Пожалуй, надо предупредить, что он был воспитан в старой протестантской традиции Саксонии и с недоверием воспринимал стремление к обращению в католицизм. Его первое высказывание о немцах связано с победоносной войной 1870/71 гг.
Он получил достаточно ясные указания на то, что суровая зима 1870/71 гг. была организована Богом для того, чтобы обратить военную удачу на сторону немцев. Бог также проявляет слабость к немецкому языку. В период своего очищения души изучают «основной язык», на котором изъясняется сам Бог: это немножко старомодный, но мощный «дойч». Это, конечно, не означает, что блаженство предназначается только для немцев. Но тем не менее в Новое время — от Реформации, а может быть, даже от переселения народов — именно немцы являются избранным народом Божьим, чьим языком Бог по преимуществу пользуется. Избранные народы Божьи сменяли друг друга в ходе истории в зависимости от того, какой из них проявлял больше нравственной добродетели. Это были древние евреи, потом персы, потом греко-романские народы и, наконец, немцы.
Избранному германскому народу, естественно, угрожают опасности. На первом месте стоят гонения со стороны католиков. Вспоминаются сотни, если не тысячи имен чистых душ, которые в виде лучей входили в контакт и разговаривали с ним. У многих поименованных на первом плане стояли религиозные интересы. Среди них было много католиков, рассчитывавших на подъем католицизма, в частности, на обращение Саксонии и Лейпцига: сюда относились лейпцигский священник Ст., «14 лейпцигских католиков» (возможно, католический кружок), отец-иезуит С. из Дрездена, кардиналы Рампола, Галиберти и Казати, сам папа, наконец, бесчисленные монахи и монахини; однажды сразу 240 монахов-бенедиктинцев под водительством священника «в виде душ вошли в мою голову, чтобы найти там свой конец». Среди душ находился также венский врач по нервным болезням, крещенный еврей и славянофил, который при посредстве Шребера намеревался ославянить Германию и заодно установить власть еврейства.
Католицизм здесь, как видим, представлен полным набором. Не только простые верующие, которые в Лейпциге организовывали пресловутые кружки, — представлена и вся церковная иерархия. Упоминается иезуитский патер, как бы олицетворяющий все опасности, связываемые с именем иезуитов. Из церковных владык появляются три кардинала с явно итальянскими именами и сам папа. Монахи и монахини выступают в огромных количествах. Даже дом, где живет Шребер, кишит ими как паразитами. В одном из видений, которые я здесь не привожу, ему чудится, что женское отделение университетской нервной клиники переоборудовано под женский монастырь, а в другой раз — под католическую капеллу. В комнатах под крышей лечебницы сидят милосердные сестры. Но больше всего впечатляет шествие 240 бенедиктинских монахов под водительством священника. Ни одна из форм самоизображения не соответствует католицизму более, чем форма шествия. Замкнутая группа монахов выступает как массовый кристалл по отношению к прочим верующим католикам. Вид шествия пробуждает в зрителях их собственную латентную веру, и они внезапно испытывают стремление присоединиться и шагать в хвосте. Так шествие увеличивается за счет тех, мимо кого оно движется; оно должно, по сути дела, стать бесконечным. Проглотив шествие, Шребер символически покончил с католицизмом как таковым.
Из раннего, острого этапа болезни, который Шребер называет святым временем, особенно выделяется своей напряженностью приблизительно четырнадцатидневный период — время первого Божьего суда. Первый Божий суд — это ряд видений, следовавших беспрерывно днем и ночью, в основе которых лежала «одна генеральная идея». Ядро этой идеи в сущности политическое, хотя она и приобретает мессианское заострение.
Благодаря конфликту между профессором Флехсигом и Шребером наступил кризис, опасный для Божьего царства. На этом основании немецкому народу и прежде всего евангелической Германии могло быть отказано в привилегии в качестве избранного народа вести остальные народы. Возможно даже, оккупация других небесных тел — обитаемых планет — провалилась бы, если бы в немецком народе не выдвинулся герой, способный воплотить в себе его неувядаемую доблесть. Этим героем представлялся то сам Шребер, то кто-то из называемых им персон. По настоянию голосов он называл имена разных выдающихся деятелей, подходящих, по его мнению, на такую роль. Главная идея первого Божьего суда связывалась с усилением католицизма, еврейства и славянства. Особенно сильно влияли на него представления, относящиеся к будущим странствиям его души.
