В этой атмосфере преемники скромно согласились с ролью несовершенных продолжателей дела великого Маршала. Но жизнь диктовала свои права. Освобожденное диктатором место постепенно начал занимать новый вождь — Эдвард Рыдз-Смиглы. И хотя его представляли как первого и наиболее достойного ученика Коменданта, со временем он начал все больше отодвигать в тень Мастера. О новых обычаях наиболее убедительно свидетельствовало характерное изменение определений, сопровождавших получение Рыдзом в 1936 году звания Маршала Польши. С той поры Пилсудский все чаще был уже не «великим», а «старым» Маршалом.

Вместе со смертью Коменданта бесповоротно закрывалась очередная, но, во всяком случае, не последняя страница легенды о нем. Миф продолжал жить, во все большей степени вплетаясь в дела народа, имевшие все меньше общего с самим Пилсудским.

Феномен легенды не удастся раскрыть в нескольких предложениях. Тем более что, выясняя ее популярность, в равной мере необходимо заняться как самим Пилсудским, так и любящими и ненавидящими его группами общества. Ведь величие личности рождается не только в результате совершенного лично им. Оно и результат общественных потребностей, ожиданий.

Этот механизм раскрыл, автор «Карьеры Никодима Дызмы». «Над вами смеются! — кричал в заключительной сцене повести граф Понимирский в адрес собравшейся в Коморове дружеской разношерстной компании. — Над вами! Элита! Ха, ха, ха… Так вот, заявляю вам, что ваш государственный муж, ваш Цинциннат[209], ваш тонкий человек, ваш Никодим Дызма — это обычный шулер, который водит вас за нос, это расторопный лодырь, фальсификатор и одновременно полный кретин!

<…> Видите ли вы это? Я не точно выразился, что он водит вас за нос! Это вы сами возвели это быдло на пьедестал! Вы! Люди, лишенные всяких разумных критериев. Над вами смеются, глупцы! Над вами…»

Эти слова высказывал полоумный человек, но они давали наиболее рациональную оценку, которую следовало сформулировать. В конце концов, в этом заключалась очередная доза иронии, сервированной писателем, который наделил здравым рассудком личность, считавшуюся всеми сумасшедшей.

Однако слишком смелым был вывод, что Мостович направлял эту филиппику по адресу легенды Пилсудского. Хотя и такой возможности нельзя исключать, если считать, что он мстил за избиение.

Вне сомнения, общество испытывало жажду по руководителям неординарным, великим, способным нести ответственность за судьбы возрожденной Родины. «Чем больше размышляю, — писал Юлиан Тувим в письме, датированном июнем 1944 года, — о взглядах и духе того периода, периода, в котором Пилсудский явно либо подспудно доминировал, тем больше охватывает меня изумление, что мы, современники, дали себя так обмануть и позволить угореть «романтическим флюидом», который излучал Пилсудский. Честно признаюсь, что и я долгое время относился к угорелым. Для этого было много причин, и в частности, ошеломление независимостью, эмоциональное заблуждение в многоликой исторической фальши, принятой моим поколением за чистую монету, страшный балласт поэзии и «мистицизма», который мы совершенно ни к чему взяли из XIX века вместо того, чтобы освободиться от него, то есть найти для него место там, где оно должно быть: в сфере художественных, литературных ценностей, а не, как это было у нас, убеждать себя и других, что мы — нечто особенное в истории, что имеем какую-то там «историческую миссию», «предназначение» и тому подобную ерунду».

Исключительно точным был этот анализ. Корни легенды Пилсудского таились действительно глубоко в польской традиции. Они обильно черпали соки из безмерно популярного в течение десятилетий романтико-повстанческого мифа. Но одновременно эта легенда была тесно связана с современностью. Она возникла как простое объяснение фактов, в основе своей гораздо более сложных. Потому что благодаря истории поляки того периода были поставлены перед великим событием. Так, после многолетней неволи возродилась Речь Посполита. Боролись за нее многие поколения. Все время тщетно. А сейчас удалось, и даже не ценой самопожертвования, характерного для периода восстаний. Значит, неотвратимо возникал вопрос об источниках этого успеха. Самым простым ответом было указать на заслуги гения, который сумел сделать то, что так долго не удавалось многим выдающимся его предшественникам.

