Путешествие вверх по Королевскому Вади было не из приятных. Гафиры отчаянно гнали, как будто бросая вызов рытвинам и ухабам. Алексис Холстид в своих темных очках сидела рядом с Марком и равнодушно молчала. Рыжие пряди волос, как языки пламени, выбивались из-под платка и хлестали ее по лицу. Рон на заднем сиденье изо всех сил старался уберечь штатив и камеру от тряски, что ему, однако, не удавалось, так как при каждом толчке его подбрасывало вверх. Позади них, во второй машине, Жасмина и Хасим, бледные от ужаса, сидели, вцепившись в щиток.

Вади, еще широкое и плоское вблизи равнины, постепенно превращалось в узкое, глубоко врезавшееся в плато ущелье, которое через шесть километров достигало входа в Царскую гробницу. Когда они добрались до нее, Марк поднял руку, показывая водителям, чтобы те остановились. Он взялся за арматуру над лобовым стеклом и приподнялся, чтобы окинуть взглядом местность. Когда пыль улеглась, он спрыгнул на землю. Щебень на дне Вади захрустел под его сапогами.

Солнце в этой голой лощине жгло еще сильнее. Теперь, когда встречный ветер не приносил больше облегчения, зной казался просто невыносимым. Выходя из машины, Хасим ель-Шейхли недоверчиво осмотрел песок, прежде чем опустил на него ноги. После происшествия прошлой ночью он очень плохо спал. Его мучили кошмары, в которых его преследовали гигантские скорпионы, а потом ему привиделась изящная женщина, которая подошла к нему, чтобы поцеловать, но в последний момент ее голова превратилась в щупальце скорпиона. Слишком измотанный, чтобы присутствовать при осмотре гробницы, Хасим решил остаться и подождать у «лендроверов».

Гафир, назначенный правительством охранять гробницу, сидел на корточках в пыли, развернув над своим тюрбаном пожелтевшие страницы газеты «Эль Ахрам», чтобы хоть немного защититься от солнца. Он поднял руку в знак приветствия, медленно встал и принялся возиться с ключами, висевшими у него на поясе.

Когда железные ворота распахнулись, Алексис спросила:

— Это помогает?

— Нет. Охранников легко подкупить.

Войдя в гробницу, они с первого взгляда поняли, что это значит: грязь на стенах и следы вандализма повсюду бросались в глаза. Эта картина производила ужасное, гнетущее впечатление. По наклонному коридору и крутой лестнице они попали в помещение, где некогда стоял саркофаг. Воздух внутри был влажным и затхло-душным. Через эту комнату Марк повел своих спутников, которые почти не разговаривали, в зал, стены которого были украшены сильно поврежденным рельефом, изображающим сцену поклонения царской семьи богу Солнца Атону.

— Когда эта гробница была открыта в тысяча девятьсот тридцать шестом году, — рассказывал Марк, направляя фонарик на схематично вырисовывающуюся перед ними настенную картину, — в ней был лишь саркофаг и несколько капонов. Это широкие кувшины, в которые помещают внутренности умершего. Капоны, найденные в этой гробнице, никогда не использовались, а саркофаг был пуст. Исходя из этого можно сделать вывод, что здесь определенно никто никогда не был похоронен.

Рон отделился от группы и начал устанавливать свой штатив.

— Почему не была использована? — прошептала Алексис. Она протянула руку к соседней настенной картине, но не прикоснулась к ней. Марк посмотрел на профиль ее запрокинутого лица, и снова его поразило ощущение чего-то знакомого, которое он испытывал каждый раз, когда смотрел на нее. Игра света и тени подчеркивала ее неповторимую красоту, выступающие скулы, чувственные губы и прямой классический нос. Лицо Алексис как будто бы изменилось в сумерках гробницы. Незаметное при дневном свете выражение появилось теперь на нем.

— Не знаю, — пробормотал Марк себе под нос.

— А гробница, открытая Рамсгейтом, выглядит, наверное, так же, как эта? — Голос Алексис немного изменился, он звучал ниже и более грубо.

— Не знаю…

Алексис повернулась чуть в сторону и из-под полуприкрытых век смотрела на причудливые фигуры на стене: Эхнатона и Нефертити, воздающих моления своему богу. Ее голос перешел в странный хриплый шепот:

— Такое впечатление, что эти настенные изображения были специально испорчены и стерты. Но зачем?

