– Я всегда полагала, что тебя забавляет контраст.

– Нет, Рдянка, я был таким с самого первого дня. Пробудившись, я отказался поверить, что стал богом. Отказался занять свое место в пантеоне и при дворе. С тех пор я и вел себя соответственно. И насколько я вправе судить, здорово поумнел за прошедшие годы. Что к делу не относится. Я должен сосредоточиться лишь на одном важном сейчас вопросе – «почему?».

– Не знаю, – призналась она.

– Я тоже. Но кем бы я ни был раньше, тот человек старается проявиться. Он упорно нашептывает мне, вынуждает раскапывать тайну. Все время напоминает, что я не бог. Постоянно подталкивает меня заниматься этим делом с легкомысленным видом. – Жаворонок покачал головой. – Не знаю, кем я был, – никто не говорит. Но у меня зарождаются подозрения. Я был человеком, который не смог бы сидеть сложа руки и смотреть, как нечто необъясненное уплывает в туман забвения. Я ненавидел секреты. А сколько их при дворе, я только сейчас начинаю понимать.

Рдянка выглядела растерянной.

Жаворонок направился к выходу из шатра, и слуги поспешили следом.

– А теперь прошу прощения, – сказал он на ходу, – но у меня есть дело.

– Какое? – вопросила Рдянка, вставая.

– Навестить Всематерь, – бросил он через плечо. – Надо разобраться кое с какими командами для безжизненных.

Недельное проживание в гетто разительно изменило мировоззрение Вивенны.

На второй день она продала волосы по удручающе низкой цене. Купленной еды не хватило и желудок наполнить, а у Вивенны не было сил отрастить новые. Стрижка даже ровной не была – халтура, а не работа, и сохранившиеся волосы так и остались бы белыми, не будь они спутаны и выпачканы в грязи и саже.

Вивенна прикинула, не продать ли дох, но понятия не имела, куда и как за этим обратиться. К тому же у нее было сильное подозрение, что Дент следит за такими торговыми точками. В придачу она не знала, как извлечь дохи из шали теперь, когда она их туда поместила.

Нет. Ей предстояло оставаться невидимкой. Привлекать внимание нельзя.

Она сидела на тротуаре, потупившись и протянув ладонь. Никто из многочисленных прохожих ей ничего не подал. Она не знала, как действовали другие нищие; их жалкие заработки казались несметным сокровищем. Ей было неведомо столь многое – где сесть, как молить. Прохожие привыкли избегать попрошаек, не встречаться с ними даже взглядом. Значит, успеха добивались те, кому удавалось привлечь внимание.

Вивенна не могла решить, желательно оно или нет. Хотя в конце концов лютый голод погнал ее на людные улицы, она продолжала бояться, что ее найдут Вашер или Дент.

Чем сильнее становился голод, тем меньше ее заботило все остальное. Есть хотелось сейчас. А Вашер или Дент убьют ее позже.

Пестрая толпа текла мимо. Вивенна не смотрела ни на лица, ни на тела – только на цвета. Как в прялке, каждая краска была своего оттенка. «Дент не найдет меня здесь, – думала Вивенна. – Он не узнает принцессу в сидящей на обочине нищенке».

В животе урчало. Она приучалась не обращать на это внимания. Она не ощущала себя настоящей попрошайкой или беспризорницей, прошла ведь всего неделя. Но подражать им училась, а в голове последнее время царил кавардак – с тех самых пор, как она избавилась от дохов.

Она плотнее закуталась в шаль, с которой не расставалась.

Ей все еще было трудно поверить в поступок Дента и его команды. У нее сохранились светлые воспоминания о шутках наемников. Она не могла увязать их с увиденным в погребе. На самом деле она ловила себя на том, что поднимается, высматривая друзей. Наверняка ей пригрезилось. Они никак не могли оказаться такими страшными людьми.

«Это глупо, – сказала она себе. – Надо сосредоточиться. Почему мне отказывает рассудок?»

