СУДЬБА РУНОВСКОГО
Сдав дела новому приставу, Руновский вновь отправился на Кавказ, получив назначение состоять для особых поручений при наместнике Барятинском Но в Тифлис он прибыл только в конце июля 1862 года, когда новым наместником, вместо болевшего Барятинского, фактически был великий князь Михаил Николаевич. Руновский сделался у него одним из главных советников, используя обширные знания, почерпнутые из бесед с Шамилем и его семейством Видимо, советы Руновского оказались столь ценными, что 8 ноября 1866 года он был произведен из штабс-капитанов сразу в полковники, перешагнув тем самым три чина. Не заставили себя ждать и ордена. После восьми лет на Кавказе опыт и знания Руновского потребовались в Туркестане, который стремительно завоевывался царскими войсками. 31 января 1871 года Руновский был прикомандирован к штабу войск Оренбургского военного округа, а оттуда направлен в распоряжение туркестанского генерал-губернатора. Здесь он трудился в комиссии по пересмотру положения об управлении Туркестанским краем. Руновский дослужился до председателя Сырдарьинекого областного управления, но генеральского чина не получил. Он вышел в отставку с повышенной пенсией, намеревался продолжить свои публицистические опыты, но насладиться вольной жизнью так и не успел. 28 апреля 1884 года на 61-м году жизни он скончался "от изнурительного поноса", подхватив дизентерию. Похоронен Руновский на Ташкентском христианском кладбище.
Руновский опубликовал много статей о Шамиле, а "Записки Руновского" печатались в Актах Кавказской археографической комиссии и вышли отдельным изданием в Петербурге в 1860 году.
ИНТРИГИ ПРЖЕЦЛАВСКОГО
Руновский, как и все, кто окружал Шамиля, был человеком не простым, но, исполняя свою службу, он сумел заслужить расположение Шамиля и стал ему почти другом. Новый же пристав больше походил на полицейского надзирателя. Отношения его с Шамилем омрачились с первых же дней. Еще до приезда в Калугу пристав был твердо убежден, что Шамиль — опаснейший глава мюридизма, мечтающий бежать обратно на Кавказ и поднять восстание.
Намерившись предотвратить новую Кавказскую войну, Пржецлавский превратился в кандалы на ногах Шамиля, постоянно напоминая ему о статусе хотя и почетного, но все же военнопленного. Пристав лез во все дела Шамиля и его семейства, ограничивал в чем мог, следил за каждым его шагом и трактовал как затаенную крамолу все его высказывания.
Заметив на столе Шамиля карту России, пристав заподозрил его в намерении сплавиться до Каспия по рекам, а в раздаче нищим милостыни ему мерещились встречи с подпольными заговорщиками.
Такая назойливая опека становилась для Шамиля все более тягостной. Но Пржецлавский не хотел оставаться только приставом. Он намерен был употребить соседство с Шамилем для стяжания некоторой известности в обществе. В Дагестане он раздобыл копию рукописи бывшего секретаря Шамиля Магомед-Тагира Карахского "О трех имамах" и даже перевел ее с арабского на русский язык, чтобы издать, заработать денег и прославиться. Свой перевод хроники Пржецлавский показал Шамилю. В свое время имам сам поручил Магомед-Тагиру описать события войны и даже вызывал очевидцев, чтобы те рассказали секретарю то, чему они были свидетелями. Шамиль очень заинтересовался рукописью, но хотел увидеть арабский оригинал, чтобы убедиться в точности перевода. К тому же до него дошли слухи, что Пржецлавский исказил многие факты. Однако пристав отказался показать рукопись Магомед-Тагира, настаивая, чтобы Шамиль подписался в верности лишь русского перевода. Шамиль усомнился в верности того, чего он не мог проверить, и подписывать не стал. К тому же поведение Пржецлавского не давало Шамилю никаких поводов ему доверять.
С тех пор отношения Шамиля с приставом испортились окончательно. Рапорты Пржецлавского теперь напоминали донесения с линии фронта, а Шамиль изображался как раненый зверь, готовящийся к последнему броску.
СЕМЕЙНЫЕ ДРАМЫ
Калужский климат, сначала показавшийся горцам таким мягким, оказался для них не очень подходящим. Частые простуды и болезни осложнялись ностальгией по родине. Горцы становились мрачны, замыкались в себе и часами глядели на лесные просторы, открывавшиеся за широкой Окой. В ненастные дни напоминали о себе и старые раны Шамиля.
В мае 1862 года скончалась Каримат. "Роза Кавказа" была прекрасна даже на смертном одре. Гази-Магомед был потрясен потерей жены, которую он так любил и за которую так яростно боролся.
