- Вроде не причем. Ещё выясняю. Ты, Первый, не волнуйся. Все в порядке в замке. Никто даже не знает о покушении, только князь, остальным велел молчать. Будь я на их месте, лучше бы подготовился, чем эти дилетанты. Шен сразу заподозрил неладное, как только его пригласили поиграть в карты. Взял с собой Третьего и Пятого, да ещё и две восьмёрки в засаде. Они там всех разметали. Танина поймали, когда он к бабе своей в город поехал ночью. Ты знал про его бабу? Говорит, жениться хочет… Седьмой поехал сопровождать Восьмого в театр. Якобы, в город на гастроли приехал театр теней. Мальчишка купился, а Седьмой не захотел его одного отпускать. Они даже мараться не стали, сняли его одним выстрелом, Седьмой успел скатиться с лошади. Притащил его на себе, только не успел, Восьмой умер в дороге, – скрипнули зубы Тэньфея. – я хотел их сам… хотел куски кожи из спины вырезать в отместку. Столько циклов на Стене, а умер от стрелы подонков.

- Это я виноват.

- В чем ты виноват, брат? Ты спустил стрелу с тетивы? Ты выпустил его из замка? – Тэньфей вскочил и зашагал взад-вперёд. Доспехи глухо бряцали при каждом его шаге. Наверное, он и себя пытался убедить. В комнате воцарилось долгое тяжёлое молчание. Солнечные зайчики легкомысленно прыгали по комнате, отраженные от металлических наплечий Второго. Чонган устало откинулся на подушку, эти солнечные зайчики и яркое утреннее солнце никак не вязались со страшными словами Тэньфея. Наконец, Тэньфей поднялся. - Мы отомстили, брат. Мы их поймали, они все сейчас на дыбе в подвалах князя – все сорок три человека, причастных к заговору против тебя. У казначея и вассалов он отобрал земли и дома.

- Это вернет нам нашего брата? - молчание Второго придавило Чонгана могильной плитой. - Распорядись насчет погребения.

- Будет сделано, Первый!

 На похороны Восьмого они не взяли никого. По обычаю, принятому на родине Восьмого в Шелковой провинции, Чонган решил сжечь его на погребальном костре. У одинокой скалы восьмёрка собрала камни, предварительно отколов их от мерзлой земли, старательно отчистила от снега и приготовила погребальное ложе. Дрова для погребального костра собирали Тэньфей и Танин, а Хенг и Шен подготовили тело Восьмого – омыли и одели в праздничную форму цветов князя – черного и золотого. Второй и Шестой постарались – куча дров были доходила до груди. Чонган, поднял Восьмого на руки и, пошатываясь от слабости, возложил его на наброшенный на дрова ковер, сотканный в пустыни, на границе с Наомией. Вечернее солнце золотило парадную форму Восьмого, белый журавль князя Фэнсина вытянул клюв кверху на кожаной кольчуге поверх одежды. Плюмаж на кончике его шлема развевал ветер. Чонгану захотелось содрать с него кольчугу, казалось, что Восьмому неудобно. Он еле сдержался, чтобы не погладить Восьмого по застывшему лицу, хранящему удивленно-страдальческое выражение, словно говорящему: «Что происходит, братцы?». В горле у Чонгана застрял и никак не хотел рассасываться тяжёлый, шершавый комок.

- Прости, Восьмой, не уберегли тебя, - прошептал Гато едва слышно, но его услышали.

- Мы отомстили за тебя, - уже громче сказал Танин – отправляйся в чертоги милосердной Прийи со спокойной душой. Пусть Мать нальет тебе вина, а рыжеволосый Агни выкует меч, достойный богов.

- В следующей жизни родись-ка лучше девицей, не подходит тебе война, – ломким от непроливших слез голосом сказал Шен. Смех восьмёрки походил больше на карканье вороньей стаи.

- Прости, нас, брат. И покойся с миром! – шепнул Чонган, поджигая костер.

Взметнувшееся пламя с восторгом заревело, загудело. Оно пожирало трещавшие дрова, то низко-низко пригибаясь под вечерним ветром, то взмывая вверх, полностью заслоняя собой тело ушедшего из жизни друга. Искры долго летали по темнеющему небу, а потом и они погасли.

Гиде стояла на стене, наблюдая за угасающим костром.

- Жаль этого парня, он мне однажды подарил леденец, - прошептала Лала. Она порядком замерзла, но не хотела говорить Гиде, зная, что её тотчас погонят вниз.

