Оспак кивнул и улыбнулся, его густо перемазанное грязью и кровью лицо исказила гримаса, словно мускулы на лице завязались в узел.
Вскоре наши наблюдатели, смотрящие за противником через щели в надвратной башне, сообщили, что враги идут на приступ.
Я стоял за «волчьими клыками», с одной стороны от меня Финн, с другой — Оспак, от него несло страхом и застарелой кровью. В моем животе качались волны. Первый удар тарана о ворота почти их снес.
Финнлейт, Алеша и другие присели на корточках на стене, за бревнами частокола, и кидали последние оставшиеся у них камни и бревна, утыканные шипами, на головы врагов, которые колотили тараном в ворота. Камни с лязгом и грохотом попадали по поднятым щитам, но иногда раздавались вопли, говорящие о том, что не все снаряды сброшены зря.
Мы тряслись от страха и потели, стоя за «волчьими клыками», петли ворот звенели словно колокол, и этот звон все усиливался с каждым ударом; массивная балка засова трещала и подпрыгивала в скобах. Густая грязь сочилась из-под шарниров, на которых держались створки.
Воронья Кость проскользнул к ведущей на башню лестнице вместе с группой воинов, поднимающих наверх бревна, они начали забираться наверх, справа от них гудели ворота. На стене находился Алеша, он поднял и связал нащечники шлема, так что его уши были открыты, чтобы лучше слышать. Он увидел мальчишку, и что-то прокричал, но удары по воротам заглушили его слова. Воронья Кость лишь помахал ему рукой в ответ, Алеша нахмурился и сделал полшага к Олафу, чтобы прогнать того прочь.
И тут его настигла стрела, она попала прямо в шею, чуть ниже уха, и если бы он опустил нащечники, возможно, это его спасло бы, но они торчали сверху, как крылья, и стрела пробила шею насквозь. Он вздрогнул и схватился за древко, с недоумением уставился на мальчишку, подался вперед, изо рта хлынула черная кровь, он зашатался и рухнул, покатившись по лестнице,и остался лежать в нескольких шагах от Вороньей Кости.
Мальчишка в ужасе закричал, но кто-то уже схватил его и потащил назад, под защиту «волчьих клыков»; как раз в этот момент одна створка ворот раскололись в щепки в том месте, где крепилась к петлям.
Первым прорвался внутрь воин, вопящий во всю глотку, с его губ слетала пена, черные волосы торчали во все стороны. Он ринулся вперед с копьем, кожаный шлем съехал на лоб; не знаю, успел ли он разглядеть препятствие, на которое бежит, и успел бы остановиться, но на него напирали другие, и с отчаянным криком, призывая мать, он оказался насаженным на острие копья, словно мышь на клюв сорокопута.
Первый десяток закончил так же, копья там были достаточно длинными, и на некоторых насадилось по два или три тела, копья даже обломились под их весом.
Те, кто напирал сзади, поняли: что-то идет не так, они пробились за ворота, но двигались ни вперед, ни в стороны, а сверху на них летели бревна и камни.
Я кромсал, рубил и колол, деревянная конструкция начала поддаваться под напором врагов, с нашей стороны побратимы тоже уперлись плечами и стали толкать, а противники отталкивали их локтями, чтобы пробиться вперед и сражаться. Царило настоящее кровавое безумие, повсюду лилась кровь и дерьмо, воздух был наполнен воплями умирающих, кто-то просто орал от страха, а земля под воротами представляла собой толстый слой чавкающей кровавой грязи.
Финн стиснул челюсти в припадке ярости. Один из людей Рандра Стерки заглотил наконечник копья и свалился, пуская кровавые пузыри. Стрелы визжали и свистели, с обеих сторон люди кричали и умирали, Полянские лучники стреляли сквозь ворота, не особо обращая внимания, в кого летят стрелы.
Ян Эльф совсем спятил, он стал взбираться наверх на «волчьи клыки», его тело мелькнуло между насаженных на копья вражеских тел, а затем с громким воплем он бросился в самую гущу полян; я больше не видел его живым. Финнлейт с криком «Уи Нилл!» и со сгустками слюны в уголках рта, бросился за ним, он спрыгнул с башни и на миг показался в бушующем море врагов, словно кит, всплывший на поверхность, а затем исчез.