Марк попытался облизнуть губы языком, но заметил, что у него во рту стало необычно сухо.

— Жрецы Амона хотели лишить Эхнатона и Нефертити жизни после смерти.

— Что вы имеете в виду?

Запах гардении ударил ему в голову. За спиной раздался щелчок камеры Рона, прозвучавший в пустом каменном зале неестественно громко.

Сам того не замечая, Марк понизил голос:

— Древние египтяне полагали, что нарисованные или высеченные на стенах фигуры обладают жизненной силой. Звери могут передвигаться, а птицы способны слететь со стены.

— А люди?

Марк почувствовал, как у него сдавило в животе. Возможно, это было что-то вроде боязни замкнутого пространства. Внезапно ему захотелось как можно скорее выбраться из гробницы.

— К людям это тоже относилось. Нарисованные на стене, люди тоже как бы обладали магическими силами. Они в любую минуту могли сойти на землю…

Алексис отвернулась от него, спокойная и немного вялая, передвигаясь как будто во сне, она вошла в темный дверной проем. Перед ней раскрылась кажущаяся бесконечной пропасть.

— Что там внутри?

Марк как прикованный остался стоять у стены, силясь разглядеть молочно-белый силуэт Алексис. Неужели его глаза решили подшутить над ним? Ему казалось, что Алексис светится изнутри огнем.

— Склеп дочерей Эхнатона.

— Он когда-нибудь использовался?

В помещении снова раздался металлический щелчок — сработал затвор, поставленный на продолжительную экспозицию.

— Нет.

Алексис обернулась и посмотрела на него из кромешной тьмы дверного проема. Ее лицо оставалось в тени.

— Где были похоронены его дочери?

Марк хотел просунуть палец за воротник рубашки, но рука не слушалась его.

— Никто не знает…

— Никто не знает? Неужели все шестеро исчезли?

Марк заставил себя отвести взгляд от Алексис и принялся разглядывать фреску. Как завороженный смотрел он на лицо Нефертити, на ее профиль, ее профиль…

Голос Рона, казалось, донесся издалека.

— Их гробницы наверняка разграблены уже тысячу лет назад — щелк, — а их золотые украшения переплавлены на монеты — щелк, — и их мумии использованы для приготовления целебных порошков.

Профиль, профиль Нефертити, ее профиль невозможно было спутать…

Казалось, ворот рубашки сдавил ему шею. У него перехватило дыхание и было такое чувство, будто что-то скребется в животе, он едва стоял на ногах.

— Отличные снимки! — вдруг заявил Рон громогласно, шумно складывая штатив. — Волнующие мотивы, жалкие человеческие существа у ног гигантского живого бога!

Марк раскрыв рот смотрел на царицу гигантского роста, увековеченную здесь на известковой стене, ее профиль… профиль Алексис Холстид…

У Марка вырвался какой-то нечленораздельный звук, он попятился, потом резко повернулся и сказал твердым голосом:

— Мы попусту тратим время. Давайте-ка отсюда выбираться!

В общей палатке было неприятно жарко и чадно, но обедать было больше негде, разве что на улице, где все кишмя кишело насекомыми. Два переносных вентилятора, работающих от бензинового генератора, приводили воздух в постоянное движение, но свет был слишком тусклый, и чад от плиты заполнил все помещение.

Самира, закатав до локтей рукава, месила тесто из кукурузной муки. Она то и дело останавливалась, чтобы добавить в тесто немного воды или тмина. Под тесто были приготовлены деревянные тарелки, на них раскладывались лепешки, которые затем выпекались в каменной печи в дальней части палатки. В результате должны были получиться вкусные желто-коричневые хлебцы. Они назывались питта-хлеб, на среднеегипетском диалекте беттав, от древнего слова птав, которым во времена фараонов называли хлеб. Сам того не замечая, Марк все время, пока пил чай, не сводил глаз с Самиры. Один раз ее черный платок соскользнул, снова обнажив красную татуировку на лбу, но феллаха одним движением руки нахлобучила его обратно, не прерывая при этом своей работы.