Фелюгам потребовалось полчаса, чтобы переплыть широкую реку. Никто не нарушал задумчивого молчания, пока старомодные суденышки спокойно скользили по воде. Сидя в грязной лодке, дно которой было усеяно окурками и обломками сахарного тростника, они слушали мерный плеск воды о ее борт.
Когда они добрались до противоположного берега, там уже собралась целая толпа народа. Жители деревни, оставившие по особому случаю работу в поле, молча наблюдали, как иностранцы один за другим сходили на глинистый берег. Были слышны только короткие приказы Абдулы, пока багаж под его руководством грузили на ослов. Когда Алексис Холстид, поддерживаемая своим мужем, последней ступила на берег, тишину полуденного зноя внезапно разорвал оружейный залп. Грохот долетел до близлежащих скал и вернулся обратно гулким эхом, похожим на раскаты грома. Когда шум утих, Абдула подошел к Марку и сказал:
— Так они торжественно приветствуют вас и вашу группу, эфенди.
Толпа расступилась, чтобы пропустить иностранцев. На лицах крестьян было написано нескрываемое любопытство. И когда Марк поднял руку и поприветствовал их громким и отчетливым «ах-лаан!», то со всех сторон послышалось: «Ах-лаан ва салаан!» Затем круг деревенских жителей снова сомкнулся, и они последовали за новоприбывшими.
Абдула вел группу вдоль по тропинке, идущей между двумя только что вспаханными полями. Это были плоские участки земли, покрытые сетью оросительных канавок, с растущими кое-где финиковыми пальмами. Зимний урожай пшеницы был уже собран, и землю готовили к летнему посеву фасоли. Молодая феллаха сидела на земле и лепила из кукурузного теста плоские круглые лепешки, которые она затем выставляла в больших деревянных тарелках сохнуть на солнце. Когда группа проходила мимо, она застенчиво улыбнулась и прикрыла лицо платком. Поблизости скрипели колеса деревенского саккие, водяного насоса, который приводился в движение тощим ослом, ходившим бесконечными кругами вокруг колодца. Набирающие воду женщины остановились, чтобы поглазеть на проходящих мимо иностранцев, при этом они поспешно прикрыли лица черными платками.
Деревня выглядела как беспорядочная кучка земляных холмиков на границе плодородных полей и безводной пустыни. Ее бедные, прилепившиеся друг к другу, покрытые хворостом хижины проглядывали сквозь окружающие деревню пальмы, акации и платаны. Гости шли теперь по пыльной дороге вдоль зеленого пруда с застоявшейся водой, который одновременно служил водопоем для скота и купальней для детей. Кроме того, из него брали воду для изготовления кирпичиков из спрессованного ила и для стирки. От пруда исходил гнилостный запах. Иностранцы наморщили носы и быстро отвернулись.
Рядом с прудом находилось деревенское гумно, площадь, покрытая утрамбованным песком и коровьим навозом. Медленно вращались, перемалывая свежие стебли, тяжелые деревянные жернова с особыми плоскими лезвиями для измельчения соломы, приводимые в движение старым буйволом. На козлах сидел феллах и управлял животным. Другие мужчины, облокотившись на вилы, провожали проходившую мимо группу равнодушными взглядами.
Повсюду роились мухи, и воздух был наполнен отвратительным запахом. Марк бросил быстрый взгляд через плечо и заметил, что Алексис Холстид прикрывает нос надушенным платком.
Мужчина, которому прежде всего надлежало нанести визит, был высшим авторитетом в деревне. Хотя официально каждой провинцией в Египте управлял комиссар, так называемый мамур, в распоряжении которого находилась группа вооруженных полицейских, реальная власть на самом деле принадлежала умде, деревенскому старейшине, выбранному феллахами. Умда был всегда самым уважаемым человеком, тем более что в его распоряжении обычно находился единственный в деревне телефон. Умдой в Эль-Тиль, самой большой деревне Тель Эль-Амарны, оказался мужчина преклонных лет, чей дом единственный в деревне был выкрашен в белый цвет.
Гостей повели по пыльной улице, настолько узкой, что им пришлось идти друг за другом гуськом.
