- Первый, ты теперь завидный жених… - Хенг осторожно начал разговор, - многие благородные захотят укрепить свой род.

- Да, мне уже сделали несколько предложений, – ответил Чонган равнодушно. – Мне сейчас только этого не хватало - влезать в интриги вассалов. Отдашь предпочтение одному, ослабишь второго. Мне эти игры противны.

- Тогда возьми наложницу, - выдохнул друг. Чонган дернулся, желваки заходили ходуном и Хенг укрепился в своих подозрениях. – Желательно молодую, горячую. Возьми ту, которая будет тебя искренне любить, в замке много готовых стать даже наложницей, лишь бы твоей. Ты теперь даже девственниц можешь брать наложницами, уверен, многие роды и на это согласятся.

- С чего это, брат мой, ты завел такие речи? – прищурился Чонган. – Раньше, ты в мою постель не лез.

- Да и сейчас хотел бы избежать этого разговора, - Хенг вздохнул. – Возьми наложницу из благородных, а её выкинь из головы, Первый. Не для тебя она, зря только мучаешься.

Чонган резко развернулся к Хенгу, открыл рот для ответа, но промолчал. Отвернулся.

- Мог бы – выкинул. – Он пошел прочь, оставив старика в одиночестве.

Стеклянный пляж оправдал свое название. Кусочки разноцветных стекол были отполированы водой до гладкости и полностью покрывали косу. Они сверкали в лучах утреннего солнца настолько сильно, что глазам было больно – словно бесчисленное множество драгоценных камней. Гиде рассмеялась, скинула с ног туфли и побежала по стеклу до воды. Она приподняла подол ханьфу, чтобы не замочить в воде. Служанка испуганно ахнула, но князь и не думал ругать Гиде за непристойный вид. Он любовался маленькими ступнями, быстро перебиравшими по стеклу.

- Холодно-холодно-холодно, - взвизгнула она и крикнула служанке, - принеси скорее туфли, вода просто ледяная.

Князь опередил служанку и сам принес обувь. Он опустился на колени и сам одел туфельку на ногу. Маленький отряд, сопровождавший их до пляжа, отвернулся – было неловко наблюдать за семейной сценой. Только Чонган не отрывал взгляда от девушки и склонившегося перед ним князя.

Поездка, утомившая всех, подходила к концу. Дороги становились все лучше, чаще стали встречаться груженные подводы и небольшие группы людей, направляющиеся в Сиан: монахи в своих ярко-алых одеяниях, распевающие молитвы, кортеж богача, крестьяне с мешками на плечах и корзинами в руках. Из корзин злобно шипели гусиные головы, клювы широко раскрывались, обнажая острые зубы.

Ближе к городу Чонгану пришлось отправить отряд стражников вперёд, чтобы расчистить дорогу для княжеского кортежа. Не слишком проворных крестьян, его стражники попросту выбрасывали в грязь на обочине. Чонгану запомнилась одна семья, собиравшая просыпавшуюся редьку в огромную корзину: оборванные, худые отец и мать спешно собирали корнеплоды, а дети замерли, что поглазеть на великолепие кортежа. Маленькая девочка с длинными, растрепанными волосами стояла, открыв рот. Сквозь прорехи грязной, оборванной одежонки виднелось худенькое тельце. Распахнутые в крайнем удивлении глаза смотрели на него в восхищении. За руку она держала совсем маленького мальчишку, только научившегося ходить. Он указывал на них пальцев и что-то ей говорил.

Какой утомительной, должно быть, была дорога для них. Наверное, отец тащил на себе корзину, а мать – младшего ребенка. Какой крайний случай заставил их двинуться в дорогу? Почему община не помогла им продать свой нехитрый урожай, соседки не присмотрели за детьми, пока родители не вернутся из города? Против воли, Чонган направил своего коня в грязь.

Первой что-то почувствовала мать: она подняла голову, выронила из рук редьку и кинулась к детям. Одной рукой схватила младшего, второй прижала к себе девочку и упала на колени, прямо в жирную, чавкающую грязь. Отец подбежал к своему семейству и тоже упал на колени, голова склонилась в поклоне чуть ли не до земли: «Простите, господин, мы сейчас все уберем!»

Чонган наклонился и подхватил девочку с земли, усадил её перед собой, затем протянул руку к малышу: «Садись с мужем и детьми на свободные повозки. Только живее».

