…И опять — Москва. Теперь он, уже под именем мещанина из местечка Креславка Двинского уезда Антона Гука, продолжает свое опасное дело. И вновь арест. Ему предстоял этап к месту рождения мифического «Антона Гука»: если местные не опознают — смертная казнь. Друзья выручили: подкупили в Креславке старосту и писаря, те бросились обнимать доставленного под конвоем «земляка».
Вернулся, уже свободным, в Москву, а там в организации — провал за провалом: полицейские провокаторы действовали успешно. Пришлось, как и многим другим товарищам, нелегально перейти границу.
Размышляя о той поре в судьбе отца, сын, Антон Владимирович, задумывается:
— Семь лет в Париже. В истории партии это были сложные годы. Поражение революции. Реакция. Гибель одних, арест и ссылка других. Идейный разлад… Да, отец не сумел сразу занять ленинскую позицию в борьбе с оппортунизмом меньшевиков. Он в эти годы, по собственному признанию, разделял взгляды меньшевиков-ликвидаторов. Но, вернувшись в семнадцатом году в Петроград, не присоединился к межрайонцам, среди которых были его товарищи по эмиграции, а заявил через «Правду» о твердой поддержке большевистской платформы…
Вспоминая те дни, Елена Стасова потом напишет:
«Он приехал в Питер из Франции в мае 1917 года и сразу направился в ЦК. Ленина не было, и мы прошли с ним к Надежде Константиновне Крупской и Якову Михайловичу Свердлову. Прирожденный организатор, один из самых отважных подпольщиков, опытный оратор и журналист, он в тот же день включился в титаническую работу партии, готовившей вооруженное восстание. Антонов-Овсеенко запомнился мне как человек страстного революционного темперамента, неиссякаемой энергии. Эти качества бойца с особой силой проявились в дни Октябрьского штурма…»
Ночью восставшие ворвались в Зимний. Разоружены последние юнкера. Антонов-Овсеенко распахнул двери Малой столовой.
…Министры застыли за столами, сливаясь в одно бледное пятно.
— Именем Военно-революционного комитета объявляю вас арестованными.
— Чего там! Кончать их!.. Бей!
— К порядку! Здесь распоряжается Военно-революционный комитет!..
Самосуда не допустил. Под его началом бывших министров доставили в Петропавловку. И поехал в Смольный, с докладом…
Уже под утро II съезд Советов утвердил состав Совета Народных Комиссаров во главе с Лениным. Был образован Комитет по делам военным и морским: Антонов-Овсеенко, Дыбенко, Крыленко. В ЦИК Советов вошло шестьдесят два большевика, в их числе — Антонов-Овсеенко…
Из воспоминаний Елены Стасовой:
«…Антонов-Овсеенко пользовался всегда полным доверием Ленина. Владимир Ильич и Центральный Комитет знали, что его можно послать в самый опасный момент на самый трудный участок борьбы, знали, что он себя щадить не будет и задание выполнит…»
Ему поручили командование первыми фронтами гражданской войны, а потом, в очень трудные для Советской власти дни, партия направила Антонова-Овсеенко вновь на линию огня — в Тамбов, в Самару… Да, в горячие точки его бросали постоянно. Назначенный главнокомандующим Петроградским военным округом, он организовал оборону Красного Питера. Затем был главнокомандующим войсками по борьбе с контрреволюцией на юге России. Вскоре Владимир Ильич подписал телеграмму, в которой предлагал Антонову-Овсеенко принять командование над всеми войсками республики, борющимися против германо-австрийского вторжения на Украину…
Сын горестно роняет:
— Активная партийная и государственная деятельность Антонова-Овсеенко оборвалась сразу после кончины Владимира Ильича… Перед этим отец работал начальником Политического управления Реввоенсовета республики. Трудился, как привык, — со всей страстью. На его груди светился орден Красного Знамени. И тут…
В середине октября 1923 года в ЦК обратилась группа старых коммунистов. Этот документ, вошедший в историю под названием «Заявление 46-ти», содержал анализ государственной экономики, финансов и практики партийного руководства. Авторы его были остро обеспокоены ростом чиновничьего аппарата в партии, который подменял самостоятельность ее членов… В числе сорока шести, подписавших заявление, был и Антонов-Овсеенко…
Ленин тяжело болен, практически делами не занимается. Сталин воспринял письмо как дерзкий выпад против партии, уже тогда был он нетерпим к тем, кто «думал иначе». Созванный вскоре объединенный Пленум ЦК и ЦКК объявил авторов фракционерами, обвинив их, вкупе с Троцким, в раскольнической деятельности. Напомним: резолюция Пленума не была опубликована, текст «крамольного» письма — тоже. Всех, кто его подписал, Сталин в 30-е годы уничтожит.
