— Взгляните, как они удирают, — со смехом закричал Оспак, показывая пальцем, остальные суровые и разгоряченные воины тоже рассмеялись. Прежде мы не были единой командой, здесь собрались и новички, и хмурые ветераны, даже не повернувшие головы.

Из крепости донесся звон. Она представляла собой квадрат: стены сложены из толстых бревен, торцы растрескались из-за старости и сырости, по углам и над воротами возвышались башни. Мы сняли носовую фигуру, но деревня все равно суетилась как муравейник, тревожный гул раздавался над крепостью и разносился по округе.

— Отправь на нос человека, — сказал я Вороньей Кости. — Безоружного и без кольчуги. Пусть помашет руками, показав что не вооружен, ведь мы пришли не воевать.

Он кивнул и передал указания Алеше. Пока что всё шло хорошо, но принять людей Вороньей Кости и самого Олафа в Обетное Братстве — все равно что пройтись по лезвию сакса, и я никогда бы не согласился на это, но пришлось ради ярла Бранда и Колля.

Ярл Бранд единственный не присутствовал на пиру конунга Эрика в честь благополучного возвращения Сигрид и своего сына. Как сказал Финн, когда мы закончили с приветствиями, не потому что у ярла Бранда не хватило бы на это сил или из него уже сыпется песок, а потому что при виде его уродливой рожи гости потеряют аппетит.

Хотя не все на этом пиру, на котором конунг Эрик решил представить всем своего сына, ели с аппетитом, потому что в этот раз пригласили слишком много странных гостей.

Здесь были христианские священники, похожие на стаю гусей, они приплыли из Западной Франкии и из Гаммабурга, что в землях саксов, и болтали о крещении и помазании, красуясь друг перед другом, и подозрительно ковырялись в тарелках, пытаясь обнаружить там конину.

Присутствовал также Хакон из Хладира, правитель Норвегии, и если бы он протянул руку королю Данмарка, Харальду Синезубому, тот бы эту руку укусил. Синезубый не выглядел собакой без клыков, он недовольно рычал, видя, что Хакон сидит по левую руку от Эрика, Хакон же поглядывал по сторонам, словно прося помощи, и натянуто улыбался сквозь зубы всякий раз, когда Воронью Кость называли принцем Норвегии.

Эрик, конунг всех свеев и гетов, сам испытывал немалые проблемы в своих землях, на часть претендовал Синезубый, а Эрик не собирался их отдавать. Таким образом, враги Синезубого стали друзьями Эрика, и даже Хакон был на его стороне в борьбе против Стирбьорна.

Что удивительно, на гостевой лавке восседал сын Синезубого — Свейн. Он был еще молод, поросль только начинала пробиваться на его подбородке, позже, в зрелом возрасте он получит прозвище Вилобородый. Присутствием здесь он немало раздражал своего отца, потому что говорил о датских делах, Синезубый же был недоволен этими разговорами.

Там же присутствовал и Воронья Кость, ставший мужчиной, его голос сломался, он пялился на Сигрид разноцветными глазами. Жена конунга надела темно-синий наряд, почти черный, отороченный мехом белого волка, и украшения из янтаря и серебра, она сияла, стараясь показать себя во всем блеске, и была очень довольна тем, что подарила конунгу Эрику сына, они остались живы и благополучно вернулись домой. Еще более Сигрид радовало всеобщее признание по отношению к малышу Олафу, с которым ей пришлось расстаться после его рождения, и вдвойне важно было присутствие других правителей.

Она знала, какой эффект производит на мужчин, поэтому Воронья Кость на нее и пялился, она упивалась своей холодной красотой и относилась к юноше свысока, словно к маленькому мальчику, насмехаясь и унижая при любом удобном случае.

Какой-то торговец привез прямо из Серкланда говорящую птицу, зеленую с красной головой, Хакон купил ее и велел принести на пир. Она сидела с унылым видом, с понурой головой, из нее выпадали перья, здесь, на севере, ей было слишком холодно и темно, не было подходящей пищи — дети-трэлли кормили ее кусочками рыбы, словно чайку.

— Она говорит на языке Серкланда, — заявил Свейн.

Затем он повернулся ко мне, на его лице играла улыбка. Он выкрикнул через стол:

— Орм Убийца Медведя, ты говоришь на разных языках. Что сказала птица?

