Начальник не поддерживал ни одну из сторон. Правда, он обезоружил участников покушения, но не допустил до расправы властей над ними, воспрянув духом после кратковременной растерянности. Вызвал заговорщиков в Бельведер[72], обругал грубыми словами… и отпустил домой. Впрочем, вскоре они сделали карьеру на государственной службе: полковник Мариан Янушайтис[73] стал генералом, а князь Еустахы Сапега[74] был назначен послом в Лондон.
Неудачное покушение было на руку Пилсудскому. Появились даже намеки, что он сам инспирировал его. Однако в действительности влияние Начальника не было столь уж велико, чтобы он мог управлять действиями своих противников. Хотя неоднократно, и так было в этом случае, он умел использовать их ошибки с пользой для своей идеи. Он решил немедленно извлечь выгоду из своей укрепившейся позиции, передав власть беспартийному кабинету специалистов, во главе которого хотел поставить человека, пользующегося всеобщим уважением. 16 января 1919 года он назначил премьер- министром, или как тогда говорилось — президентом министров, Игнацы Падеревского[75], выдающегося пианиста, человека с большими национальными заслугами, политически связанного до сих пор с эндеками.
Главной задачей нового правительства Начальник считал проведение выборов в Законодательный сейм. Он стремился к ним с того момента, как получил диктаторские полномочия. Насколько же поразительной может показаться эволюция взглядов человека, который на пороге независимости прилагал все усилия, чтобы добровольно отказаться от власти, а восемь лет спустя решил совершить государственный переворот, чтобы захватить ее.
20 февраля 1919 года он говорил в Сейме, передавая в его руки свои чрезвычайные полномочия: «С момента, когда судьба вложила в мои руки руль возрождающегося польского государства, я поставил себе в качестве основной цели моего правления созыв Законодательного сейма в Варшаве.
В огромном хаосе и ослаблении напряженности, которые охватили после войны всю Центральную и Восточную Европу, я хотел сделать из Польши центр культуры, в котором правит и обязывает закон. Среди огромного хаоса, в котором миллионы людей решают вопросы лишь с помощью силы и насилия, я стремился к тому, чтобы именно на нашей Родине неизбежные общественные столкновения решались только демократическим путем: с помощью законов, принимаемых избранниками народа.
Я старался достичь своей цели как можно скорее, так как хотел, чтобы Польша, закладывая прочные фундаменты под свое возрождение, опередила соседей и стала, таким образом, притягательной силой, гарантирующей пусть и не очень быстрое, но спокойное и правовое развитие. Но как раз эту задачу моего правления было нелегко решить. Ибо нелегко сохранить спокойствие среди бушующей бури, среди всеобщей неуверенности и шаткости человеческих институтов и учреждений. Нелегко было сохранить равновесие, правя без достаточных материальных и технических средств, правя во время войны, которая разгорелась на всех наших границах…
Несмотря на все препятствия, мне удалось достичь главной цели моего правления и собрать в Варшаве первый польский Сейм в спокойных условиях, не мешающих его работе.
Я считаю, что после его сформирования моя роль окончилась. Я счастлив, что, оставаясь верным солдатской присяге и своим убеждениям, могу передать в распоряжение Сейма свою власть, которую до сих пор осуществлял в народе».
Нет оснований не верить в искренность этих заявлений. Действительно, его отречение от диктаторской власти предопределили в равной степени как внешние, так и внутренние интересы государства. Внешние — это прежде всего желание установить в Польше строй, привлекательный для соседних народов, которые он намеревался теснее связать с Польской Республикой. Правда, успех этой политики должны были определить военные действия, но привлекательная сила польской модели государственного строя была в этой игре фактором, имеющим определенное значение.
Начальнику был необходим Сейм и для укрепления международных позиций Польши. Он не говорил об этом в парламенте, ибо все и так знали, что хвалиться было нечем, а его персона не вызывала восторга у одержавшей победу Антанты. Там не забыли, что во время минувшей войны он сражался плечом к плечу с австрийцами и немцами.
