Маркса он давно уже не читал. Окончательно забросил книги, имеющие какую-либо связь с социальными проблемами. Отдавал предпочтение военной литературе. Изучал походы Наполеона, штудировал труды Клаузевица[35], интересовался бурской войной[36] и последним русско-японским конфликтом.
Большую же часть времени посвящал боевой организации. Правда, долго не принимал непосредственного участия в проводимых ею операциях. Из-за этого люди, недоброжелательно относящиеся к нему, упрекали его в трусости. «Вопреки довольно распространенной легенде, — писала Ирена Панненкова, — Пилсудский лично долгое время не принимал участия в этих все же опасных акциях, ограничиваясь ролью законспирированного руководителя, отвечающего, разумеется, также и тем более за все ошибки своего руководства». И чтобы у читателя не было сомнений, сколь неблаговидным было его поведение, добавляла: «И снова разница в поведении по сравнению с руководителями русской «Народной воли» или Ирландии, таким, как ставший уже легендарным Коллинз[37], который сам лично осуществлял наиболее опасные акции, рискуя всегда больше других и находясь в первых рядах».
В отсутствии смелости руководителя боевой организации ППС вряд ли можно было упрекнуть. Тем не менее даже в кругу преданных Виктору боевиков, ряды которых таяли под ударами противника, нарастали сомнения, не слишком ли шеф иногда бережет себя. Пилсудский решил раз и навсегда покончить с такого рода подозрениями: взял на себя руководство последней крупной операцией боевой организации — нападением на почтовый поезд у Бездан под Вильно. В сентябре 1908 года с десяток боевиков не без трудностей выполнили задание, захватив более 200 тысяч рублей. Казалось, что теперь обидные для него разговоры исчезнут. Но легенда, как «белая», так и «черная», характеризуется тем, что оставляет без внимания невыгодные факты. Ведь оценки Панненковой относятся к 1922 году, то есть высказаны спустя более десяти лет после противоречащей им безданской операции. Перо, опущенное в желчь, руководствовалось своими законами.
Впрочем, то же самое происходило и с пером, погруженным в вазелин. В изложении сторонников Пилсудского безданская операция приобретала характер одного из важнейших событий революции. Ее представляли как самый крупный успех боевой организации ППС, особо подчеркивая прямо-таки гениальную подготовку, руководство и исполнение. Это лишь отдаленно напоминало подлинное развитие событий. И «добыча» была не такой уж большой, да и число участвующих в операции боевиков тоже. А в ходе ее были совершены серьезные ошибки. В частности, они сумели захватить только часть перевозимых денег. Неорганизованно проходил и отход боевиков. Сразу же после проведения операции боевой отдел, не до конца убежденный в правильном ее развитии, даже создал специальную комиссию для изучения возможных упущений. Однако обо всем этом спустя годы не хотели помнить. Поскольку это была единственная операция с личным участием вождя, биографы возвели ее на пьедестал, приукрашивая действительность в тех местах, где она чересчур отклонялась от идеала.
В годы революции имел место еще один факт, который серьезно повлиял на жизнь Пилсудского. На этот раз весьма личного характера. В мае 1906 года он познакомился в Варшаве с «товарищ Олей» — Александрой Щербиньской[38]. «Наша встреча, — вспоминала она спустя годы, — не имела никаких личных моментов; мы были двумя людьми, работающими во имя одного и того же дела, членами одной партии, и больше ничего. В моей памяти запечатлелась картина, когда в один из весенних дней пополудни мы стояли среди карабинов, между корзинами с браунингами, маузерами и боеприпасами, а я думала, что вижу человека, которого Сибирь не смогла сломить. Передо мной стоял мужчина среднего роста, широкоплечий, с тонкой талией. В его жестах было много изящества и элегантности, что, впрочем, он сохранил до конца жизни. У него была такая легкая походка, что казалось, будто он не идет, а плывет; как я позднее убедилась, он был прекрасным пехотинцем, даже самые тяжелые марш-бросоки переносил лучше тех, кто был более вынослив, чем он. Голова у него была небольшая, уши правильной формы, слегка остроконечные, прислушивающиеся, глаза глубоко посажены, умные, проницательные, серо-голубые. Живое лицо отражало чуть ли не каждую его мысль».