Однако тогда, в 1923-м, содержание письма все же стало известно многим партийцам. 7 ноября Зиновьев в «Правде» согласился с тем, что нынешний стиль руководства ущемляет партийную демократию. Его статья «Новые задачи партии» на страницах «Правды» открыла внутрипартийную дискуссию, которая оказалась столь плодотворной, что уже 5 декабря Политбюро и Президиум ЦКК смогли на совместном заседании единогласно принять резолюцию. Этот примечательный документ утверждал принципы коллективности руководства и свободы внутрипартийной критики. Резолюция требовала, «…чтобы руководящие партийные органы прислушивались к голосу широких партийных масс, не считали всякую критику проявлением фракционности и не толкали этим добросовестных и дисциплинированных партийцев на путь замкнутости и фракционности…» Опубликованная в «Правде» 7 декабря резолюция позднее нигде не упоминалась.
…Когда был арестован его помощник по ПУРу Дворжец (один из самых ранних звонков грядущего террора!), Антонов-Овсеенко обратился в ЦК с резким письмом в защиту коммуниста: так он воспользовался недавно декларированным «правом и обязанностью» обсуждать вопросы партийной жизни. В ответ на это 12 января 1924 года на заседании Оргбюро ЦК Сталин обвинил Владимира Александровича во фракционной деятельности. Спустя три дня, на Пленуме ЦК, Антонов-Овсеенко заявит: «…все обвинения в том, что ПУР был мною превращен в штаб фракции, отметаю с презрением — никто этого не доказал и никогда доказать не сможет. А до тех пор, пока это не доказано, смысл моего устранения будет один — еще до съезда партии свести групповые счеты со слишком партийно выдержанным, не способным на фракционные маневры товарищем… Я отнюдь не заблуждаюсь, — заключал Антонов-Овсеенко, — что этой широко ведущейся кампании дан определенный тон и не кем другим, как товарищем Сталиным».
Он не заблуждался.
Сталин своего добился: Антонов-Овсеенко оклеветан, освобожден от должности и направлен с дипломатическим поручением в Китай. Перед отъездом старым товарищам, знавшим его в годы подполья под именем «Антон», сказал с горькой усмешкой: «Антон едет в Кантон»…
Итак, дипломатические посты: после Китая — Чехословакия, потом Литва, Польша… Что ж, как ни тяжело было на душе, его подход и к этому новому делу остался прежним: щепетильность, высочайшая добросовестность. Когда в 1934-м вернулся в Москву, Сталин с издевкой предложил должность заместителя председателя Осоавиахима… Предложение генсека отверг. Ворошилов столь же издевательски отказал в должности члена Реввоенсовета. Наконец, осенью назначили прокурором РСФСР — под начало прокурора СССР Вышинского. Сталин, как водится, действовал иезуитски: знал, какому подонку подчинить человека с чистой совестью…
Только отправившись генеральным консулом в сражающуюся Республиканскую Испанию, в Барселону, Антонов-Овсеенко вновь oбрел себя. Илья Эренбург писал: «…он был настоящим советским послом в Каталонии. Он знал фронт, часто беседовал с командирами, хорошо разбирался в обстановке… Когда я приезжал в Барселону и мы оставались вдвоем, я видел, что ему тяжело. Может быть, он предчувствовал, что его ждет…» Наверное, предчувствовал: черные вести с Родины приходили…
В конце августа 1937-го вызвали в Москву, но Сталин принял его лишь на тридцатый день. Стал упрекать: «Зачем действовал в Испании слишком самостоятельно?» Владимир Александрович возражал: «Сложная боевая обстановка подчас требовала немедленных решений». Через день газеты сообщили о назначении Антонова-Овсеенко народным комиссаром юстиции РСФСР.
