Превращение свеклы в густой сироп и выварка из него сахара нисколько гостей не удивили. Но отбеливание сахара посредством муки из жженых свиных костей привело правоверных мусульман в ужас. Сообразив, что именно так расстроило горцев, Руновский постарался исправить конфуз. Поддержанный Жуковым, он сказал, что свиные кости употребляются для очистки сахара весьма редко, когда не хватает других. Но Шамиля это не успокоило, и с тех пор в доме его вместо сахара стали употреблять мед.

Возможно из опасения сделать другие неприятные открытия Шамиль перестал посещать предприятия. Следующий визит он сделал в воинскую часть, чтобы узнать, как живут русские солдаты. Устроенный быт их и чистота в казармах вызвали одобрение имама, который не мог предложить того же своим воинам на Кавказе.

Часто он навещал и госпитали, в одном из которых Шамиль обнаружил раненого горца и дал ему денег.

Помощь, добрые советы и ходатайства об облегчении участи пленных и ссыльных горцев сделались для Шамиля обычным делом. Видел он и результаты своих усилий: двое ссыльных горцев свободно жили и работали в Калуге, завели свои дома и даже получали государственное содержание.

Временами Шамиль выходил к Одигитриевской церкви, что стояла невдалеке от его дома, и раздавал деньги нищим. Руновский пытался предостеречь его от излишней щедрости, но Шамиль продолжал одаривать калек и убогих, которые теперь топтались и у ворот его дома. Когда желающих получить что-то от Шамиля стало слишком много, обязанность раздавать деньги была возложена на Хаджиява. Он делал это так усердно, что чуть ли не гонялся за каждым, кто казался ему нуждающимся в его благодеянии. Застав Хаджиява за этим занятием, Руновский показал, куда уплывали его подаяния. Хаджияв был несказанно изумлен, когда увидел, как только что облагодетельствованный субъект направился прямо в заведение с надписью "Питейный дом". Казначей убеждал Руновского, что давал деньги не на водку, но с тех пор старался подавать меньше и только убедившись, что помогает нуждающемуся в хлебе насущном.

Четырехлетняя дочь Шамиля Баху-Меседу, названная в честь его матери, страдала искривлением ног. Еще в Ведено она упала с лестницы, и теперь носки ее ног были загнуты внутрь и мешали ходить. Опасаясь, что дело само собой уже не поправится, Шамиль призвал докторов. Те сошлись во мнении, что помочь может только операция. Баху-Меседу — "мюрид под чадрой", как прозвал ее Руновский, была готова терпеть любую боль, если велит отец.

Руновский, проникнутый к Шамилю искренней человеческой симпатией, решил сделать для него доброе дело. Он отправился в столицу и привез оттуда врача Людвига Кржижановского. Осмотрев девочку, врач наложил ей гипс. Домочадцы мало верили в выздоровление Баху-Меседу, но горячо за нее молились. Врач часто менял гипс, каждый раз изменяя положение стоп, и его старания привели к неожиданному результату. Ноги Баху-Меседу понемногу выправились и пришли почти в нормальное положение. Шамиль на радостях подарил врачу тысячу рублей и кинжал, который сначала предлагал Кржижановскому для хирургических манипуляций.

Молодой и честолюбивый Магомед-Шапи давно уже тяготился своим бездействием в калужской тиши. В отличие от отца и брата он не успел прославиться военными подвигами и одолевал Руновского вопросами, не ожидается ли какой новой войны, в которой он желал принять самое деятельное участие. Когда же открылась возможность поступить в императорский конвой, он бросился к отцу за разрешением.

Вдохновленный грандиозными переменами в России, Шамиль согласился отпустить сына к царю.

8 апреля 1861 года Магомед-Шапи был принят на службу корнетом лейб-гвардии Кавказского эскадрона Собственного Его Императорского Величества конвоя. Вскоре он отбыл в Петербург, где и поселился со своей женой Аминат.

В конце апреля 1860 года Шамиль получил радостное известие: наиб Магомед-Амин, находившийся в Петербурге с абадзехскими депутатами, получил разрешение навестить своего имама.