- Они тяжело переживают его смерть, эти чужаки со Стены. Господин Насир, княжеский лекарь, сказал мне, что Стена меняет людей. Незаметно, исподволь, но очень сильно. Они становятся сильнее, почти никогда не болеют, нюх становится как у собак, кости крепче. Господин Насир просил позволить вскрыть тело погибшего, чтобы посмотреть на внутренние изменения. Мерзость какая. Хорошо, что князь не согласился.

- Впервые об этом слышу, - у Лалы округлились глаза. – они теперь герои, как непобедимый принц Раджеш? Почему же никто не знает о героях со Стены?

- Потому, что на Стене очень быстро погибают, дурочка, - щелкнула она по носу Лалы, - эти, может быть, единственные, кто вернулся.

- Ну и хорошо, что единственные! – Лала представила всегда замкнутого, хмурого начальника замковой стражи, его худое лицо с тонкими, еле видными шрамами, его косу с вплетенными железными шариками… и поежилась. – Рядом с господином Чонганом мне неспокойно. Как будто, рядом со мной не человек, а пантера, прикинувшаяся человеком.

- Глупости, Лала, господин Чонган – очень хороший человек. Благодаря ему в замке теперь порядок и спокойствие. Князь очень расстроился, когда узнал про заговор, – Гиде замолчала, представив на мгновение душные, пропахшие кровью, подвалы замка, куда заносили избитых заговорщиков.

Лала тоже не стала ничего говорить, хотя и знала, о чем думает госпожа. Она видела, как вывозили трупы из замка ранним утром, до того, как проснутся наложницы. Их погрузили на возки, сверху укрыли серой рогожей и увезли, чтобы передать родным. Из-под рогожи свесилась нога, неестественно перекрученная. Ногти на ногах были вырваны с корнем. Лала, увидев, что погрузкой руководит Кицин, кинулась бежать в домик Гиде. Там, она нырнула в душное, шелковое облако одеяла, прижалась к недовольно завозившейся девушке и долго-долго отогревалась.

- Пойдем, Лала, - прервала ее воспоминания Гиде, - я совсем замерзла. И у тебя пальцы совсем холодные.

Вдвоем они, негромко переговариваясь и посмеиваясь, осторожно спускались по узким каменным ступенькам. Внизу лестницы, подбоченившись, стояла одна из новых наложниц, как же её звали, Суюк, кажется? Она была совсем одна, без служанок и помощниц, обычно мошкарой вьющихся вокруг наложниц. Ее длинное, волочащееся по месиву из грязи и снега, ханьфу совсем не подходило для вечерней прогулки зимой. Но, девушка, этого не замечала – она была в ярости. Тонкие ноздри подергивались, брови сдвинулись к переносице, заколка на макушке сбилась набок.

- Ты! – холеный, белый пальчик уперся в грудь Гиде. – как ты смеешь?! Кто ты такая, чтобы указывать мне моё место?

- Вы в своем уме, о чем вы? – Гиде было стыдно, во дворе было людно. Солдаты даже отставили оружие, а слуги приостановились - не каждый день увидишь, как ругаются наложницы.

 - Не смей, слышишь! Не смей делать вид, будто это не ты уговорила князя дать мне отставку! Это ты, безродная мерзавка, опоила его, приворожила! Посмотри на себя, а теперь посмотри на меня, – весь двор завороженно проследил взглядом за пальцем, воткнувшимся сначала в грудь Гиде, а затем в свой, почти на голову выше. – И скажи, где ты, а где я?!

Суюк была действительно хороша. Пышная грудь, прикрытая слоем шелка, гневно вздымалась. Иссиня-черные волосы контрастировали с белоснежной кожей, ярко-алые губы приоткрылись, тонкие брови капризно изогнулись. Суюк была бесподобна хороша и знала об этом.

- Обратись к князю, ничем не могу помочь, - проговорила Гиде, одним движением скользнула вбок и пошла быстро-быстро. Она бы побежала, если бы не свидетели этой безобразной сцены. «Гиде!» - раздался несчастный голос Лалы. Гиде круто повернулась. В руках только казавшейся хрупкой Суюк билась девочка. Наложница одной рукой обхватила её поперек тела, а другой схватила за волосы, заломив голову. «Отпустите, мне больно!» - скулила девочка, она молотила пятками по шелку платья наложницы, оставляя на ней грязные следы. – Отпусти её, слышишь?