«Поменьше цинизма, – подумал Жаворонок. – Без этой системы я умер бы пять лет назад».

Пять лет назад он и умер, хотя по сей день не знал от чего. Была ли его смерть поистине геройской? Может статься, все разговоры о его прошлой жизни оказались под запретом, дабы никто не проведал, что в действительности Жаворонок Отважный скончался от желудочных колик.

Младший жрец исчез вместе с рисованными джунглями. Картину сожгут. Такие подношения создавались специально для конкретного бога, и видеть их мог только он да несколько его служителей. Жаворонок подошел к следующему произведению искусства – стихотворению, начертанному ремесленным шрифтом. Когда Жаворонок приблизился, цветные точки сделались ярче. Халландренский ремесленный шрифт представлял собой особую систему письма, которая опиралась не на форму, а на цвет. Каждая цветная точка соответствовала отдельному звуку халландренского языка. Сочетание двойных разноцветных точек давало алфавит – кошмар для дальтоников.

В таком заболевании признались бы немногие в Халландрене. По крайней мере, так слышал Жаворонок. Хотелось бы ему знать, известно ли духовенству, как много болтают о внешнем мире его боги.

Стихотворение было не ахти. Очевидно, его сочинил невежда и потом заплатил кому-то за перевод на ремесленный шрифт. Это изобличали простые точки. Настоящие поэты использовали более сложные символы, изменявшие цвет непрерывные линии или цветные глифы, которые складывались в картины. Много чего можно сделать с символами, способными преображать форму, не теряя при этом смысла.

Правильное чтение цветов было тонким искусством, требовавшим третьего, а то и большего повышения. С таким числом дохов человек обретал способность безупречно различать оттенки – точно так же, как второе повышение наделяло его идеальным слухом. Возвращенные достигали пятого. Жаворонок не ведал жизни без умения мгновенно распознавать тончайшие оттенки и звуки. Он мог отличить чистую красную краску от той, куда добавили всего каплю белой.

Он отозвался о стихотворении невежды с посильным одобрением, хотя обычно стремился быть честным при осмотре подношений. Это казалось ему долгом и почему-то было одним из немногих дел, к которым он относился серьезно.

Они продолжили обход, и Жаворонок высказывался о разнообразных стихах и картинах. Сегодня их было необычно много. Какой-то неизвестный ему праздник? Когда они достигли конца экспозиции, искусство утомило Жаворонка, хотя его тело, заправленное дохом ребенка, осталось сильным и бодрым.

Он остановился перед последним художеством. Это была абстракция – стиль, недавно набравший популярность, особенно среди картин, посылавшихся Жаворонку, поскольку он ранее благосклонно отозвался о других. И только поэтому он чуть не поставил плохую оценку той, что висела перед ним. Пусть духовенство гадает, что ему приглянется, – так посоветовал кто-то из богов. Жаворонок чуял: многие боги были гораздо расчетливее в своих отзывах, нарочно затуманивая смысл дополнительными значениями.

Жаворонку не хватало терпения на такие игрища, тем паче что от него, похоже, единодушно и искренне ждали честности. Он уделил последнему полотну положенное внимание. Холст густо покрывала краска, каждый дюйм удостоился мощного взмаха кисти. Преобладал темно-красный цвет, почти кармазин, в котором Жаворонок мгновенно угадал смесь красной и синей красок с малой добавкой черной.

Цветные разводы пересекались, накладывались один на другой поступательно. Вроде… волн. Жаворонок нахмурился. Если он не ошибается, это море. И не корабль ли посреди?

К нему вернулись смутные воспоминания о сне. Красное море. Отплывающий корабль.

«Мне мерещится», – сказал он себе.

Вслух же отметил:

– Хороший цвет. Приятные узоры. Умиротворяет, но в то же время содержит в себе напряжение. Я одобряю.

Ответ, похоже, понравился Лларимару. Он кивнул младшему жрецу, стоявшему в сторонке и записывавшему слова Жаворонка.

– Итак, я полагаю, на этом все? – осведомился Жаворонок.

