Вот ещё экзотические виды спорта:

6 сентября в Москве на вновь оборудованном стадионе совторгслужащих имени Профинтерна состоялся первый профсоюзный праздник физкультуры [полагаю, автор слегка ошибся: не “на вновь оборудованном”, а – “на недавно оборудованном”: вряд ли такой стадион существовал до этого дня].

После приветствий на поле выкатили гигантский мяч – “пушбол”. Мяч выше роста человека. Приводится демонстрация новой, доселе не виданной игры.

Этот восторженный репортаж газеты «Известия спорта», публикованный в 1923 году, раскрывает типичное двуличие отечественной политики. Совсем недавно большевики отразили нападения интервентов из капиталистических стран, а тут пропагандируют их игры!

То же издание далее пишет, как бы исправляя идеологический перекос предыдущего абзаца:

На середине поля впервые в СССР состоялась игра «живыми шахматами», где фигурками были люди, одетые в красочные одежды. Играли т. Фрейдберг, металлист из Харькова, и Грязнов, текстильщик из Серпухова. Впервые были применены новые названия фигур: короли – рабочие, ферзи – комсомолки, слоны – краскомы, кони – всадники, ладьи – военморы, пешки – физкультурницы.

То, что подобными играми в «живые шахматы» увлекались шахи, падишахи и прочие кровавые тираны, авторам данной игры и публикации, кажется, невдомёк. Но зато «короли – рабочие» – это по-нашему, по-пролетарски! Вот только не понятно, как было отличить «ферзей-комсомолок» от «пешек-физкультурниц»? По интеллекту на лице, что ли?

Новый, революционно-пролетарский спорт разрушал прежние представления о морали, нравственности, стыде и скромности. «Комсомольская правда» в 1925 году нарисовала такую вот провинциальную картинку:

Престольный праздник “9-е Воскресенье” и большой базар в Юрьеве издавна собирают крестьянство со всей округи в город. Съезжаются за 20 – 30 верст…

Вдруг в толпу врываются непривычные звуки оркестра…. Головы всех поворачиваются в сторону звуков. Глаза впиваются в невиданное зрелище. Под звуки марша стройными рядами длинная молодая колонна загорелых ребят в трусиках пересекает базарную площадь.

– Бесстыдники, – говорит кто-то из женщин.

– Вот так чудеса, – медленно соображает вслух подвыпивший мужичок.

– Ишь ты, без штанов, да с музыкой!

Деревенская молодежь, до того сонно бродившая, грызшая подсолнухи, взбудоражена. Всех невольно тянет пойти за складными ребятами – физкультурниками. Надо посмотреть. Ведь бесплатно. Да и с музыкой.

Коль зашла речь об одежде, продолжим тему. И вот что писала та же «Комсомолка» три года спустя:

Многотысячные массы зрителей, посетившие в эти дни наши стадионы, должны были бы следить не только за высотой прыжка, за скоростью бега – они могли видеть элементы нового стиля, воплощенные в жизни и в живом движении…

На всякую моду можно смотреть, как на стандарт. Эти моды диктует парижский портновский трест, требованиям которого мы пассивно подчиняемся. Эти требования нам чужды и во многом непонятны, поэтому так уродливо одеты люди.

Ну, что сказать на это? Вроде бы мы можем улыбнуться по поводу опасений и заблуждений автора. Вот только, похоже, что и ныне, в двадцать первом веке, чуть ли не сто лет спустя, вновь в нашем особливом Отечестве звучат голоса о происках «парижского треста», о том, что наши люди (о, ужас!) «пассивно подчиняются», что нам ихнее чуждо, непонятно и уродует нас…

