Преподаватель факультативного курса ораторского искусства зав кафедрой древних языков исторического факультета МГУ А.Ч. Козаржевский, во-первых, назвал свой цикл лекций иначе – мастерство устной речи, во-вторых, признался, что стал его вести совершенно случайно, это не по профилю его кафедры. И курс – экспериментальный, единственный в Москве, а может, и в Союзе (потому мы, газетчики, и заинтересовались им!), и во многом преподаватель ведёт его на ощупь. К тому же практически не было тогда «наглядных пособий» – записанных выступлений лучших ораторов мира, или они были очень низкого технического качества.

Козаржевский напомнил, что в истории московского университета был период, когда обучали «цветам красноречия», то есть как употреблять метафоры, эпитеты, гиперболы и т. д. И добавил:

Сейчас при запущенности культуры устной речи, одних «цветов» мало. Студентам я расскажу и о технике речи (дыхание, голос, дикция), и о культуре (орфоэпия, грамматика), и о стиле. И даже о внешнем виде.

Тема эта показалась нам в редакции интересной, перспективной – нам всем тогда не хватало культуры публичного общения, и мы вернулся к ней, опубликовав в «толстушке» «МК-воскресный» статью «Инкрустация речи» (3 декабря 1967 г.). Здесь я в соавторах. Материал внештатника оказался лишь набором любопытных фактов, но без обобщений и, главное, ужасно написанный. Ну, как говорить о культуре речи так неинтересно! Я его переписал, придумал этот заголовок и добавил какие-то любопытные детали: не шедевр, но и не дерьмо. Таким образом мы продолжили разговор об использовании интересных исторических фактов, крылатых слов, пословиц и поговорок – будто организовали заочную школу ораторов. Хотя, как мне помнится, это была последняя публикация этой «школы», так как вскоре я покинул «МК».

Из всех фактов «инкрустирования» меня удивил только один, про который я тоже не знал: оказывается, большевики для конспирации называли свою газету «Искра» «Фёклой».

Не знаю, как эти публикации о культуре речи повлияли на читателей, но я многое взял на заметку. И это помогло мне, когда я избирался и потом работал депутатом.

Признаюсь, корреспонденция «Незапланированная песня» (6 января 1968 г.) – это мой позор, мой компромисс.

Мне дали очень ответственное задание – рассказать о Мытищинской городской комсомольской конференции. Ответственное – потому что оно было на контроле областного комсомольского начальства.

В каждом районе области и столицы проходили такие отчётно-выборные конференции. Ежегодно. И ничего особо нового в молодёжную среду они не привносили. Этакие традиционные междусобойчики. Но «МК», являясь официальным органом двух комитетов – городского и областного, обязан был освещать эту кампанию. Но кому охота писать о заранее срежиссированном мероприятии? Редакция не проявляла большого интереса к этим функционерским делам. Однако отчёты давать надо было, комсомольские руководители постоянно напоминали об этой обязанности газеты-органа. Почему выбирали тот или иной район, оставалось тайной. Предполагалось с позором прогнать прежнее руководство? Или, напротив, кого-то надо приподнять над функционерской средой: для примера, для того, чтобы проторить дорожку вверх перспективному руководителю? Или ещё по какой-то неведомой журналистам причине? Так что и я не знал, почему выбрали именно Мытищи.

Никаких особых напутствий мне не дали. Поехал, посидел, послушал, написал отчёт. Так сказать, пришёл, увидел и… не победил. Я позволил себе наряду с формальной констатацией, кто выступил и что говорил, о чём-то критически отозваться. Смутно вспоминаю: отметил, что много звона и мало деловитости. Беззлобно, но зацепил. И вдруг… Появилась она. Старая знакомая.

Оказывается, куратором этой конференции была Алла Северина. Бывший секретарь Фрунзенского райкома комсомола, где я когда-то работал и откуда ушёл от этой далеко не умной функционерки со скандалом. Она, теперь работник вышестоящего комсомольского органа, позвонила в редакцию и попросила показать мой отчёт до публикации. Я не знаю, согласился бы на такую цензуру Алексей Флеровский или нет. Но его уже сняли. А оставшийся у руля «МК» Александр Шифрин беспрекословно подчинился. Впрочем, думаю, и Флеровский не полез бы на рожон из-за рядового отчёта о рутинном событии.