– Да, ваша милость.

«Осталась одна обязанность». Теперь, когда с подношениями разобрались, пришло время перейти к последнему, и менее привлекательному, ежедневному делу. Прошениям. Он должен изучить их, прежде чем заняться вещами более важными – вздремнуть, например.

Однако Лларимар не пошел в петиционный зал. Он взмахом руки отпустил помощника и принялся перебирать планшетные листы.

– Ну же? – подал голос Жаворонок.

– Что, ваша милость?

– Прошения.

Лларимар покачал головой:

– Сегодня вы не выслушиваете прошений, ваша милость. Припоминаете?

– Нет. У меня есть ты, чтобы помнить о таких вещах.

– Что ж, в таком случае, – Лларимар перевернул страницу, – считайте, что официально петиций нет. Ваши жрецы займутся другой работой.

– А именно? – требовательно вопросил Жаворонок. – Что они будут делать?

– Благоговейно преклонять колени во дворе, ваша милость. Сегодня прибывает новая королева.

Жаворонок застыл. «Мне и правда надо подковаться в политике».

– Сегодня?

– Точно так, ваша милость. Наш повелитель Бог-король сочетается браком.

– Так сразу?

– Как только она прибудет, ваша милость.

«Любопытно, – подумал Жаворонок. – Сьюзброн женится». Бог-король был единственным возвращенным, способным жениться. Возвращенные не могли производить детей – за исключением, конечно, короля, который никогда не дышал по-людски. Эта особенность всегда казалась Жаворонку странной.

– Ваша милость, – произнес Лларимар. – Нам понадобится отдать команду безжизненным, чтобы выстроить войска в поле за городом для приветствия королевы.

Жаворонок изогнул бровь:

– Мы нападем на нее?

Лларимар послал ему строгий взгляд.

Жаворонок усмехнулся.

– Оперившиеся птенцы, – подал он команду, позволявшую остальным контролировать город безжизненных.

То была, конечно, не ключевая команда. Слова, которые он произнес перед Лларимаром, позволяли человеку управлять безжизненными в мирных случаях, и их действие выдыхалось через день после первого применения. Жаворонку нередко мнилось, что запутанная система команд для управления безжизненными излишне сложна. Однако он был одним из четырех богов, способных приказывать безжизненным, и это порой делало его по-настоящему важным.

Жрецы начали тихо переговариваться о подготовке. Жаворонок ждал, размышляя о Сьюзброне и его скором бракосочетании. Скрестив руки, он прислонился к косяку.

– Шныра? – окликнул он.

– Да, ваша милость?

– А у меня была жена? Пока я не умер, конечно.

Лларимар замялся:

– Видите ли, Жаворонок, я не могу говорить о вашей жизни до возвращения. Осведомленность в прошлом не доведет до добра.

Жаворонок запрокинул голову, упершись затылком в стену, и посмотрел на белый потолок.

– Иногда… я вспоминаю лицо, – произнес он тихо. – Прекрасное юное лицо. Я думаю, это могла быть она.

Священники замолчали.

– Манящие каштановые волосы, – продолжил Жаворонок. – Красные губы, три оттенка застенчивости седьмой гармонии, неописуемая красота. Смуглая кожа.

Священнослужитель поспешил поднести красный фолиант, и Лларимар начал лихорадочно писать. Он не выспрашивал у Жаворонка новых сведений – просто записывал слова бога как есть.

Жаворонок умолк, отвернувшись от людей с их скрипучими перьями. «Какая разница? – подумал он. – Та жизнь прошла. Взамен я стал богом. С отличными привилегиями, как бы я ни относился к самой религии».

Он двинулся прочь, сопровождаемый свитой из слуг и младшего духовенства, готовой всегда и во всем услужить. С подношениями покончено, сны записаны, петиции отменены, и Жаворонок был волен заняться своими делами.

Он не вернулся в личные покои. Вместо этого вышел на террасу и подал знак, чтобы ему приготовили шатер.

Если сегодня прибудет новая королева, ее стоит хорошенько рассмотреть.