Немало любопытного открылось мне и при подготовке полосы к пятидесятилетию «Великой Октябрьской социалистической революции» (подборка «Революция – локомотив истории» опубликована прямо в день юбилея, 7 ноября 1967 г.). Так, из воспоминаний Николая Подвойского, который в октябре семнадцатого года возглавлял Военно-Революционный комитет Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, делаешь вывод, что, вопреки ярким картинкам советских кинофильмов, большой битвы за взятие Зимнего не было. Многие защитники цитадели Временного правительства Керенского разошлись ещё до первых символических выстрелов по зданию. Лишь юнкера до последнего пытались защищать лидеров демократических преобразований в России. Но юных сопротивленцев было слишком мало…

По сути, прокоммунистическими агитками стали мои тематические подборки по старым газетам про создание комсомольских организаций на селе («Первые борозды», 18 июля 1967 г.) и об истории комсомольского билета («От баррикад до Ангары», 10 и 11 февраля 1967 г.). Они также были подготовлены в связи с полувековым юбилеем «Великой Октябрьской революции»). В этих моих публикациях ничего нового для более свежего осмыслении событий не было. Я делал их в русле официальной пропаганды. Скажем, в сельской подборке я ни слова не упомянул о «головокружении от успехов» при массовой коллективизации, то есть, по сути, о насильственном создании колхозов. Однако некоторые детали той давней жизни были любопытны, хотя бы потому, что со временем большевики о многом старались умолчать или представить совсем в ином свете, чем было на самом деле.

К тому же эти мои материалы не были столь же «трескучими» и шаблонными, как если бы со своими воспоминаниями выступали участники тех далёких событий.

В историю комсомольского билета я вставил информацию о комсомольской путёвке. Тогда были на слуху призывы к молодёжи и отправка поездами («Едем мы, друзья, В дальние края») на целину, на «стройки коммунизма» Сибири и Дальнего Востока. Одна из самых известных строек – Братская ГЭС. Мне повезло, что одним из тех, кто туда поехал по комсомольской путёвке, был мой старый знакомый – Валентин Кузьмин, корреспондент Фотохроники ТАСС. По совместительству он был старшим пионервожатым подмосковного тассовского пионерлагеря, где я поработал одно лето. Не знаю, почему он, сдавая экзамены в театральное училище, в августе 1967 года, вдруг отправился на берег Ангары. Не помню причину такого крутого поворота, и в публикации я об этом не написал. На красочной путёвке я заметил коряво написанную простым карандашом букву «в». Оказалось, это – отметка, что обладателю сего документа выдали валенки…

Любой человек должен уметь грамотно говорить, доказательно выступать на собраниях. Особенно – комсомольские активисты, лекторы. Хотя, конечно, эту статью – «Запишите меня в Цицероны» (20 октября 1967 г.) – я подготовил не для активистов, а для всех, кто хочет, чтобы его поняли, чтобы он повлиял на нужное ему решение. А грамотно, красиво и убедительно выступать тогда практически не умели. В лучшем случае – эмоционально, если ситуация была скандальной.

Помню, как сам я, оказавшись комсомольским деятелем, поначалу мучился на трибуне и мучил слушателей. У меня неплохо получалось доверительно поговорить с человеком тет-а-тет, но выйдешь на аудиторию и – поджилки трясутся, не могу подобрать нужные слова.

Поводом для публикации стали лекции по ораторскому искусству, организованные на философском факультете МГУ. Почему ребята заинтересовались этим неплановым занятием?

«Иногда стою перед аудиторией – мыслей полна голова, а выразить точно не могу… Такой лекцией недовольны слушатели. И себя чувствуешь виноватым, словно я их в чем-то обманул», – объяснил один слушатель.

У другого иная, но не менее важная причина:

Я хотел бы стать научным работником. Мне придется отстаивать свои идеи… И в научном споре косноязычие может оказаться роковым для моих идей.

Третий студент проиллюстрировал надобность примером из преподавательской практики:

Вот сейчас была лекция… Очень нужная лекция. А как прошла? Скучно, да половину не поняли.

А вот мнение про комсомольских работников:

До чего же многие из них казенно говорят! Все их красноречие, весь пафос вкладывают только в одно слово: надо. Трибуна для них – место пытки.

И это, как я уже сказал, оценивая и самого себя, – истинная правда.