Местные жители не отставали от них ни на шаг, теперь они перестали смущаться и шли, весело болтая. Они то и дело поглядывали на огненно-рыжие волосы Алексис Холстид и отпускали замечания по поводу качества ее хны. Из узких дверей домов разносились всевозможные запахи, хотя, конечно, резкий запах жженого коровьего навоза заглушал все остальные. Марк и его спутники постоянно отмахивались от мух, и когда они наконец добрались до маленькой, залитой солнцем площади, на которой стоял побеленный дом умды, они были мокрые от пота и мечтали только о том, как бы поскорее добраться до лагеря.
Но ритуал должен был быть соблюден, и они не могли пренебречь правилами приличия.
На земле были расстелены длинные ковры, чтобы гостям было куда сесть. Пугливые босоногие ребятишки подали гостям пальмовые ветви, которыми можно было обмахиваться и отгонять мух.
Марк послушно занял свое место, сев на ковер по-турецки, остальные тут же последовали его примеру. Затем, улыбаясь направо и налево собравшимся, он попытался определить, нет ли каких-нибудь признаков враждебности. Но ничего подобного он не заметил.
Еще по прошлым экспедициям ему была хорошо знакома бесконечная вражда местных деревень. Спор из-за воды, земельных границ или оскорбленной чести чьей-нибудь дочери мог стать причиной соперничества, выливавшегося в кровопролития и убийства. Пять лет назад, когда Марк руководил раскопками в дельте, одна коза убежала из близлежащего поселка и забрела на гумно соседней деревни. Оскорбленный феллах в бешенстве примчался к хозяину козы и обрушил на него нескончаемый поток брани. На шум поспешили друзья и родственники, многие из них прихватили с собой тяпки и мотыги. Кто-то кого-то нечаянно толкнул, в ответ последовал удар. Дело дошло до рукопашной, и мамуру пришлось прислать полицейских, чтобы утихомирить разбушевавшихся драчунов. Ночью, когда все уже успокоились, кто-то тайком пробрался в деревню и перерезал козе горло. Через день был отравлен буйвол того самого феллаха, на чье гумно забрела коза. Затем последовали два дня кровавой войны, когда обе деревни подняли своих мужчин на защиту семейной и родовой чести. Двое мужчин были убиты, еще трое других — опасно ранены, и полицейским мамура пришлось оставаться в деревне до тех пор, пока обиды не забылись, а на это потребовался целый год.
Марк окинул взглядом крестьян, темнокожих, коренастых феллахов из Эль Тиль, которые столпились вокруг гостей. Мужчины были одеты в длинные грязные галабии и ходили босиком, а когда они улыбались, то было видно, что во рту у них не хватает многих зубов. Женщины носили выцветшие хлопчатобумажные платья до пят, разноцветные пластмассовые браслеты на запястьях, а на головах — длинные черные платки, которыми они быстро прикрывали лицо, пряча его от глаз иностранцев. Многие из них были беременны, другие держали младенцев на руках, в то время как еще несколько ребятишек цеплялись за подол юбки. У большинства женщин волосы были выкрашены хной в рыжий цвет, а глаза густо обведены сурьмой.
Марк старался не смотреть подолгу ни на одну из женщин, так как отец, муж или брат мог увидеть в этом оскорбление и тут же выплеснуть свой гнев как на Марка, так и на женщину.
Он внимательно рассматривал лица людей. Марк знал, что большинство египтян, даже деревенские феллахи, принадлежали к древнейшей расе, которая в течение тысячелетий, отгороженная от мира горами и пустыней, сохраняла свои первобытные черты. Ее типичные признаки: вытянутые череп и лицо, узкий лоб, выступающие скулы, большой нос и сильная нижняя челюсть — едва ли изменились за пять тысячелетий. Они не смешались ни с греками, ни с римлянами, ни с арабами, ни с турками. Эти люди, которым удалось, несмотря на проникновение ислама и христианства, сохранить свои древние традиции, не только работали и жили так же, как их праотцы, но и внешне остались точно такими же. Как прямые потомки крестьян, населявших долину Нила в древние времена, феллахи из Эль Тиль принадлежали к народу, который некогда обрабатывал здесь землю для себя и для фараона. Они были народом Эхнатона, не изменившимся и не поддающимся изменениям.