Он пытался сгладить это впечатление. В опубликованном в то время интервью для популярного во Франции «Ле Пти Паризьен» он акцентировал тактический характер своего союза с центральными державами и представлял себя фактическим союзником Антанты. В частности, на вопрос о генезисе его ареста немцами он ответил так: «Они чувствовали, что я сражался за Польшу, а не за них, Я был слишком независимым. Не поддавался, как и мои офицеры, их нажимам вербовать солдат в Польше для поддержки войны против коалиции…»
Однако не все верили этим словам. На каждом шагу их подвергали сомнению эндеки, желая таким образом подорвать политические позиции Начальника. Выдвигаемые на протяжении нескольких лет упреки подытожила И. Панненкова: «В памятной антипольской речи 13 мая 1921 года Ллойд Джордж[76] среди многих, мягко говоря, «неточностей» бросил полякам в лицо одну правду: «Если бы мы рассчитывали на польские войска, которые сражались на стороне центральных государства, то Польша была бы сегодня немецким или австрийским краем», В. Витос[77], опровергая от имени польского правительства разные, причем немалые, ошибки и неточности, допущенные в этой речи, этого одного пункта даже не пытался опровергать. И правильно, ибо опровергнуть его было невозможно, поскольку мы знаем наверняка на основании многих имевших место фактов во время войны, а также немецких и австрийских дневников и служебных документов, опубликованных после войны, что в этом, возможно единственном, пункте речи Ллойд Джорджа содержалась суровая, но точная правда».
Спор о прошлом на протяжении ряда лет был одной из наиболее важных сфер политического соперничества между пилсудчиками и эндеками. В конце 1918 года и в начале следующего он имел, кроме того, существенный международный аспект. Также и по причине обвинения в германофильстве варшавское правительство не было признано победившими державами Антанты. Это было тем более неприятным и опасным, что они с давних пор сотрудничали с Польским национальным комитетом, где верховодили эндеки, который находился в Париже и фактически выполнял функции национального представительства.
Передача Пилсудским власти учредительному собранию, чему предшествовало создание кабинета Падеревского, представляла собой шаг, который Запад не мог оставить без внимания. Не случайно именно тогда создание польского государства получило всеобщее международное одобрение. 24 февраля 1919 года по этому поводу высказалась Франция, 25-го — Англия, 27-го — Италия. А ведь телеграмму с извещением о возрождении Польской Республики Пилсудский разослал в европейские столицы еще 16 ноября предшествующего года.
Сейм был также необходим Начальнику и для нормализации внутренних отношений. Не без причин он акцентировал в цитируемом выступлении реформаторские задачи парламента. Именно он должен был принять законы, разряжающие общественную напряженность. Определить пути перемен, отдаляющих призрак социальной революции.
Но в планах Пилсудского Сейм играл не только роль противоядия, вырабатывающего иммунитет на революционную пропаганду. Не меньшее, а, может, даже и большее значение он придавал его роли как форума кристаллизации политического облика страны. В январе 1921 года Начальник так вспоминал свои первые впечатления о ноябре 1918 года:
«Внутри было уже достаточно хаоса, я просто пришел от него в ужас. В течение первых нескольких недель я не встретил человека, группы, партии, которые не были бы охвачены исключительной мегаломанией. Утверждение: я или мы и народ — это единое целое — не сходило с уст, каждый это повторял, каждый стремился представлять на свой страх и риск Польшу внутри и вне. Мы были, по-моему, настолько пропитаны хаосом, что естественное развитие должно было привести не к законности, о чем я мечтал в Магдебурге, а к сильным внутренним столкновениям и к господству группового или партийного своеволия. Поэтому я сосредоточил все свои усилия на созыве Законодательного сейма как первого примера для установления законности в стране».