Но сосредоточиться – на чем? Обдумывать было особо нечего. Она не могла пойти к Денту. Парлин мертв. Городские власти не помогут – теперь она наслушалась разговоров об идрийской принцессе, причинившей столько неприятностей. Ее арестуют в мгновение ока. Если в городе остались еще какие-то отцовские агенты, она понятия не имела, как их найти, не засветившись перед Дентом. К тому же весьма вероятно, что Дент уже нашел таковых и убил. Он был настолько умен, что держал Вивенну в плену, спокойно ликвидируя тех, кто мог увести ее в безопасное место. О чем думал отец? Он потерял Вивенну; все, кого он послал ей на выручку, загадочным образом сгинули, а Халландрен приближался к объявлению войны.

Она была далека от этих забот. В животе играл оркестр. В городе имелись бесплатные столовые, но стоило ей сунуться в первую, как она заметила Тонка Фаха, который лениво расположился в дверях напротив. Она развернулась и бросилась прочь в надежде, что ее не увидели. По той же причине она не осмеливалась покинуть город. У Дента наверняка были подручные, следившие за воротами. Да и куда ей податься? У нее не хватит продовольствия для возвращения в Идрис.

Возможно, уйти все же удастся, если она сумеет накопить достаточную сумму. Это было трудно, почти невозможно. Разжившись монетой, она всякий раз тратила ее на еду и ничего не могла с собой сделать. Все прочее казалось неважным.

Она успела отощать. Желудок вновь подал голос.

И потому она, потная и чумазая, так и сидела в убогом рубище. На ней по-прежнему были только нижняя рубашка и шаль, хотя от грязи стало трудно понять, где кончалась материя и начиналась кожа. Ее былой высокомерный отказ носить что-либо, кроме элегантных платьев, теперь представлялся диким.

Она встряхнула головой, пытаясь изгнать туман из мыслей. Неделя, проведенная на улице, казалась вечностью, однако Вивенна понимала, что только начала приобретать опыт нищенства. Как выживала беднота, ночевавшая в переулках, ежедневно попадавшая под дождь, вздрагивавшая от каждого шороха, голодная настолько, что соблазнялась помоями из канав? Вивенна попробовала последние. Ей даже удалось кое-что удержать в желудке.

Кто-то встал рядом. Она подняла глаза и жадно выставила ладонь, но вскоре сообразила, какие на мужчине цвета. Желтый и голубой. Городская стража. Она вцепилась в шаль, запахнув ее туже. Вивенна понимала, что это глупо, – никто не знал о хранимых в ней дохах. Движение вышло неосознанным. Шаль была ее единственным достоянием – жалким, однако какие-то оборванцы уже пытались украсть и его, когда Вивенна спала.

Стражник не прикоснулся к шали. Он только ткнул в нее дубинкой.

– Эй, – сказал он. – Проваливай. На этом углу нельзя клянчить.

Объяснять он не стал. Эта публика никогда не объясняла. Стражники, очевидно, знали, где можно и где нельзя сидеть нищим, но никто не удосуживался тех просветить. Законы были ведомы господам и богам, а не черни.

«Я уже начинаю считать господ существами другой породы».

Вивенна встала, на миг ее затошнило и голова закружилась. Она прислонилась к стене здания, и стражник снова поторопил ее дубинкой.

С понуренной головой она побрела в толпе, хотя большинство прохожих старалось держаться подальше. По иронии они освобождали место именно теперь, когда ей было все равно. Она не хотела думать о том, как от нее пахнет, хотя людей, наверное, отгонял не столько смрад, сколько страх быть ограбленными. Они напрасно тревожились. Она не умела ни срезать кошельки, ни шарить по карманам и не могла допустить, чтобы ее схватили при подобной попытке.

Моральная сторона воровства уже несколько дней как перестала ее заботить. Еще даже до того, как выйти из трущоб на городские улицы, Вивенна была не настолько наивна, чтобы считать себя неспособной на кражу, когда нечего есть, хотя полагала, что дойдет до такого еще не скоро.

Она не пошла на другой угол, выбралась из людского потока и пошаркала обратно в идрийское гетто. Там ее худо-бедно приняли. По крайней мере, увидели в ней свою. Никто не подозревал, что она принцесса, и ни один человек не узнал ее, кроме того, первого. Однако акцент сослужил ей добрую службу.