Капитан помахал из стороны в сторону новеньким беретом, неуклюже поклонился. Не утруждаясь пятиться к двери, повернулся на правой ноге, направился к выходу. Взбешенный дерзостью просителя, король хотел прикрикнуть на хама, вообразившего о себе бог весть что, но сдержался.

– Невоспитанный мужлан! – громко сказал монарх секретарю, когда Магеллан подошел к двери.

В залах и коридорах переговаривались кучки пестро одетых придворных. Не замечая толпы, не отвечая на приветствия, ветеран Индийских морей, калека-пенсионер с мутными карими глазами, не надев берета на глубоко посаженную крупную голову, сутулясь, шел через залы, где пажом королевы мечтал о великих подвигах. Он просил аудиенции, намеревался очистить свое имя от сплетен, предложить королю богатства, но вместо благодарности получил незаслуженное унижение. Капитан свернул в пустую комнату, остановился у окна, взглянул на осенний сад.

«Колумб из третьего плавания вернулся в кандалах, – вспомнил Магеллан. – Хотя монархи оправдали его, Адмирал Моря-Океана" гордился цепями как величайшей наградой, лег с ними в могилу.

Неужели десять лет службы с первого похода Франсишку де Алмейды в Индию, когда он, сверхштатный младший офицер, спас эскадру, предупредил адмирала о готовящемся нападении султана в Малаккской гавани, прошли напрасно? И кроме трех ран, раба, черной девчонки да пенсии ничего не заслужил?»

От волнения и усталости заныло поврежденное копьем колено, боль в нерве прожгла ногу. Офицер грузно уперся в подоконник, склонил голову и чуть не застонал, так пакостно ныли тело и душа.

В шумящей зеленой массе сада он различил деревья, кусты, статуи, желтый песок, как в Африке, но холодный, сырой, и ему захотелось очутиться в Софале под палящим солнцем в маленькой крепости, где все просто и понятно. Где каждый стоит ровно столько, сколько стоят его голова и руки. Где нет скользящих по паркету женщин, где для удовлетворения страсти – загнанные в полутемные чуланы чернокожие рабыни. Не таким представлял Магеллан возвращение на родину, не такой желал награды за службу.

Что делать? Кому он нужен с больной ногой, простреленным плечом? Кто даст отряд или судно, если король не доверяет? Вместо рекомендательных бумаг – справки о том, будто не продал скот маврам, а в ночной неразберихе язычники угнали овец. «С таким прошлым даже в пастухи не возьмут», – грустно подумал Фернандо.

У него нет наследственных поместий. Дворянский герб причислен к последнему, четвертому разряду, дает лишь право ношения меча да посещения дворца. Трудно начинать жизнь сначала, когда твои знания и опыт никому не нужны.

Магеллан прислушивался к шуму за окном и затухающей боли в ноге. Ему не хотелось отходить от стекла, поворачиваться лицом к нарядной толпе, наверное, уже узнавшей об отставке увечного ветерана, одного из многих, ежедневно появлявшихся во дворце в надежде получить пенсион или доходное место. Фернандо вспомнил о ждущем за оградой Энрике и подумал, что надо растереть ногу. Он отвернулся от окна, направился к выходу.

В дверях стоял высокий мужчина в черном камзоле с золотой массивной цепью и крестом на груди, внимательно следивший за капитаном. Он перевел взгляд с глаз офицера на его аккуратно подстриженную квадратом, вороньего цвета бороду, высокий лоб, широкие виски.

Магеллан с трудом выпрямился на больной ноге, опустил руку на рукоять меча, с гордым видом спросил:

– Сеньор, вы давно здесь?

– Я искал встречи с вами.

Фернандо молча презрительно рассматривая штатского.

– Меня зовут Руй Фалейра, – представился тот. – Я королевский астролог, составляю гороскопы, предсказываю будущее. – Его сухощавая фигура вежливо изогнулась, крест сверкнул в складках одежды.

– Гадалка сделает это за мораведи, – возразил Магеллан, ожидая, когда ученый освободит дорогу.

Тот не обиделся, подошел ближе. На вид ему было лет сорок. Нервные горящие глазки на подвижном желтоватом лице ощупали офицера.

– Я изобрел новую систему вычисления долгот, способную в любой части Земли определить местонахождение судна, хочу поговорить с вами о ней, – сказал астроном.

– Я занят! – оборвал Фернандо и, приволакивая ногу, пошел прямо на него.