Гази-Магомед видел, что его жене плохо в Калуге. Но не замечал, насколько ей было тоскливо и холодно. Каримат была не из тех роз, что цветут вдали от родины. Чтобы вернуться, ей оставалось лишь умереть.
Гази-Магомед получил разрешение ехать на Кавказ, чтобы похоронить Каримат в родной земле.
Отправляясь в свой печальный путь, Гази-Магомед спросил отца, что передать Даниял-беку, с которым ему теперь предстояло встретиться.
"Поручений к бывшему наибу моему никаких не даю, — ответил Шамиль. — Но если бы можно было, я бы охотно протянул руку из Калуги в Дагестан, чтобы задушить предателя". Проводив сына до моста через Оку, Шамиль дал понять, что будет ждать возвращения его в Калугу, а на прощание сказал: "Храбрым привет мой, трусам — презрение. В спутники даю тебе мир".
В том же 1862 году, от той же чахотки, скончалась в Петербурге Аминат жена Магомед-Шапи. Ее тоже похоронили на родине.
КТО КОГО
В январе 1863 года вспыхнули восстания в Польше и тех ее частях, которые после разделов вошли в состав Белоруссии, Литвы и Украины. Подготовленное подпольным Центральным национальным комитетом восстание поддержал либеральный Комитет русских офицеров, родившийся в недрах царских войск в Польше. Герцен из Лондона призвал присоединиться к восстанию всех честных людей.
Сторонники революционеров пытались открыть второй фронт, подняв восстание в Поволжье, и надеялись на активизацию горцев Кавказа.
Но восстание опять оказалось плохо подготовленным, руководители его действовали неслаженно, а крестьяне и вовсе остались в стороне, не увидев среди целей повстанцев решения своих проблем.
Восстание было сурово подавлено, а через год уже висели на столбах или шли на каторгу его зачинщики.
Давняя мечта поляков восстановить родину в ее изначальных границах опять не сбылась.
Польское восстание не смогло всерьез поколебать Кавказ, но Шамиля стороной не обошло.
В конце 1863 года пристав Пржецлавский вдруг стал необыкновенно учтивым, заботливым и старался завоевать доверие Шамиля. Он сочувствовал горькой участи горцев, обличал самодержавие и размышлял о родстве судеб горцев и поляков. Он даже признался, что и сам хотел перейти к Шамилю, когда служил на Кавказе, но не представилось возможности. Затем он" перешел к описаниям ужасов, творимых царской армией в Польше после подавления восстания. Пржецлавский сетовал, что добрый император не знает об этих жестокостях, а то бы он велел простить побежденных, как простил горцев. Пржецлавский взывал к благородству Шамиля, давая понять, что имам снискал бы особую признательность императора, если бы нашел способ открыть ему глаза на положение дел в Польше. Посчитав, что Шамиль уже готов замолвить веское слово за его несчастных соотечественников, Пржецлавский предложил имаму подписать уже готовое письмо на имя Александра II. Был подготовлен и арабский вариант письма, в котором от имени Шамиля выражалась признательность государю за снисхождение к горцам, причинившим ему столько вреда, и содержалась просьба проявить такое же великодушие к полякам, которые подвергаются теперь ужасным несчастьям в виде казней, шпицрутенов, ссылок и конфискации имущества.
Пржецлавский был уверен в успехе, как и в том, что в случае неудачи виноват будет один Шамиль, а пристав выйдет сухим из воды.
Но Шамиль отклонил назойливую просьбу пристава, которого не любил за редкое лицемерие. Имам объявил, что хорошо помнит, что было на Кавказе, но о прощении никого не просил. И если оно последовало, то горцы заслужили его своим мужеством. В том числе заслужили его и беглые поляки, которые воевали на стороне Шамиля. Пржецлавского же Шамиль среди них не видел, что происходит в Польше, он не знает, а подписывать чужие письма тем более не станет, потому что не терпит принуждения. Шамиль добавил, что Руновский тоже был поляк, но не позволял себе обращаться к нему с подобными просьбами. Единственное, что был готов сделать Шамиль для Пржецлавского — забыть этот досадный случай, который, возможно, был вызван сочувствием пристава к своим соплеменникам, но мог сильно повредить его карьере. Просьбу же о заступничестве Шамиль посоветовал адресовать если не по прямому назначению — к императору, то к бывшему калужскому губернатору Арцимовичу, который к тому времени уже служил в Варшаве членом Совета управления Царства Польского Тем более что Арцимович сам был польского происхождения и имел репутацию человека благородного и справедливого.