— Нет, Марк. Я вас здесь не оставлю. К тому же я не верю, что правительственные чиновники и полиция смогут нам помочь. Здесь мы имеем дело с какой-то сверхъестественной силой, которая безраздельно властвует над нами.

Он стиснул ее руку:

— Мне очень жаль, Жасмина, но я не могу остановиться на полпути и уехать.

— Тогда я тоже останусь.

В глубокой ночной тишине были слышны ругательства и проклятия Рона, который расставлял по всему лагерю камеры на штативах. К основному проводу он привязал тонкую проволоку, которую пропустил затем между палатками. То и дело он щелкал вспышкой, не переставая что-то тихо бубнить про себя.

— Если вы так боитесь, — спросил Марк, — почему же вы тогда хотите остаться?

Жасмина раскрыла было рот, но тут же отвернулась. Марк погладил лежавшую в его ладони маленькую руку и сам удивился внезапно нахлынувшим на него чувствам. С Нэнси у него не было ничего подобного, ни разу, даже в самом начале. Он встретил Нэнси в тот период своей жизни, когда у него никого не было, ни друзей, ни семьи. Он как раз заканчивал тогда свое связанное с лишениями и радужными надеждами обучение. Так как ему приходилось не только учиться, но еще и зарабатывать себе на жизнь, то у него не хватало времени не только на развлечения и подружек, но и на мимолетные знакомства. Только когда он получил звание доктора и приглашение поехать в Асуан, он понял, что готов связать свою жизнь с какой-нибудь женщиной. Теперь он спрашивал себя, удивляясь тому, насколько сильно притягивала его эта удивительная женщина, что было бы, если бы он встретил тогда кого-нибудь другого, а не Нэнси, и неужели он стал бы считать это тоже любовью.

— Знаете, Марк, — прошептала она, все еще отвернувшись, — когда я вас впервые увидела, я возненавидела Вас. Я думала, вы такой же, как и все остальные, которые приезжают в мою страну, грабят феллахов и обращаются с ними как с животными. — Она взглянула на него, в ее глазах блестели слезы. — Но вы совсем другой. Вы хорошо относитесь к рабочим и обращаетесь с ними как с людьми. А потом я поняла, насколько велика ваша любовь к прошлому нашей страны, как высоко вы цените наше культурное наследие и что вы никогда не продадите такому человеку, как Доменикос, то, что по праву принадлежит Египту. Моя ненависть начала постепенно проходить и перерастать в уважение, а потом…

— И что потом?

— Я не могу выразить это словами, хотя и чувствую это.

Он взял ее за плечи и повернул лицом к себе:

— Тогда я сам вам это скажу…

— Нет, пожалуйста, не надо, Марк. Не забывайте, что я феллаха! Наши с Вами миры слишком далеки друг от друга. Наши традиции и религии, обычаи и взгляды отличаются. Как-то раз вы спросили меня, почему в общей палатке я сажусь отдельно от мужчин, хотя сама борюсь за эмансипацию египетских женщин. По-другому я просто не могу! Хотя мой разум и требует равноправия, я в сущности продолжаю оставаться феллахой. Во мне слишком глубоко сидят старые обычаи. Я раба традиций!

Слезинка скатилась по ее щеке.

— Может быть, я никогда не смогу измениться, Марк, даже в душе, во всяком случае так сильно, чтобы беспрепятственно любить такого далекого мне человека, как вы. Правда, у меня было бы достаточно проблем и с мужчиной моей культуры. Но я не могу отвергать наши традиции!

Марк с пониманием смотрел на нее. Ему было слишком хорошо известно, что она имела в виду. В Каире у него было много друзей, молодых, образованных и прогрессивных. Но в различных ситуациях Марк сам убеждался в том, насколько глубоко, несмотря на все это, засели в них старые традиции. Когда, например, мужчины собирались за чашечкой крепкого кофе в гостиной, женщины удалялись на кухню. Однажды Марк попытался предложить женщинам присоединиться к мужской компании — тем женщинам, которые изучали в Каирском университете право, медицину, экономику, — но они испуганно отклонили его предложение.

Он нежно погладил ее по щеке, глядя ей прямо в глаза:

— Мы можем изменить старые обычаи, Жасмина.