Тем, кто не хотел увидеть генезис завоевания свободы в принципиальном изменении международной ситуации, вызванном войной и революцией, увязка возрождения с действиями гениальной личности давала просто самонавязчивый альтернативный ответ. А ответ этот, однажды сформулированный, дальше продолжал жить уже собственной жизнью. Тем более что личность, вознесенная на пьедестал национальной заслуги, по сути не относилась к посредственным. Ее биография, богатая и таинственная, открывала широкое поле различным интерпретациям.

Н. Cepnik. Józef Piłsudski, twórca niepodleglego państwa polskiego. Zarys źycia i dzialalnošci (5 XII 1867—12 V 1935). Warszawa, 1935.

A. Carlicki. Od maja do Brzešcia. Warszawa, 1981.

A. Carlicki. Przewrót majowy. Warszawa, 1978.

A. Carlicki. U źródel obozu belwederskiego. Warszawa, 1978[210].

Idea i czyn Józefa Piłsudskiego. Praca zbiorowa. Warszawa, 1936.

W. Jędrzejewicz. Józef Piłsudski 1867–1935. Zyciorys. London, 1982.

W. Jędrzejewicz. Kronika źycia Józefa Piłsudskiego 1867–1935, t. I–II. London, 1977.

J. Lipecki (I. Pannenkowa). Legenda Piłsudskiego. Poznan, 1922.

W. Lipiński. Wielki Marszalek (1867–1935). Warszawa, 1936.

A. Micewski. W cieniu marzalka Piłsudskiego. Warszawa, 1968.

J. Molenda. Piłsudczycy a narodowi demokraci. Warszawa, 1980.

W. Pobóg-Malinowski. Józef Piłsudski 1867–1908; t. I: W podziemiach konspiracji 1867–1901; t. II: W ogniu rewolycji 1901–1908. Warszawa, 1935.

W. Pobóg-Malinowski. Józef Piłsudski 1867–1914, b. m. i b. d.

J. Starzewski. Józef Piłsudski. Zarys psychologiczny. Warszawa, 1930.

J. Woysawillo (W. Pobóg-Malinowski). Józef Piłsudski: źycie, idee i czyny 1867–1935. Warszawa, 1937.

W. Wójcik. Nadzieje i zludzenia. Legenda Piłsudskiego w polskiej. literaturze międzywojennej. Katowice, 1978.

Пути к достоверности[211]

Польско-советская война 1920 года была вершиной политической и военной деятельности Юзефа Пилсудского, снискала ему огромный авторитет и признание среди широкой польской общественности. Вместе с тем она оставила глубокий след в сознании как польского, так и советского народа, породила взаимное недоверие и неприязнь, оказала серьезное негативное воздействие на развитие советско-польских отношений в межвоенный период. Об этом ярко и убедительно рассказывает известный польский писатель и публицист Збигнев Залуский в своей книге «Пути к достоверности», вышедшей в Варшаве в 1986 году (книга написана в 1971–1973 годах). Отрывки из нее предлагаются советскому читателю.

Збигнев Залуский (1926–1978) принимал участие в освобождении Польши в рядах 3-й пехотной дивизии имени Ромуальда Траугутта I армии Войска Польского, сражался под Варшавой, на Поморском валу, в Колобжеге, на Одре и Эльбе. После войны занялся публицистикой, посвященной новейшей истории Польши. В 1961 году вышла его книга «Пропуск в историю» (издана в СССР), затем последовали книги «Семь главных польских грехов», «Финал 1945», «Сорок четвертый», «Поляки на фронтах второй мировой войны» и др.