Мне было крайне неприятно вдвойне. Во-первых, меня никто до тех пор таким способом не инспектировал. Во-вторых, этого потребовала именно Северина. Возможно, она специально настояла на предварительном знакомстве с текстом, когда узнала, что именно я автор.

Ей, конечно же, не понравились мои замечания о конференции, и она потребовала кое-что убрать. Это естественно: любая критика мероприятия, за который она отвечает, ей в минус. Я, сжав скулы, выслушал, но ничего не пообещал. Ведь я же ничего не соврал, написал, как было. Однако Шифрин сказал: надо! Я, тогда ещё начинающий журналист, не посмел ослушаться. Поправил текст, зализал «шероховатости. Мне было стыдно за своё малодушие.

Хотя, может, иногда, когда против лома нет приёма, лучше пойти на компромисс? Тем более что в данном случае я никого не облил грязью «по заданию», никого и не возвеличил незаслуженно, в общем я не соврал… Я просто умолчал кое о чём…

Просматривая теперь этот номер «МК» я обратил внимание на нижестоящую официозную подборку «Пленум ЦК КПЧ». Брежнев направил Александру Дубчеку поздравление с избранием его руководителем чехословацких коммунистов. В нём, к примеру, Ильич заверяет: «существующие между нашими странами отношения братской искренней дружбы… будут и дальше крепнуть и развиваться…» А в тассовской биографии Дубчек, который, кстати, учился в советской школе, выглядел прямо героем, ну хоть премию мира вручай. До чего наши отношения «развились», мы узнали тогда через семь с половиной месяцев, когда в «братскую» страну вошли советские танки. Дубчек не проявил тогда твёрдости, не отдал приказ защищать страну от вероломных захватчиков, он пошёл на компромисс. И он оказался прав: живы сограждане, не разрушены родные города. А могучий Советский Союза развалился, рухнув под обломками коммунистической системы. Может, и правда – иногда компромисс лучше упёртости? И не так важно: касается этот компромисс целой страны или только заметки об одном районе, важнее – последствия…

Сергей Довлатов в автобиографическом рассказе поведал читателям о двенадцати своих личных компромиссах с советской действительностью. Он беспрекословно выполнял редакционные задания, писал то, что от него ждали, порой вопреки реальной ситуации. О компромиссе по мытищинскому материалу я только что рассказал. Но двенадцать компромиссов я не насчитал в своей практике. Тут две причины.

Первая и главная: я в отличие от Довлатова был добровольной частью этой системы, не по принуждению. Напрямую тогда не конфликтовал с ней. И заранее знал, о чём можно писать, о чём нельзя.

И вторая, тоже очень важная: я, конечно, мог о чём-то умолчать, но написать заведомую неправду по поводу конкретных событий и лиц не стал бы ни под каким давлением. Даже ценой наказания. И я всей дальнейшей журналистской работой это доказал. Можно даже в жёстких цензурных и идеологических рамках оставаться самим собой, не подличать, не гадить. В этом смысле совесть моя чиста. А то, что я не разоблачал советский строй, – это было тогда не по моему уровню знаний и взглядов.

Но в меру своих пока ещё ограниченных творческих возможностей и понимания профессии журналиста, как борца с недостатками, я пытался освещать негативные стороны жизни с первых своих материалов в «МК». Не всей, конечно, жизни – на это я ещё не мог покуситься, а – только комсомольской.

Я сначала придумал этот заголовок – «Лебедь рак и… скука», а потом, набрав фактов, написал статью (30 мая 1967 г.). Проблема мне была хорошо известна. Райкомы комсомола в основном работали с крупными организациями. Достаточно дать команду, скажем, комитету комсомола Завода имени Лихачёва, и он обеспечит явку десятков человек на любое мероприятие: субботник, спортивный парад, встречу с иностранными гостями… Кто организует громкую, на всю Москву, а то и на всю страну какую-нибудь акцию, патриотический почин? Конечно, организации, где сотни и даже тысячи членов ВЛКСМ. Но в любом районе столицы были сотни предприятий и учреждений, где насчитывалось лишь по десять – двадцать комсомольцев. Формально, для отчёта, там можно раздать всем по поручению: кто-то отвечает за выпуск «комсомольского прожектора», кто-то за сбор металлолома, кто-то – за шефство над… Над кем или чем угодно. И отчитаться о «проделанной работе». Но в результате никакой дружбы, никакого единства, общих интересов в такой первичной организации нет. Каждый тянет в свою сторону, как герои крыловской басни. И таких организаций в стране было большинство…