«Он совершенно невидим или же появляется на глаза только в определенные моменты времени. Чаще всего он вовсе не может, или может только ночью, или только по определенным поводам покидать свой дворец. Никто не видит, как он ест и пьет». Изоляция предохраняет от любого возможного вредного воздействия. Еда и питье, ведущие к уменьшению запасов, не очень-то приличествуют ему как приумножителю. Он должен бы питаться только силами, которыми заряжен изнутри.
Главное в короле – его единственность. Народ, у которого множество богов, имеет только одного короля. Очень важно, как мы видели, что он изолирован. Между ним и его подданными искусственно создается дистанция, которая всеми средствами поддерживается. Он показывается очень редко, или вовсе не показывается, или же бывает одет так, что все равно частично либо целиком скрыт от взоров. Всячески подчеркивается его редкостная и драгоценная природа: во-первых, тем, что он окружен либо увешан дорогими предметами, во-вторых, самой редкостью его появлений. Его охраняют не только преданные телохранители, но и все ширящееся пространство, отделяющее его от других людей. Расширение дворцовых покоев, создание все более просторных залов служит как дистанцированию, так и охране.
Итак, единственность, изолированность, дистанцированность и драгоценность – вот характеризующие короля признаки, которые обнаруживаются уже при первом взгляде.
«Телесным проявлениям короля, таким как кашель, зевание, сморкание, подражают или аплодируют». Если король Мономотапы имел какое-нибудь особенное хорошее или дурное качество, какой-нибудь телесный недостаток, несообразность, порок или, наоборот, добродетель, то все его товарищи и прислуга старались ему в этом подражать. Уже в древности Страбон и Диодор доносили: если король Эфиопии имел увечье на какой-то части тела, все придворные должны были получить такое же. Один арабский путешественник, посетивший в начале прошлого столетия двор Дарфура, сообщает об обязанностях придворных: когда султан прокашливается, как если бы он хотел начать говорить, все придворные издают звук «кхе, кхе». Если он зевает, все присутствующие издают возглас «эха», звучащий так, будто кто-то погоняет лошадь. Если султан падает с лошади, все придворные должны также упасть с лошадей. Кто не успел, того, несмотря на его ранг, растянут на земле и будут бить палками. При дворе Уганды, когда король смеется, смеются все; когда он зевает, зевают все; когда он простудится, все утверждают, что и у них простуда; когда он пострижет волосы, все торопятся постричься. Это подражание королям ни в коем случае не ограничивается пределами Африки. При дворе Бони на Целебесе был обычай, согласно которому все придворные делали то же, что делает король. Он вставал, все вставали; он садился, все садились; он падал со своей лошади, все падали со своих. Захочется ему искупаться, все купались вместе с ним. Проходящие мимо должны были лезть в воду как есть, независимо от того, что на них надето. Один французский миссионер сообщает из Китая: когда китайский император смеется, смеются все мандарины. Когда он перестает смеяться, они тоже перестают. Если император печален, их лица тоже делаются мрачными. Можно подумать, что их лица подвешены на нитях и император приводит их в движение.
Образцовость королей – универсальное свойство. Иногда окружающие ограничиваются восторгом и благоговением. Все, что король делает, исполнено глубокого смысла. Ничто в нем не бывает случайным. Иногда же люди идут дальше и воспринимают каждый поступок и каждое проявление как приказ. Зевок означает: «Зевай!» Падение с лошади означает: «Падай!» Он настолько заряжен энергией приказа, что все оказывается неслучайным. Только в этом случае приказ из слова переносится в действие, выступающее как образец. Кроме того, все его существование ориентировано на приумножение, это его raison d’ętre. Поэтому каждое его движение или проявление имеет тенденцию к многократному воспроизведению. Можно сказать, что в таких случаях двор превращается в приумножающую стаю, если не по внутреннему восприятию, то, во всяком случае, по поведению. Каждый делает то же самое, но первым это делает король. Так что двор, ставший массовым кристаллом, началом своим имеет стаю приумножения.
Так же и в одобрительных аплодисментах можно видеть волю к приумножению. Движения и проявления, которые считаются образцовыми, аплодисментами как бы усиливаются и побуждаются к повторению. Власти, истекающей из тысяч хлопающих ладоней, в силах противиться лишь немногие: производство аплодирующих неизбежно расширяется.
