Однако об этом сторонники Пилсудского, казалось, не помнили. Радовались военным успехам, не задавая себе вопроса об их политических последствиях. Впрочем, этому трудно было удивляться. Ведь осуществилась уверенность легионеров, что их «взяла уже на свои огромные крылья История». Более того, не надо было опасаться, как в 1914 году, «на вершины каких заслуг вознесет их». Они считали, что завоевали и отстояли независимость. Наступало время воспользоваться плодами победы.
Вначале был награжден главнокомандующий. В первый после окончания войны праздник независимости, отмечавшийся 14 ноября 1920 года, ему вручили маршальский жезл. Эту торжественную церемонию организовал специальный комитет, состоящий из военных, входящих в состав комиссии, проверявшей соответствие офицерских званий. Город приобрел праздничный наряд, а вдоль королевского тракта, от Бельведера до Замка[96], выстроились шпалеры солдат. В полдень под восторженные возгласы населения Пилсудский прибыл на Замковую площадь. Армейский епископ Галь отслужил молебен, во время которого кардинал Каковский[97] освятил жезл. Принять его от имени войска попросил самый старый по возрасту генерал Кароль Тшаска-Дурский, а вручил его с соответствующим адресом рядовой солдат Ян Венжик, кавалер ордена Виртути милитари[98]. Этот акт проходил под залпы артиллерийского салюта. Церемония завершилась военным парадом.
Все это торжество имело однозначный смысл, а именно армия чествовала своего главнокомандующего, не обращая особого внимания на то, как реагируют гражданские. На это были свои причины. Ибо до этого Сейм без восторга отнесся к проекту присвоения Пилсудскому маршальского звания.
Проблема званий и повышений по службе относилась к числу наиболее сложных. В формирующейся армии десятки тысяч офицеров должны были пройти через длительную процедуру аттестации. Эти вопросы регулировал закон от 2 августа 1919 года и декрет главнокомандующего от 18 февраля 1920 года. В соответствии с этими актами предложения о сохранении или изменении воинского звания вносились специальными комиссиями, а утверждал их верховный главнокомандующий.
Однако повышение в звании Пилсудского требовало особой деликатности. Формально он закончил службу в легионах бригадиром. Такого звания не было в польской армии, но даже если бы его приравнять к первому генеральскому званию, то и так в формирующихся вооруженных силах нашлось бы много офицеров, более высоких по званию, чем верховный главнокомандующий. В этой ситуации Пилсудский стал носить и в будни, и в праздники серую куртку стрелков без каких-либо знаков различия. Окружение обращалось к нему по-старому, как во времена легионов, — Комендант. Он долгое время довольствовался этим титулом, щедро повышая в званиях других.
Для большинства было очевидным, что его может ожидать только одно отличие — самое высокое звание в армии. Понимали также, что всю процедуру следует провести так, чтобы избежать ситуации, в которой главнокомандующий сам возвысил бы себя на вершину славы. Поэтому летом 1919 года военный министр генерал Лесьневский обратился от имени генералитета к Сейму, чтобы тот произвел «самого достойного солдата Польской Республики» в первые маршалы Польши. Решение этой проблемы с помощью принятого Сеймом закона действительно представляло собой умелый выход из затруднительной ситуации. Ибо только представляющий народ парламент подходил для воздания почестей главнокомандующему.
Но противникам Начальника была неприятна идея возвышения конкурента, причем их же руками. Поэтому на заседании конвента старейшин[99] представители клубов правых партий сочли предложение генералитета преждевременным. Эта пощечина привела к тому, что армия решила проблему собственными силами.
19 марта 1920 года, то есть в день именин, к Пилсудскому явились делегаты Общей аттестационной комиссии с просьбой принять самое высокое в армии звание Первого Маршала Польши. Именинник дал на это согласие. В тот же день был издан его декрет, как верховного главнокомандующего, исключительно короткого содержания: «Звание Первого Маршала Польши принимаю и утверждаю».
Сторонники Пилсудского торжествовали. Противники демонстративно проявляли свое возмущение. «Серый солдатский мундир, — писала И. Панненкова, — который он носил, пока имел звание равное или более низкое, чем другие окружающие его офицеры, пока только им он мог выделяться в своем окружении, он сбросил лишь тогда, когда смог заменить его на мундир самого высокого, единственного в Польше и мире звания, которое сам себе выхлопотал. Тем самым совершил неприличный поступок, от которого воздержался даже русский самодержец Николай II, который, вступив на трон полковником, предпочел им и остаться, чем самого себя повысить, назначить или «утвердить».
Его антагонисты не ограничивались, впрочем, колкостями. Доказывали, что присвоение ему маршальского звания сопровождалось неоднократными нарушениями закона. Указывали прежде всего на тот факт, что Сейм никогда не учреждал звания «Первый Маршал Польши». В соответствующих его актах говорилось лишь о маршале Польши. Такая аргументация была правильной. Слово «Первый» было не простым порядковым числительным, а интегральной частью звания. Таким образом, за спиной парламента появился заменитель звания генералиссимуса, возвышавший Пилсудского над другими возможными маршалами Польши.
Резко критиковалась и церемония вручения жезла. «На Замковой площади, — писал один из противников Первого Маршала Польши, — при демонстративном отсутствии маршала Сейма и председателя Совета министров вручили маршальский жезл Юзефу Пилсудскому генерал и солдат. Не знаю, отдавали ли организаторы себе отчет в более глубоком значении способа, с которым было обставлено это вручение. Но апологеты писали ясно и восторженно, что это армия, минуя Сейм, присваивает Юзефу Пилсудскому звание маршала. Так вот, признание права объявить кого-то сегодня «Первым Маршалом» ведет к признанию впоследствии права объявить кого-то другого императором». Май 1926 года показал, что эти слова оказались пророческими, хотя голову выразителя интересов армии не украсила корона.
Обстоятельства присвоения Пилсудскому звания маршала представляли собой всего лишь один из сигналов, свидетельствующих о том, что гармоничные вначале отношения Начальника с Сеймом начали явно портиться. Связанное с этим разочарование очень быстро проявилось в частной, доверительной переписке. В направленном 21 августа 1919 года письме генералу Шептыцкому[100] Пилсудский писал: «Берегу сильнее всего армию, ее организации и ее использование от вмешательства в эти дела нынешнего Сейма, с его не установленным большинством, вытекающими отсюда интригами и мелкой борьбой партий, с их часто личными интересами». А ведь с момента, когда он появился на улице Вейской и заявил, что с этих пор Сейм «будет единственным хозяином своего отчего дома», прошло всего шесть месяцев.
С течением времени тон антипарламентских высказываний обострился. Ибо депутаты все активнее домогались власти над страной, тем самым значительно ограничивая сферу деятельности Начальника. Она дополнительно сократилась с момента, как он после окончания войны перестал выполнять функции верховного главнокомандующего.
Мирная стабилизация еще больше ускорила этот процесс. Смелее подняли голову противники, особенно эндек и, которые до этого терпели власть Начальника, считая, что их время еще не настало. «Если бы мы создали правительство, — писал в феврале 1920 года Роман Дмовский, — допустим, во главе со мной, мы бы Польшу могли погубить.
1) Не забывайте, что мы живем в революционную эпоху, которая какое-то время еще продлится. А мы не революционеры… 2) Нас ненавидят все революционные течения, которые против нас отмобилизовались бы сильнее и вели бы более яростную борьбу, чем против правительств, созданных Пилсудским…»
