ЦК партии. В ней сторонники реформ не смогли добиться своего. К сожалению, не было выполнено ленинское «завещание», не были учтены предложения, содержавшиеся в последних статьях Ильича. Усиленно, административными средствами насаждалось единомыслие. В январе 1924 года, выступая на XIII конференции РКП(б), Сталин обрушился на Радека, осмелившегося утверждать, что демократия необходима как воздух и без нее невозможно управлять партией. Генсека не устроило то, что Радек, мол, «неустойчив»: сначала призывал демократизировать работу ЦК, а теперь и на всю партию замахнулся. Тут нет ничего удивительного: уже в те времена речи Сталина содержали грубое шельмование. Не случайно генсек, как мог, выпячивал и старые разногласия.
Мы должны констатировать факт: после смерти Ленина творческая дискуссия довольно быстро перестала быть инструментом выработки политики партии и страны. Для Радека, после XIII съезда не избранного в ЦК и покинувшего руководящую работу в Коминтерне, дабы не отвечать за зиновьевскую линию неприятия единого фронта, наступили трудные времена. Работая ректором университета имени Сунь Ятсена, он выступал против Сталина. Как и для многих, для него вопрос о признании или непризнании «генеральной линии» верной находился в прямой связи с тем, кто возглавляет партию.
Возникает вопрос: являлись ли его предложения альтернативой тому курсу, который дал возможность восторжествовать в конце 20-х годов административной системе во главе со Сталиным, или же оппонент, не принимая личность вождя, мыслил его же категориями? Вопрос о «позиции оппозиции», думаю, составит еще предмет для многих исследований. В различных платформах можно найти и спорные экономические программы, которые при их реализации могли сорвать смычку с деревней из-за применения неэквивалентного обмена в пользу индустриализации, и вполне справедливые предупреждения о нараставших с 1925 года кризисных явлениях. Прогнозировавшийся ими кризис — в форме провала хлебозаготовок — действительно позже взорвал неустойчивое нэповское равновесие. В платформах есть и преувеличение противоречий между поколениями в партии, и дельная критика бюрократизма, назначенчества, подменивших выборность, неприятие гонений на тех, кто имел отличные от официальных (но в рамках социализма, как бы мы сейчас сказали) мнения по актуальным проблемам. Я бы предложил сосредоточиться на этом позитивном моменте: и Каменев, и Лашевич, и Радек, и Сокольников прозорливо указывали на отсутствие демократических механизмов, коллективного руководства.
Старые члены партии были недовольны отступлениями от заветов Ленина. Но твердой позиции у них не было, шел лишь ее настойчивый поиск. Это касается и Радека, о котором в 1929 году Л. Д. Троцкий написал так:
«Радек до 1926 года считал, что иной экономической политики, как сталинско-бухаринской, осуществить нельзя. До 1927 года Радек питал иллюзии насчет возможности совместной работы с Брандлером и его группой. Радек был против выхода китайской компартии из гоминьдана. После всеобщей стачки в Англии Радек был против разрыва Англо-русского комитета…» (то есть по многим дискуссионным вопросам Радек, традиционно считающийся «левым», находился… на стороне Бухарина. — Авт.).
О чем это говорит? Только о том, что старые примитивные ярлыки сегодня неприменимы. Для того чтобы делать выводы, следует, в частности, моделировать возможность реализации тех или иных программ, делать поправку на эволюцию взглядов того или иного деятеля, не принимая происшедшее на «перекрестках истории» как данность, а поверяя перспективы реализации той или иной неосуществленной альтернативы нашим нынешним опытом.
Даже известное, казалось бы, видится сегодня по-иному. Хотелось бы, чтобы кто-то из историков детально изучил, к примеру, ситуацию, когда Н. К. Крупская выступила на стороне явного меньшинства во главе с Зиновьевым и Каменевым во время XIV съезда партии. Л. Б. Каменев тогда сказал во всеуслышание, что он «пришел к убеждению, что тов. Сталин не может выполнять роль объединителя большевистского штаба». Верные слова были произнесены слишком поздно. И все же Н. К. Крупская посмела утверждать, что не всегда большинство бывает право, фактически поставив вопрос о восстановлении демократии в партии. Об этом старались не вспоминать. А зря! Это человек, чей облик десятилетиями оставался однозначно иконописным. А что уж говорить о тех, кто был заклеймен и проклят! С ними уж тем более все непросто.