Бледная, испуганная мать протянула ему ребенка, а сама с мужем спешно собрала валявшуюся в грязи редьку. Робко сели на край повозки, готовые соскочить в любой момент, как только раздастся крик. Чонган передал ей тихих как мышки детей и кинул кошель с деньгами. «Если негде жить, двигайтесь в город Ангин, найдите там мастера-оружейника Безара, скажи ему, что господин Чонган из рода Удан велел взять тебя в служанки. Пусть и мужа пристроит куда-нибудь в кузню. Увидимся в Ангине, малышка!» - кивнул он девочке. Та широко улыбнулась ему щербатым ртом и помахала грязной ладошкой.

Родители так и сидели, разинув рот.

В лучах закатного солнца показалась стена, окружавшая Сиан. Глинобитные стены золотились, дымка от множества очагов поднималась над городом, окутывая Сиан и смягчая силуэты пагод и шпили храмов. Чонган разглядел высокий древний дуб у ратуши, проплешину главной площади, стало тепло и уютно – словно поздоровался со старыми приятелями.

Кортеж свернул, не въезжая в город, прямо сразу в замок. Их уже ждали: ворота были широко распахнуты, вассалы и слуги высыпали во двор. Князь и Гиде вышли из повозки, наложница держалась позади, потупив глаза как обычно. Несмотря на утомительную дорогу, они оба выглядели великолепно: дорожная одежда была роскошна, волосы уложены в сложной прическе и выражение лица невозмутимое и отстраненное, словно они вышли из соседней комнаты.

Чонган, не отрываясь смотрел на Гиде, не в силах совладать с одержимостью этой женщиной. Вдруг её лицо дрогнуло, глаза распахнулись, нежная улыбка появилась на губах. Чонган обернулся посмотреть, что её так порадовало? Он ожидал увидеть Лалу, только она могла вызвать искреннюю улыбку наложницы на людях. Но увидел улыбающегося Лианга.

В руках у него был стебель первого раннего нарцисса. Они несколько мгновений смотрели друг на друга, а потом отвели глаза.

Но какие это были мгновения!

Словно, они успели сказать друг другу очень многое. Чонган завертел головой, переводя взгляд с Гиде на Лианга. Она шла позади князя, словно ничего не произошло, невозмутимая и отстраненная, вот только лицо её стало совсем иным – более мягким, смешинка засела в уголках губ.

Лианг тоже не смотрел на нее, он приобнял какую-то служанку, стоявшую рядом, сказал на ухо какую-то чушь, даже подарил цветок, держащий в руках. Служанка хихикала и мяла желтые лепестки нарцисса. Она отводила глаза в смущении, не замечая, как Лианг через спину бросал короткие взгляды на наложницу. В эти мгновения на лице проступала нежность, губы чуть подрагивали, словно хотели что-то сказать.

Своим обострившим чутьем Чонган понял: между ними что-то происходит. И она не просто приветлива с ним, как и с любым, с кем общалась. Она улыбнулась ему с радостью и затаенной нежностью, о которой он сам только грезил. А он ответил, да ещё и попытался это скрыть своим внезапным интересом к служанке.

Надо выяснить, как далеко у них зашло и остановить. Если бы не обещание, данное Гиде, он бы прямо сейчас выкинул его из замка. Мальчишка, глупый, хвастливый, мальчишка. А она, что она в нём нашла? Смазливое лицо, разве что.

Чонган кипел от гнева, но умело это скрывал, заботы отвлекли его. На следующее утро он решил посмотреть, как идет обучение.

Увидев на плацу Лианга, обрадовался. Со злым весельем он подозвал стражника к себе: «Ну-ка посмотрим, чему ты выучился за последнее время». Стоило оробевшему Лиангу взять в руки деревянную палку, как Чонган одним движением выбил её из рук. Лианг наклонился, чтобы поднять и еле успел отпрыгнуть. Со свистом палка хлопнула по тому месту, где должна была быть его рука.

И тут же он вскрикнул от боли, палка больно ударила по ягодицам. Раздались смешки, солдаты приготовились к очередному зрелищу. «Давай же, ну» - расслабленно-ленивый голос Чонгана подтолкнул Лианга снова наклониться за палкой. Вновь свистнула палка, рассекая воздух, и Лианг громко закричал. Рука онемела, на ней проступила красная полоса. Тут же в грудь ткнулся конец палки, вышибая в нем воздух.