«Мне поочередно предписывались роли… „воспитанника иезуитов в Оссеге“, „бургомистра Клаттау“, „эльзасской девушки, которая пытается защитить свою честь от посягательств французского офицера“, наконец, „монгольского князя“. Во всех этих предвидениях, мне казалось, я распознаю некую связь с целостной картиной, складывающейся на основе других видений… Будущность в качестве воспитанника иезуитов в Оссеге, бургомистра в Клаттау и эльзасской девушки в вышеописанном положении я рассматривал как предсказания того, что протестантизм уже покорился либо покорится католицизму, и немецкий народ уже уступил либо уступит в борьбе со своими романскими и славянскими соседями. Открывшаяся передо мной перспектива стать монгольским князем казалась мне указанием на то, что, когда арийские народы показали свою неспособность стать опорой Божьего царства, как к последней надежде надо было обратиться к неарийским народам».
«Святое время» Шребера пришлось на 1894 г. У него была страсть к точным обозначениям времени и места. Весь период «первого Божьего суда» точно датирован. Шестью годами позже, в 1900 г., когда его мания прояснилась и стабилизировалась, он приступил к составлению «Памятных записок», в 1903 они были опубликованы как книга. Невозможно отрицать, что по истечении нескольких десятилетий его политическая система оказалась возведенной в высшее достоинство. В несколько более грубом и «примитивном» виде, чем у него, она превратилась в кредо великого народа. Под руководством «монгольского князя» она стала инструментом завоевания европейского континента и чуть ли не достижения мирового господства. Шреберовские претензии были поддержаны ничего о том не подозревающими его потомками. От нас этого ждать не стоит. Но сам неоспоримый факт почти полного совпадения обеих систем оправдывает то, что здесь на основе одного случая паранойи мы делаем далеко идущие выводы, и еще многое нам предстоит.
Во многом Шребер оказался впереди своего столетия. О захвате заселенных планет думать было не время. Любой избранный народ был бы для этого слишком ранним. Но католиков, евреев и славян он уже воспринимал так же личностно, как позднейший — им не названный — герой, и так же в качестве враждебных масс, ненавидимых за само их существование. Устойчивая тенденция к возрастанию была свойственна им как массам. А по отношению к свойствам массы ни у кого так не наметан глаз, как у параноика или властителя, что в сущности — и теперь с этим можно согласиться — одно и то же. Ибо он — обозначим оба персонажа одним местоимением — интересуется лишь массами, которые стремится уничтожить или покорить, а у масс повсюду один и тот же простой облик.
Примечательно, какими представляет Шребер свои будущие существования. Он перечисляет их пять, из которых лишь первое, которое я опустил, не имеет политического характера. Три последующих переносят его в крайне двусмысленные и спорные ситуации: в качестве воспитанника он прокрадывается к иезуитам, оказывается бургомистром в богемском городе, где идет борьба между немцами и славянами, в образе немецкой девушки защищает честь Эльзаса от поругания французским офицером — ее «женская честь» странным образом напоминает расовую честь потомков Шребера. Поучительнее всего, однако, его пятое воплощение в монгольского князя. Объяснение, которое он ему дает, очень похоже на своего рода извинение. Он стыдится своего все-таки неарийского существования и объясняет его тем, что арийские народы не смогли себя показать. В действительности в качестве монгольского князя является не кто иной, как Чингиз-хан. Шреберу по душе нагромождавшиеся монголами пирамиды черепов, его любовь к горам трупов теперь читателю понятна. Он одобряет этот прямой и массовый путь разбирательств с врагами. Кто сумел их всех уничтожить, у того их не осталось, и он услаждает взор горами их неподвижных тел. Кажется, что потом Шребер вернулся во всех этих четырех существованиях. Успешнее всего он был монгольским князем.