Мне хочется остановиться на главном: с самого начала дискуссий 1923 года у сторонников большинства не было настроя на конструктивный компромисс, выработку оптимального политического курса на основе соглашения, которое позволило бы, сохранив нэп, вести социалистическое строительство. Сторонники линии Сталина — Бухарина стремились к однозначному, полному торжеству над побежденными. Как в бою. Не осознавалось, что гарантии самовыражения для меньшинства — основа выработки верного курса. Нетерпимость и догматизм, забвение ленинских уроков терпимости, рецидивы подходов времен «военного коммунизма» — вот причина триумфа сталинского тоталитарного единовластия.
«Горе побежденным!» — таков был лейтмотив XV съезда ВКП(б). «Горе победителям!» — могли бы через десятилетие воскликнуть еще уцелевшие в тюрьмах и лагерях «оппозиционеры», своими глазами увидевшие, как догматическое понимание единства рядов проложило путь к власти тирану. С 1927 года началась открытая борьба Сталина за подчинение партии. Кризис хлебозаготовок позволил генсеку нарушить экономическую программу, утвержденную XV съездом ВКП(б), проводить насильственную коллективизацию и сверхиндустриализацию. Считается, что ему удалось осуществить программу «левых». Но ничего подобного они не предлагали. И отнюдь не покушались на главное — сохранение нэпа. Сопротивление политике Сталина было. Но его довольно быстро удалось пресечь. Судьба «левых» была вполне ясным предупреждением всем «инакодумцам». Безусловно, многие могли бы поддержать здоровые силы в партии во главе с Бухариным, Рыковым, Томским. Но все были прекрасно осведомлены о судьбе тех, кто ранее оппонировал Сталину. Старых членов партии исключали, арестовывали, высылали в дальние края. Такая судьба постигла не только Троцкого, но и Раковского, Мрачковского, Преображенского, Смилгу… Маховик репрессий набирал обороты, и потому Бухарин не получил должной поддержки.
В журнале «Вопросы истории КПСС» (№ 9—10, 1988 г.) доктора исторических наук В. П. Наумов и В. В. Рябов и кандидат философских наук Ю. Н. Филиппов задаются вопросом: «Как получилось, что именно в эти годы были попраны ленинские принципы социалистической демократии и социалистического гуманизма, а миф о нераздельности авторитарного режима и социализма утвердился в массовом сознании?» Они пишут: «Нельзя оставлять вне внимания и методы борьбы большинства ЦК с «инакомыслием» в партии, переходившей нередко в преследование лиц, выступавших с критикой официальных партийных лидеров… Дело доходило до того, что любое выступление неугодной группы рассматривалось сначала как антипартийное, а спустя некоторое время и как антисоветское… Сталин, широко используя для достижения своих целей лично подконтрольный ему партийный аппарат как центральных, так и местных органов партии, одержал верх над своими оппонентами не убедительностью теоретических аргументов, а силой авторитарной, деспотической власти. Уже на решающих стадиях этой неравной борьбы Сталин использовал органы ОГПУ. Логическим завершением таких приемов политического руководства явился тоталитарный контроль над партией, государством и обществом…»
Одна важная деталь: многие «левые» капитулировали, решив было, что Сталин де-факто проводит теперь их линию. Но более дальновидные разобрались, к чему ведет политика вождя — к сворачиванию нэпа, к тому, что мы сегодня называем «большим скачком».
…Я пишу этот материал и пытаюсь, может быть, не очень удачно поставить себя на место участников событий. Как понять, о чем думал Карл Радек, сосланный в Тобольск, а затем в Томск, наблюдая, как идет столь пропагандировавшееся в прошлом его единомышленниками наступление на кулачество? Увидел ли он, что это уже не экономическое давление, не перекачка средств в пользу индустрии, а доведенное до абсурда насилие? Понимал ли, что в происшедшем есть и его вина? Мне кажется, сначала понимал, ибо письма, дошедшие до нас через полвека, свидетельствуют: долгое время беспринципно каяться он отказывался наотрез. Пойти по пути Зиновьева и Каменева? Нет. «Они вопреки убеждению каются, — пишет Радек в мае 1928 года Е. Преображенскому. — Нельзя помочь рабочему классу враньем». Казалось, он сознавал, что отказ от своих убеждений гибелен. Особенно если он продиктован не внутренним чувством, изменением позиции, а желанием любой ценой остаться на плаву. «Зиновьев и Каменев покаялись якобы для того, чтобы оказать помощь партии, на деле посмели лишь одно: писать статьи против оппозиции. Это есть логика положения, ибо покаявшийся должен показать свое покаяние» (из письма Вар-дину в июле 1928 г.). Мне думается, что Карл Бернгардович не мог не видеть, что теперь Сталину нужно не столько признание бывших или небывших ошибок со стороны «оппозиционеров», сколько полное подчинение, растаптывающее в человеке нравственный стержень, его «я». «О каком же соглашении может идти речь между тюремщиком и его жертвой», — напоминает он И. Врачеву…
