На бытовом уровне лично я не заметил махрового антисемитизма. Мне могут возразить: потому не заметил, что я не еврей, а если бы, мол, им был, то заметил… Возможно. Но именно в моём бытовом окружении антисемитизма не было. Ни родители, ни соседи, ни знакомые, ни коллеги по работе это не проявляли.

Помню лишь, что в доме отдыха парни раскрыли паспорт, оставленный соседом по комнате, и обнаружили, что на самом деле его звали не Мишей, а Моисеем. Ну, похихикали, но ему так ничего и не сказали, чтобы не обидеть.

Помню также урок, преподнесённый мне в моём шестилетнем возрасте. Тогда, во время войны, я без присмотра болтался на улице. Обиделся на мальчишку, который что-то мне не дал и стал обзывать его: «Жид, жид по верёвочке бежит. Верёвка хлопнула, жида прихлопнула». Он не был евреем, а слово «жид» для нас означало не национальность, а жадность человека. Ко мне подошла женщина. Остановила меня, строго посмотрела на меня и грустно-грустно сказала, скорее попросила: «Не надо так говорить». Была ли она еврейкой, не знаю. Мне стало стыдно, и это слово я перестал употреблять. И, скажу откровенно, мне неприятно было читать это слово в русской классической литературе, например, у Гоголя…

Но в целом в стране бытовой антисемитизм, конечно, процветал. Это особенно заметно по тюремной татуировке и анекдотам. Бывший тюремный надзиратель, по совету отца-фольклориста ставший собирателем зэковской нательной живописи петербуржец Данциг Балдаев показал мне огромное число своих зарисовок, в том числе и антисемитских образцов. Но практически все они были идеологизированы: в сионизме обвиняли… большевиков, КПСС. Видимо, это следствие распространённой в народе (и, мне кажется, поддерживаемой некоторыми советскими слоями) версии, что все наши муки, бедность и ментовская вседозволенность возникли из-за того, что в семнадцатом году революцию сделали евреи, ради «жидовского фуфла – коммунизма». Кстати, по утверждению, «истинных российских арийцев», реформы девяностых годов тоже затеяли «сионисты», чтобы уничтожить русскую нацию. Даже распространяли списки самых злостных из них – политиков, журналистов, писателей. Видимо, для наводки…

Анекдоты про евреев мне нравятся, когда их рассказывают сами евреи. Но никогда не любил анекдотов про евреев, где их показывали, жадными, предателями… Убеждён, что подобные антисемитские анекдоты намеренно распространялись, дабы власти могли списать свои экономические ошибки и поражения в войне на предательство внутренних «врагов». Это так просто, по принципу: «если в кране нет воды…», то причём тут райисполком?

Но думать, что все евреи мечтали сбежать из «советского рая», это преувеличение. Я возвращаюсь к разговору о редакции «МК».

Работал там в моё время великовозрастный сотрудник Роман Карпель. Он тогда уже разменял шестой десяток, а всё ещё рядовой корреспондент, не продвинулся. То ли по карьерной причине, то ли действительно по какому-то внутреннему убеждению, но он вдруг захотел вступить в компартию.

Однако приём интеллигенции был дозирован. Большевики создавали-то свою партию как классовую, пролетарскую. А в эпоху уже победившего социализма кто же не захочет идти в ногу с руководящей силой и в её сплочённых рядах? Разумеется, люди, желавшие сделать карьеру, должны были связать себя с членством в КПСС. На некоторые руководящие должности не коммунистов вообще не утверждали.

Так что вхождение нашего великовозрастного коллеги в «передовые ряды строителей коммунизма» не ожидалось лёгким. В райкоме могли и завернуть. И «допрос» на комиссии райкома окончился скандалом. Я пришёл с ним в качестве представителя партбюро, и был свидетелем, как он еле сдерживал себя, отвечая на ядовитые вопросы старых коммунистов (действительно – старых), пытавшихся докопаться до истины: а почему это он вступает только в пятьдесят с лишним лет? «Созрел, осознал», – упрямо бубнил Карпель. Он вообще был взрывной, а тут от «допроса» вспылил, стал отвечать дерзко. «Руководящая сила» этого не любит, надо быть покладистым, понимающим и принимающим правила игры.