Наиб прибыл в Калугу 28 апреля вместе с Богуславским и братом своим Абубакаром. Шамиль крепко обнял своего наиба и долго не отпускал, будто не веря, что перед ним действительно его бывший секретарь, который сделался таким значительным человеком. "Калужские губернские ведомости" сообщили о прибытии в город "второго Шамиля". Это не вызвало того эффекта, какой был при появлении Шамиля, но количество нищих у дома имама заметно возросло.

Шамиль и его верный наиб не виделись целых 13 лет. Им было о чем поговорить и что вспомнить. Магомед-Амин был в приподнятом расположении духа. Теплый прием у Александра II, с которым наиб воевал столько лет, резко контрастировал с тем, что ему пришлось претерпеть от турецкого султана, который называл себя союзником горцев, а самому Магомед-Амину даже присвоил когда-то чин паши и звание генерал-лейтенанта турецкой армии. Шамиль и Магомед-Амин удивлялись превратностям судьбы, сведшей предводителей горцев в далекой Калуге, и размышляли о будущем Кавказа, которое представлялось им весьма туманным. Магомед-Амина беспокоили слухи о том, что черкесов теперь вытесняют с гор к Черному морю и многие уже подумывают об эмиграции в Турцию. Что там ожидало горцев, Магомед-Амин хорошо себе представлял. В лучшем случае они стали бы "пушечным мясом" в новых войнах, о которых уже подумывали правители Порты. Шамиль тоже сомневался в турках, но еще больше он сомневался в том, что горцы добровольно оставят свою землю, чтобы отдаться во власть ненадежного султана.

Наиб привез Шамилю несколько древних манускриптов. Их передал имаму профессор Казем-Бек, с которым Магомед-Амин несколько раз встречался в Петербурге и даже написал для него свою биографию.

Магомед-Амин пробыл в Калуге три дня, живописно повествуя о быте и нравах черкесов, своих турецких приключениях и интригах Сефер-бея, расколовших народы Черкесии.

Вместе с тем Магомед-Амин сделался весьма светским человеком, переняв от мекканских паломников особые молитвенные приемы, а от турецких сановников изящество в костюме, оборотах речи и другие аристократические манеры.

Немалое впечатление произвел щеголеватый Магомед-Амин и на калужское общество, когда горцы явились на гулянье в сад по случаю праздника весны 1 Мая.

Через несколько дней после отъезда Магомед-Амина уехал и Гази-Магомед. Он направился в Дагестан с твердым намерением не возвращаться без своей жены Каримат.

С ним отправились мюриды Тауш, Абдула-Магомед и Джамалуддин. Убедившись, что имам окружен вниманием и находится в полной безопасности, они решили окончательно вернуться в горы.

Магомед-Амин вернулся на Кавказ с полномочиями старшины абадзехов и намеревался водворить в крае спокойствие, чтобы уберечь горцев от выселения. Но в Черкесии уже началось брожение умов. Магомед-Амин оказался между двух огней: одна часть черкесов упрекала его за то, что он не может остановить Евдокимова мирным путем, а другая — за то, что он не сумел объединить черкесов для общего и решительного отпора. Тем временем турки продолжали засылать своих эмиссаров, обещая помощь, если черкесы объединятся и выступят единым фронтом.

Магомед-Амин увидел, как быстро все изменилось, и понял, что в такой ситуации шансов на успех почти не остается. Тогда, в марте 1861 года, он решил отправиться в хадж, надеясь получить разрешение своих сомнений перед лицом Всевышнего. А заодно посетить Стамбул, чтобы убедиться, сколь серьезны намерения султана.

Барятинский и военный министр генерал от артиллерии Н. Сухозанет походатайствовали, чтобы Магомед-Амину был выдан заграничный паспорт сроком на три года и пенсия за четыре месяца вперед. Получив и то и другое, Магомед-Амин послал надежных людей в Дагестан за своей семьей, которая была перевезена в Екатеринодар. А сам, с делегацией почетных людей, направился на новые переговоры к Барятинскому. Но в Ставрополе их надолго задержали под предлогом карантина. Тем временем Магомед-Амин получил известие, что семья его уже находится в Керчи, а жена больна. Тогда он поручил возглавлять делегацию абадзехскому старейшине, а сам в конце апреля отбыл в Керчь. Оттуда он, вместе с семьей, отправился в Стамбул, а затем и в Мекку.