Потом их пути перекрещивались еще несколько раз. Более года их знакомство не выходило за рамки товарищеских отношений, хотя Пилсудский, вероятно, все больше эмоционально привязывался к ней. Он все чаще рассказывал Александре о своих планах и надеждах, преодолевая недоверие и скрытность, что имело довольно однозначный смысл.
Во второй половине 1907 года они встретились на более длительное время в Киеве. Пилсудский разрабатывал план ограбления банка, что должно было принести огромную сумму денег и тем самым решить материальные трудности партии. С изобретательностью, которой мог бы позавидовать любой взломщик, он намеревался устроить истопником в здании банка одного из конспираторов. Ибо котельная помещалась под сейфами и можно было с помощью форсунки попытаться пробраться к ним через дыру в полу. Вся операция требовала длительной подготовки, к которой была привлечена, в частности, и Александра. Теперь они встречались очень часто, прогуливаясь по приднепровским паркам. Во время одной из прогулок, как вспоминала Александра, ставшая позднее женой Маршала, «он сказал, что любит меня. Помню, что это признание удивило меня. До этого я считала его лишь идеальным товарищем, а тут вдруг произошло нечто неожиданное».
Можно понять, что это застало ее врасплох. Он был овеянным легендой руководителем партии, а она — начинающей подпольщицей. Ему было сорок лет, ей — двадцать пять. Время тоже не благоприятствовало идиллиям. В любую минуту им грозил арест с самыми суровыми последствиями. «Длительное время мы не изведали ничего такого, что считается основой счастливого супружества, — вспоминала далее Александра, — у нас не было ни дома, ни спокойствия, ни безопасности. Вместо этого — постоянная работа, нередко нужда, опасность и неуверенность в завтрашнем дне. Наша любовь выдержала все это и, что также важно, пережила позднее годы спокойствия и побед. Но пока мы должны были ждать. Первая жена не хотела давать развода».
Действительно, Мария не давала согласия на расторжение брака. Но, видимо, и Пилсудский не стремился к этому любой ценой. В письме к Александре в начале 1909 года он писал: «Моим стремлением с самого начала является, чтобы это или иное решение было принято совместно, как результат воли трех заинтересованных сторон, результат нередко весьма сложных чувств и мыслей, но единственно возможный в этих отношениях. Моя и твоя воля известны, воля третьей стороны до сих пор боролась, цепляясь за все, чтобы избежать единственно ясного и определенного результата. В этом случае я вынужден учитывать худшее положение женщины по сравнению с мужчиной. Я мечтаю о том, чтобы мы вместе могли пережить это трудное переходное время, которое, признаюсь, тоже чересчур затянулось. Повторяю, я убежден, что моя постоянная и настойчивая, хотя и не бурно выражаемая воля сделала свое, и я чувствую, что мы на правильном пути, что многое изменилось к лучшему для достижения общего согласия; свойственный этому кризис, по-моему, миновал, и дело идет теперь к более спокойной развязке».
Но для подобного оптимизма не было никаких оснований. Мария не соглашалась на развод до своей смерти в 1921 году. Поэтому поведение Пилсудского расценивается двояко: можно без всяких оговорок поверить в его аргументацию и восхищаться его джентльменским отношением к Марии, но можно позволить себе и некоторую долю критицизма. И, видимо, именно так следует поступить, поскольку объяснения любовницам, которые долго не могут стать женами, в основном плохо выдерживают тест на правдивость. Пилсудский, несомненно, хотел соединиться с Александрой, но не мог вместе с тем решиться расстаться с Марией.