— Нет! — всхлипнула она. — Это невозможно! вы заметили, как на нас смотрит Абдула, когда мы вместе. Как бы сильно он вас ни уважал, Марк, ему не по душе любые контакты между нами.

— Ты меня любишь?

— Я не могу…

— Ты меня любишь? — Он схватил ее за плечи. — Ответь мне, Жасмина, ответь мне!

У нее из глаз хлынули слезы и заструились по щекам, но она не сдерживала их.

— Марк, я уже не девственница! С тех пор как я год прожила в доме мудира! Теперь ни один мусульманин не прикоснется ко мне, как ты можешь этого хотеть?

Он обнял ее, прижав ее лицо к своей груди:

— Потому что я люблю тебя и потому что хочу тебя. И я надеюсь услышать от тебя то же самое.

Ее хрупкие плечи вздрагивали от испуганных всхлипываний. Потом она сказала неуверенно и тихо:

— Если я даже скажу, что люблю тебя, что из того? Ты скоро вернешься в Америку, и мы никогда больше не встретимся.

Он взял ее за плечи и усадил перед собой:

— Ты поедешь со мной, Жасмина.

Она смотрела на него красными распухшими глазами:

— Я не могу поехать с тобой, Марк. Я решила посвятить свою жизнь заботе о феллахах. Я им нужна, Марк, им нужен кто-нибудь, кто бы им помог. Я не могу отсюда уехать. Они — моя жизнь.

— А что будет со мной? Что я буду делать без тебя?

Она молчала, опустив голову.

— Ну хорошо. Тогда я останусь в Египте. Я смогу работать на правительство.

— Нет, Марк, — возразила она. Ее голос вдруг стал спокойным, а слезы высохли. — Ты не будешь здесь счастлив. Или только очень недолго. Ведь Каир совсем не похож на Калифорнию. Сколько времени ты выдержишь, пока тебе снова не захочется оказаться среди таких же, как ты, ходить на вечеринки, где женщины и мужчины веселятся вместе, пьют вино и ведут себя так раскованно, как мы в Египте не можем себе позволить. Как долго ты сможешь жить без американских фильмов, гамбургеров и твоего Тихого океана?

Ее слова ранили его в самое сердце. Так оно и есть, он не сможет жить в Каире долгое время, и уж тем более всю оставшуюся жизнь. Этот город с его переполненными улицами, грязью, нищетой и строгими исламскими законами был слишком чужим для него, все это можно выносить только недолго, когда ты знаешь, что твое пребывание здесь скоро закончится.

— И как бы мы стали жить? — тихо продолжала она, смахивая со щек слезинки. — Мне приходится работать в разных деревнях долины Нила. Мои исследования и занятия с феллахами заставляют меня постоянно переезжать с места на место. А что будет с нашими детьми? С кем они будут дружить? Нам придется бороться с таким количеством предрассудков. Поначалу, может быть, все еще и будет хорошо, но как долго сможет выдержать наша любовь такие испытания?

Понимая, что она права, он отпустил ее плечи.

— Марк, — она уже снова овладела собой, — по исламским законам к женщине может прикасаться только ее муж. А если она не замужем, то ни один мужчина не должен дотрагиваться до нее, даже из дружеских побуждений.

Он кивнул. Ему снова вспомнились его друзья из Каира, одна знакомая, которая в течение семи лет была помолвлена с его приятелем-архитектором, но за все это время даже ни разу не поцеловала его.

— Но наша работа здесь все равно подходит к концу, Марк, скоро мы уедем. Мы расстанемся и скорее всего никогда больше не встретимся. И поэтому… если ты этого хочешь, только на одну эту ночь…

Он приложил палец к ее губам:

— Нет, не так.

— Тогда разреши мне спать рядом с тобой, Марк. Оставь меня до восхода солнца. Я так боюсь…

Уставшая и измученная, она легла на кровать. Он обнял ее, и она положила голову ему на грудь. Они замерли, прислушиваясь к тоскливым завываниям ветра над долиной.

Марк раскрыл глаза и увидел перед собой темную крышу палатки. Как долго он спал? Жасмина, как котенок, свернувшись калачиком, все еще спала рядом с ним.

Марк прислушался. Его разбудил какой-то звук. Теперь он послышался снова: протяжный, унылый плачь: «Дэвисон…» Женский голос, мечтательный и тревожный: «Дэвисон…» печальный, манящий зов.