Александра пыталась протестовать против сложившейся ситуации, в которой прежде всего соперница извлекала выгоды из так понимаемой лояльности. Это доказывает хотя бы одно из более поздних писем, в котором Пилсудский высказал многозначительную просьбу: «Хотя бы немного легкомысленности добавь к серьезным мыслям, хотя бы немного веселей смотри на ми, так хотелось бы видеть тебя смеющейся, искренне веселой, не с таким осунувшимся личиком, какое я недавно видел, не с такими глазками, готовыми расплакаться».

Итак, будучи сердцем с Александрой, Пилсудский по-прежнему вел семейную жизнь с Марией. Их супружество все заметнее портилось. Определенное влияние оказала на это трагедия, происшедшая летом 1908 года. От гнойного воспаления желчного пузыря умерла Ванда Юшкевич, девятнадцатилетняя дочь Марии от первого брака, к которой отчим был очень привязан. «Высокая и стройная, — вспоминал Михал Сокольннцкий[39], — чернобровая, как украинка, она была улыбкой и радостью дома». В частности, от этого удара Мария серьезно заболела, а вскоре перенесла тяжелейшую операцию. Эти обстоятельства не облегчали разговор о возможном разводе. Поэтому до самого начала войны они жили вместе, но их связывали лишь квартира и общее хозяйство.

Пилсудский мыслями был с Александрой, писал ей длинные письма, неизменно начинавшиеся словами: «Дорогая и любимая Оленька». По отношению же к Марии он становился все более сухим. «Она была, — вспоминал Леон Василевский[40], — несомненно, незаурядной личностью. Способная, быстро ориентирующаяся, красноречивая, преданная делу, умела оказывать влияние на окружение, тем более что внешние данные, большое чувство товарищества и веселый нрав облегчали ей это. В Кракове она проводила время в непрерывном водовороте общения с людьми, с исключительным гостеприимством принимала знакомых, посещающих Зюка, вечера допоздна проводила в кафе и старалась никогда не покидать мужа, если это только было возможно. Вначале Зюк ходил вместе с ней в кафе, но затем начал бунтовать. Когда она хотела остаться в «Сецесии» или «У Михалика» дольше, иногда за полночь, Зюк в определенный момент вставал и шел одни домой».

Поводом для таких афронтов было, во всяком случае, не отвращение к кафе, как пытается внушить это Василевский. Этот якобы нелюдим в письмах к Александре с умилением и тоской вспоминал «трамваи, в которых мы вместе ездили допоздна, трактиры, в которых бывали, и т. д.».

Характерно, что друзья семьи, зная «о трагическом треугольнике», как называл эту ситуацию в письмах к Александре сам Пилсудский, явно симпатизировали Марии, не видя в ее поведении ни малейших поводов, обосновывающих измену супруга.

Поражение революции заставило Пилсудского изменить разработанные им планы действий. Этот процесс происходил постепенно, по мере угасания напряженности в государстве царей. Важным этапом на этом пути явилась публикация в «Роботнике» в феврале 1908 года статьи под характерным названием «Как мы должны готовиться к вооруженной борьбе».

«Мощное народное движение в русском государстве, называемое революцией, — констатировал Пилсудский, — не достигло пока своей цели. Ослабленный царизм, сделав многочисленные уступки, сумел организовать свои деморализованные силы и одержать над революцией победу, чтобы затем отказаться от многих осуществленных в минуту слабости реформ и перемен. И каждый из тех, кто жил в эпоху побед революции, невольно ищет ответ на вопрос, почему произошло так, а не иначе, почему надежды не оправдались и после ясной алой зари не засверкало на небе солнце, а наступил пасмурный, серый осенний день».

По мнению Пилсудского, ответ на этот вопрос мог быть только один: царизм победил, поскольку имел в своем распоряжении огромный аппарат насилия — чиновников, полицию, армию. Этой силе революционеры могли противопоставить только лишь свою моральную правоту. Поэтому финал конфронтации не мог быть иным. В столкновении с винтовкой и нагайкой идея, даже самая возвышенная, должна была потерпеть поражение. Из этого вытекал простой урок для людей, не желавших отказаться от мысли о свержении тирании. Они должны как можно скорее приступить к организационной работе, которая превратит их в зародыш силы, сумеющей в будущем оказать достойное сопротивление противнику

Эти взгляды были повторением аргументации, употребляемой довольно часто в дни революции, когда Пилсудский доказывал, что царизму может противостоять только революционная армия, возникшая на базе кадров, воспитанных в подполье боевой организацией ППС.