Она произносила довольно четко ответное приветствие на языке мусульман, фразы «бог велик» и «нет бога кроме Аллаха и Мухаммед пророк его», гости заохали — со стороны казалось, будто я по-дружески болтаю с птицей. Мое положение было достаточно высоким, я был знаменит и богат, и меня рассердило, что Свейн так фамильярно ко мне обратился. Хакону, похоже, это понравилось, он невзлюбил меня с самого начала из-за моей дружбы с Вороньей Костью. Да и понятно — ведь он конунг Норвегии, а сидел на менее почетной скамье, чем мальчишка, претендующий на его собственное высокое кресло.

— Возможно, Убийца Медведя попытается использовать умение разговаривать с птицами, чтобы вернуть своего фостри, Колля Брандссона, — ехидно сказал Хакон, показав в улыбке острые зубы.

Я услышал его фразу, но демонстративно оставил ее без ответа и продолжил объяснять, присматривающим за птицей трэллям, что ее нужно кормить ягодами и орехами, оберегать от холода и держать на улице, только когда тепло и светит солнце.

В итоге я повернулся к конунгу Эрику, не ответив на ядовитую улыбку Хакона.

— Это чудесная птица, — сказал я. — Редко встретишь ее в наших краях, и вдвойне удивительно, что ее купил именно Хакон.

— Удивительно? — спросил Эрик.

— Да, — задумчиво ответил я. — Я слышал, что Гунхильда уже стара, и хотя она давно сбежала из Норвегии, но говорят, ее магия сейдра еще достаточно сильна.

Улыбка сразу же исчезла с губ Хакона, панический страх отразился на лице, будто у кошки, удирающей от собаки, выкатив глаза, он переводил взгляд с меня на птицу. Он изгнал из Норвегии Гунхильду и последних сыновей Кровавой Секиры пять лет назад, они бежали на Оркнейские острова, и даже оттуда доставляли ему некоторые проблемы, поэтому он все еще опасался этой ведьмы, Матери конунгов. Она была известна своим умением вселяться в птицу и летать сквозь миры, а также, присев на ветку или на крышу, подслушивать чужие планы и разговоры.

— Но эта разновидность сейдра, — добавил я, осклабившись, — на меня не действует.

Конечно же, все слышали песни скальдов о том, что якобы я убивал ведьм и троллей с чешуей и тому подобное, на пиру принято хвастаться, и они настороженно рассмеялись, услышав мои слова.

В конце концов конунг Эрик велел унести птицу из зала, и Хакон проводил ее долгим взглядом. Я слышал, позже он приказал бросить ее на съедение охотничьим псам, мне было жаль птицу, хотя я понимал, что здесь, на севере, ей все равно долго не протянуть.

Еще один человек в зале наблюдал, как уносят птицу. Я совсем забыл, что Воронья Кость тоже имеет дело с птицами, вероятно, из-за репутации Гунхильды, которая, конечно же, охотилась на Воронью Кость сразу после убийства отца мальчика, чтобы добыть трон, на котором сейчас восседал Хакон. Именно наблюдение за птицами и толкало Воронью Кость на тот или иной поступок, а я уверен, он всегда наблюдал за полетом птиц и замечал какие-то знаки, понятные лишь ему; хотя вряд ли ему доводилось видеть более необычную птицу, чем эта говорящая из Серкланда с кроваво-красной головкой.

— Если ты пойдешь по следу Колля Брандссона, — прошептал он мне, — я готов принести клятву Обетного Братства и отправиться за мальчиком вместе с тобой.

Услышав это, я заморгал; идея принять Воронью Кость в Обетное Братство была хороша, я понимал все опасности этого решения, но и отказать тоже не мог, особенно сейчас, когда стало понятно, насколько я в нем нуждаюсь.

Это случилось уже после пира, когда праздник закончился и начались переговоры. Конунг Эрик пообещал мне рабов, лес, строителей, и различные припасы, а также торговые корабли, чтобы перевезти все это; я надеялся, что отстроить Гестеринг заново уже к новому урожаю.

— Но у меня нет лишних воинов, — добавил он, хмурясь, — как нет и боевых кораблей, я сам сейчас нуждаюсь и в том, и в другом, к тому же сейчас я потерял свою правую руку — Бранда.