– Могу ли я надеяться? – отскочил в сторону мужчина.

– Надейтесь, – зло усмехнулся капитан. – Надежда ничего не стоит, а умирает последней. Поведайте о вашей системе Его Величеству!

– Я составил карту мира, рассчитал величину Южного моря… – торопливо сообщал Фалейра, но офицер не слушал и с неприступным видом, словно не отказ, а служебное повышение даровал ему король, проталкивался через толпу, никому не уступал дороги.

Октябрь 1516 года выдался теплым и ласковым. Ветер с холмов приносил запахи разбросанных островками в лощинах вечнозеленых лесов, аромат эвкалиптов, пряной травы. Из гавани тянуло морской свежестью, рыбой, солониной, смолистыми бочками. На извилистых улочках Старого города, построенного у подножия древней арабской крепости, взметнувшей тупые прямоугольные стены и башни в голубое небо, пахло помоями. Португальцы назвали ее замком Сан-Жоржи. Приказы запрещали загрязнять тысячелетний город, но жители выливали нечистоты у домов. Лишь на площадях у церквей и соборов мостили камнем расползавшуюся после дождей коричневую почву. Вдоль змеившихся к холмам узких улиц стояли высокие ярко раскрашенные кирпичные дома с черепичными крышами. За обожжеными солнцем стенами в крохотных двориках теснились служебные пристройки. Несколько христианских церквей, готический собор XII столетия да мусульманская мечеть (наследство от мавров) украшали город.

В наспех бестолково застроенном купцами и мастеровыми Новом городе бурлила жизнь. Он вырос вдоль бухты реки Тежу. Отсюда в Индийские владения уходили суда, приносившие хозяевам сказочные богатства. Если возвращался один из трех кораблей, затраченные на экспедицию деньги окупались в двадцатикратном размере. Десять лет нескончаемым потоком сокровища текли в Лиссабон. Нажитое на торговле пряностями, слоновой костью, драгоценными камнями и тканями золото оседало в сундуках, королевской казне, перечислялось Церкви.

Денег было много, а талантливых строителей мало. Их приглашали из соседних стран. В Лиссабоне возник строительный бум, король надумал поразить европейские дворы роскошью столицы. За четверть столетия здесь родился самобытный стиль «мануэлино», воплотивший образы, навеянные впечатлениями от покоренных стран. На стенах домов, в убранстве церквей фантастически сочетались растения, водоросли, паруса, крокодилы, обезьяны, попугаи, якоря, канаты, нимфы, драконы, куроподобные ангелы, образы святых. Привычный мир средневекового человека изменился, сознание отказывалось верить в азиатскую нечисть, но корабли привозили чучела «реликтов», неопровержимо свидетельствовавших об истинности пьяных матросских бредней. В храмах возникли хохлатые птицы с женскими грудями, люди с песьими головами, гривастые львы, слоны с ушами в половину туловища, рыбы-острова.

Вокруг столицы бурно перестраивались дворцы, соединившие средневековую готику, мавританскую пластику, индийскую экзотику. Уже высятся стены монастыря Жеронимуш. Архитекторы Боитак и Каштилью показывают королю планы внутреннего оформления помещений, заканчивают церковь Санта-Мария ди Белен. Франсишку ди Арруда возводит сторожевую башню-маяк. Восемь лет назад во славу Господа и короля основан монастырь Мадри ди Дедуш. Строительство идет в Порту, Томаре, Эворе, Вьянаду-Алентежу, Элвашу, Гуарде, Сетубане. Города возводят люди, познавшие войну, способные ценить красоту. Арруда закладывает крепости в Северной Африке, Боитак – в Марокко.

Для росписи дворцов и церквей требовалось большое количество артелей. За пятнадцать лет в португальском искусстве сменилось три школы, три поколения художников.

Значительную долю богатств Мануэл отсылал в Рим, за это Папа дал ему титул «любимейшего чада», как наградил им Фердинанда испанского с женой Изабеллой. Во владениях «любимчика» религиозный фанатизм не принял крайних форм, народу были чужды религиозная экзальтация и аскетическое благочестие. Инквизиция работала не столь уверенно, как в Испании. Это не беспокоило Рим, золото рекой лилось в папскую казну. Зернышки благовоний подешевели. Минуя арабов-посредников, христианские суда привозили их из Аравии. Запах португальского ладана витал под куполами Ватикана.