Ему дали время остыть и подумать. В своё время я тоже получил «урок воспитания» на подобной комиссии, но мне в вину поставили не возраст, а мой категорический отказ парткому стать секретарём комитета комсомола. Уверенный, что на следующий раз ему дадут «добро», я успокаивал Карпеля. Просто не надо горячиться, спорить. Эти «старперы» ведут себя как пэры, как защитники отечества. Причём, я знал, что многие из них побывали в ГУЛАГе. Но теперь они – особая партийная каста, вершители судеб людей. И приходится подчиняться им, если не хочешь испортить свою биографию. Со второй попытки Карпель, справившись с негативным восприятием «допроса», был принят.

Однако приобщение к партийной касте не помогло ему в карьерном плане. Членство в КПСС ещё не гарантировало такого роста, это лишь подпорка. Не помогло в этом ему и сотрудничество с КГБ. Разумеется, об этой его связи тогда я не знал. Выяснил только сейчас.

Недавно в интернете я обнаружил статью Карпеля «Жрецы “Помойки № 8”» аж за 1960 год (29 сентября)! Тогда ни интернета, ни электронных версий не было. Как же карпелевская статья попала в анналы всемирной паутины? Ведь он не стал классиком советской журналистики. Единственно, чем он заслужил внимание интернета (помимо названной статьи), так это как соавтор путеводителя «Музей в Петрищеве» – об истории создания и об экспозиции музея Зои Космодемьянской. Зато стал весьма известным герой статьи Карпеля – Оскар Рабин. И именно из-за того, что история касалась биографии этого художника, в интернете опубликовали давнюю статью Карпеля. Я процитирую её:

Однажды я очутился на дому у художника Оскара Рабина. И то, чему я стал свидетелем, то, что пришлось мне увидеть, настолько меня ошеломило, что я еще долго не мог прийти в себя. Я убедился, что все эти люди – Анатолий Иванов, Игорь Шибачев, Оскар Рабин и другие – никакого отношения к нашему советскому искусству не имеют и не могут иметь. То, что ими превозносилось, оказалось гнуснейшей пачкотней наихудшего абстракционистического толка. Не говоря уже о том, что “произведения” Рабина вызывают настоящее физическое отвращение, сама тематика их – признак его духовной убогости. Как самое лучшее “творение” он выдает свою, с позволения сказать, работу “помойка № 8”. Судите сами, как широк кругозор этого отщепенца!

Но вот “приятели” мои обо всем этом и о самом Рабине мнения иного. Только тут, в гостях у него, я понял, что вся эта группка молодых людей – духовные стиляги, пустые, оторванные от жизни, наносящие вред нашему обществу. Так же, как Рабин, они топчут все светлое, человечное. Их суждения о жизни и искусстве могли бы показаться бредом сумасшедших, если бы я не был уверен, что они люди нормальные.

Это не собственные слова Карпеля. Это он цитирует якобы присланное письмо в редакцию. Я подчёркиваю – «якобы», потому что в советской прессе не обязательно было получать подобные письма, достаточно их самому сочинить, чтобы, отталкиваясь от инициативы рядовых читателей, оправдать свой интерес к теме, особенно когда это касается определённой ситуации, назначенных для критики личностей. То, что Карпель заранее исполнял задуманное, показывает, как он отнёсся к героям процитированного письма. Он просто облил их помоями:

И вот мы беседуем с одним из этой группки, с тем самым “теоретиком” так называемого “абсолютного искусства” Анатолием Ивановым.

Слушаешь его, смотришь на него и диву даешься! Молодой, с высшим образованием, юрист по специальности, комсомолец – откуда у него вся эта ересь?..

И вот новоявленные примитивы XX века трогаются в путь. Дорога ведет их под Москву, в Лианозово, где обитает в небольшом захламленном домике знакомый Иванова – некто Оскар Рабин.

Когда-то были у него слабенькие способности к рисованию. Но желание славы оказалось намного выше его возможностей. А посредственностью слыть так не хотелось! И выход нашелся. Много ли таланта нужно для того, чтобы ляпать кистью, как заблагорассудится? Он начитался всяких западных журналов и книг о “творчестве” абстракционистов. Даже макаки и шимпанзе, узнал он, рисуют “картины”. Неужто ж он хуже?