Однако в статье появились элементы, свидетельствующие о происходящей переоценке взглядов автора. «К сожалению, — делал он вывод, — прошли времена, когда партия была еще в состоянии, во всяком случае в какой-то мере, решить эту задачу самым лучшим способом — организационным, то есть формируя сразу из рабочих рядов партии организацию, способную отстоять свои цели не только словом или собственным страданием, но и десницей в открытом бою».

Отсюда вытекал только один вывод: поскольку в рамках партии стало уже трудно осуществлять военную подготовку, необходимо изменить организационные формы ее деятельности. Правда, этого Пилсудский не договаривал до конца. Не хотел доставлять себе дополнительных хлопот. Ведь этот тезис не мог быть популярным в ППС-фракции, где он вплоть до 1914 года занимал самые высокие посты.

В новом плане деятельности партию заменяла другая форма конспирации — заговор военного характера. Подготовить его на территории, входящей в состав России, Пилсудский даже не мечтал. После революционного подъема, утопленного в море репрессий, здесь царила понятная депрессия, исключающая какую-либо более широкую оппозиционную активность. Обостренной была бдительность полиции, опасающейся возобновления террористических актов против государства.

Со строгим режимом военного положения, введенного в то время на территории, входившей в состав России, контрастировали свободы, гарантированные автономией Галиции, где на протяжении десятилетий поляки имели значительные политические права. Благоприятные условия, вытекающие из этой ситуации, Пилсудский использовал и раньше, заложив в Галиции закордонную базу для антирусской деятельности ППС.

Однако вести широко задуманную военную подготовку было нельзя без разрешения компетентных властей, а конкретно без согласования с военной разведкой, которая держала под своим контролем подобного рода инициативы.

Пилсудский давно знал об этом. Уже в 1906 году он пытался договориться с австрийцами по поводу создания необходимых условий для деятельности боевой организации ППC. 29 сентября того же года он вместе с В. Иодко-Наркевичем встретился с полковником Францем Каником, начальником штаба 10-го корпуса в Пшемысле. «Они предложили нам, — писал Каник в рапорте на имя начальника Генерального штаба в Вене, — всякого рода разведывательные услуги против России взамен за определенные взаимные услуги с нашей стороны. Под этими взаимными услугами подразумевается поддержка борьбы против русского правительства следующим образом: содействие в приобретении оружия, терпимое отношение к тайным складам оружия и партийным агентам в Галиции, неприменение репрессий по отношению к австрийским резервистам, которые примут участие в борьбе против России, и к революционерам в случае возможной интервенции нашей монархии. Чтобы узнать как можно больше, я выслушал обоих до конца, не высказав при этом своего мнения».

Нетипичный это был разговор: напротив высокого офицера габсбургской монархии сидели двое руководителей-социалистов, которые предложили ему ни больше ни меньше, как участие Австрии в осуществлении переворота в соседней империи. Эта поразительная на первый взгляд ситуация опиралась, однако, на реалии тогдашней политики. Австро-русские отношения, несмотря на видимость корректности, на самом деле выглядели не лучшим образом. Обе державы остро соперничали на Балканах. Правда, никто пока не ожидал, что из-за этого вспыхнет в будущем мировая война, но не надо было обладать особой прозорливостью, чтобы предположить затяжной характер этого антагонизма. А в такой ситуации предложение вести разведку против России, как и шире — возможность доставить с помощью поляков дополнительные хлопоты русским приобретали свое значение. Даже если это влекло за собой необходимость сотрудничества с социалистами, к которым императорско-королевские офицеры, во всяком случае, не испытывали симпатии. Тем более что речь шла не о социальной революции, а о постановке польского вопроса, в отношении которого Вена тоже имела свои планы.