«Когда король начинает стареть, его волшебная мощь оказывается под угрозой. Она может ослабнуть либо исчезнуть, злые силы могут направить ее против первоначальных целей. Поэтому стареющий король должен быть лишен жизни, а его волшебные силы должны перейти к преемнику». Личность короля что-то значит в том случае, когда она нетронута. Только нетронутый сосуд может содержать в себе волшебные приумножающие силы. Малейший дефект вызывает подозрения у подданных. Вдруг он потеряет часть доверенных ему субстанций и благополучие народа окажется под угрозой! Конституция такого королевства – это телесная конституция самого короля. Он присягает, так сказать, на собственных силах и здоровье. Короля, который седеет, у которого слабеет зрение и выпадают зубы, короля-импотента убивают, или он кончает самоубийством. Прибегают обычно к яду или удушению. Предпочитают именно эти способы смерти, потому что нельзя проливать кровь короля. Иногда время царствования с самого начала ограничивается определенным количеством лет. Король Юкуна, как было сказано, правил первоначально семь лет. Согласно традициям Бамбара, новоизбранный король сам определял время своего царствования. «Вокруг его шеи обертывалась полоса ткани, и два человека тянули ее концы в противоположные стороны, в то время как сам он вытаскивал из калебасы столько камешков, сколько мог ухватить в горсти; число камешков показывало число лет его царствования, по истечении которых он будет задушен».
Но ограничение жизни короля определяется не только необходимостью сохранения драгоценной приумножающей субстанции. Страсть к выживанию, которая за время правления могла бы вырасти до опасных размеров, здесь подавляется и смиряется с самого начала. Король знает, когда он умрет, и знает, что умрет раньше многих своих подданных. Время его смерти всегда маячит перед ним, и в этом важнейшем пункте он уступает людям, над которыми властвует. Принимая власть, он как бы подписывает отказ от стремления пережить всех во что бы то ни стало. Это своего рода пакт, заключаемый между королем и его подданными. Власть, которую он обретает, – это тяжкая ноша. Он объявляет о готовности по истечении определенного срока принести себя в жертву.
Ругань и избиения, которым его подвергают перед вступлением в должность, как бы предвещают то, что ожидает его в конце. Так же, как он терпит теперь, ему придется терпеть позже. Конец короля разыгрывается заранее. Означает ли это угрозу или считается праздничной церемонией – все равно неистовствующая масса, образующаяся перед его вступлением в должность, со всей ясностью показывает, что правит он не во имя себя самого. Для короля йоруба это означает, что сперва его изобьют. Если он не может переносить боль отрешенно, то будет отвергнут. Выбор может пасть на какого-нибудь самого бедного принца, который занят своим делом и вовсе не имеет претензий на трон, он будет срочно разыскан и, к его несказанному удивлению, подвергнут побоям. В Сьерра-Леоне раньше будущего короля перед коронацией заковывали в цепи и били. Вспомним также изображенные Дю Шалю выборы короля в Габоне.
Между смертью старого короля и воцарением нового наступал период беззакония. В избиении того, кто избран новым королем, оно выражалось, как мы видим, более или менее осмысленно. Но оно могло оборачиваться также против слабых и беззащитных. У мози в Уагадугу после смерти короля из тюрем выпускали всех преступников. Разрешались грабежи и убийства, каждый делал что хотел. В Ашанти период анархии шел на пользу королевскому роду: его члены могли убить и ограбить любого из граждан. В Уганде смерть короля сначала старались держать в секрете, потом, дня через два, гасили священный огонь, горевший у входа в королевский дворец, и наступало время великого горя. Барабаны выбивали ритмы смерти, извещая страну о случившемся. Но никто не смел упоминать о смерти, говорилось лишь, что огонь погас. Воцарялась анархия. Каждый стремился отнять что-нибудь у другого, только вожди с большой свитой и охраной были в безопасности. Вожди послабее дрожали перед сильными вождями, творившими произвол в краткий период междуцарствия. Ясно, что больше всех страдали слабые и беззащитные. Приход нового короля восстанавливал закон и порядок. Он, собственно, воплощал их в своей персоне.