Все это сломило врагов. Еще минуту назад я рубил и колол, тяжело дышал и хрипел, руку свело от напряжения; кровь медленно капала с моего топора, затем я споткнулся о бревно «волчьих клыков», покрытое зарубками, где смертельно раненые враги корчились в муках и стонали. Поляне стали отступать, их лучники продолжали стрелять, и Финн закричал, привлекая наше внимание — теперь все стрелы обрушились на нас.
Мы сомкнули щиты и стояли, пока остальные не притащили несколько толстых деревянных дверей, выломанных из домов, и мы укрылись за ними. В конце концов обстрел прекратился, и мы вышли из-за укрытия, чтобы растащить трупы у ворот, мешающие закрыть створки, но ворота были так сильно повреждены, что закрыть их полностью не удалось.
Я помню, что выкрикивал какие-то команды, это Финн рассказал мне позже. Помню, как помогал вынести тело Алеши, как пытался утешить рыдающего Воронью Кость. Команда «Короткого змея», вернее то, что от нее осталось, покрытые кровью воины молча, с угрюмыми лицами наблюдали, как тело Алеши, уложенное на щит, водрузили на погребальный костер. Оспак и Мурроу, последние оставшиеся в живых ирландцы, стояли как два столба, не способные даже отправиться на поиски тела Финнлейта; тогда Онунд схватил их за плечи и поручил какую-то работу, чтобы занять их головы и отвлечь от безумных мыслей.
Я прекрасно видел все это, но я будто смотрел чужими глазами. Мой разум вернулся к действительности чуть позже, когда Бьяльфи туго перевязал мою лодыжку — старую рану, которая горела огнем после боя. Я терпел эту боль, и по словам остальных, еле ковылял, пока Бьяльфи и другим не удалось уложить меня на землю и заняться моими ранами.
У меня была царапина на щеке, ребра болели при каждом вздохе от удара, которого я даже не помнил, нос пульсировал болью, из него постоянно шла кровь, так что Финн, невредимый и ухмыляющийся, покачал головой, глядя на меня.
— Твой нос не продержится долго, если ты будешь упорствовать и раз за разом совать его всюду, — заметил он, и Оспак, шагающий с охапкой собранных копий и стрел, остановился и, глядя на меня, склонил голову набок, почти коснувшись плеча.
— Каждый раз, когда я смотрю на него, — сказал он, — мне приходится сильнее наваливаться на рулевое весло, чтобы твой нос казался мне прямым.
И он пронзительно засмеялся. Все подхватили смех — те, кто остался в живых, в их волосах засохла грязь и кровь, кольчуги и доспехи заржавели, а оружии покрывал толстый слой запекшейся крови. Побратимы двигались, словно их ноги одеревенели, но все же двигались, готовясь к следующей атаке.
Финнлейт, Ян Эльф и Торбранд погибли. Хьяльти Свальр потерял правую руку и заболел красной чумой, а сейчас бредил и стонал, лежа в одном из домов. Остальных погибших мы уложили словно дрова зимой, все они сжимали оружие окоченевшими руками. Оставшиеся в живых оплакивали их, смеялись и выли по-волчьи.
Я не мог смеяться из-за боли. Как только тени удлинились, мы зажгли факелы, Бьяльфи подошел ко мне с гримасой отчаяния на лице, он нес на руках небольшое тело, завернутое в холст, и положил его к моим ногам, словно подношение. Детское тело, завернутое в холстину, казалось таким маленьким и хрупким, что это зрелище всех сломило, побратимы застонали и еще ниже склонили головы; воины плакали, слезы оставляли влажные полосы на перемазанных грязью и кровью лицах.
Это был Колль. Бьяльфи бережно завернул его, лицо мальчика так распухло, что его не узнал бы собственный отец, разве что по белым волосам. Одна рука покоилась под теплым покрывалом, вторая сверху, синие вены отчетливо выступили на ней, было трудно поверить, что кровь уже по ним не бежит. Кожа на исхудавшей мальчишеской руке была мертвенно бледной, покрытой болячками.
Бьяльфи все смотрел на меня, пока маленькое тело не положили на погребальный костер вместе с остальными погибшими воинами; побратимы стояли молча, все прикоснулись к амулетам Тора в знак траура, и не только потому что Колль умер. За него мы сражались, ради него прошли весь этот путь и видели, как гибнут побратимы в этой жестокой борьбе, и вот мы потерпели неудачу.
