Она надела бюстгальтер и натянула свитер с высоким горлом. Потом легла на кровать рядом с компьютером. Все интернет-издания писали о ее встрече с убийцей, не называя ее имени. Но в статье на сайте «Верденс Ганг» ее имя было указано среди авторов, и было несложно догадаться, что пострадавшей журналисткой была именно она.

Мобильный телефон засветился на подоконнике. Она взяла его и увидела сообщение от Мортена П., одного из самых старших ее коллег в криминальной редакции.

«Мы работаем на дерьмовую газету. Надеюсь, все хорошо с тобой и Вистингом-старшим. Позвони мне, если можешь поболтать».

Лине улыбнулась. Они не раз работали вместе, и она многому у него научилась. Ему было свойственно заботиться о других, что отражалось и на том, что он писал, и на том, как он вел себя по отношению к коллегам.

Она отправила ему ответное сообщение, в котором пригласила на чашку кофе и жопную историю, когда она снова сможет сидеть.

Газета Лине единственная не писала в своей онлайн-версии о фальсификации доказательств в деле Сесилии; остальные интернет-издания цитировали статью из бумажной версии «Верденс Ганг». Она прочла короткий комментарий отца о том, что он полагается на комиссию по пересмотру дела; все остальное она уже успела прочесть в редакции накануне вечером.

Согласно статье, ходатайство адвоката Хендена базировалось на двух основных пунктах. Новые исследования показали, что окурок со следами ДНК Рудольфа Хаглунна был подкинут, а также нашелся свидетель, обеспечивший последнему алиби. Не было ни слова о том, какие исследования были проведены, и Лине не могла взять в толк, как можно было, проведя анализы, прийти к такому заключению. Не было там написано и о том, кем был новый свидетель, и о том, какое алиби получил благодаря нему Рудольф Хаглунн.

Лине прикусила нижнюю губу, в ее голове была та же мысль, что у отца. Что-то тут не сходилось.

Совещание началось в восемь утра. Общая встреча с заступающими на дежурство нарядами и дежурными следователями, на которой сотрудникам сообщали о произошедшем за последние сутки и давали инструкции на день.

Вистинг вошел в комнату последним. Он закрыл за собой дверь и сел за стол. Мало кто из присутствующих ответил на его взгляд. Из тех, кто сидел вокруг стола, только Нильс Хаммер работал в этом отделе во времена дела Сесилии.

– Прежде чем мы начнем, – начал он. – Я полагаю, что вы уже слышали о деле Сесилии. Я не знаю об основаниях для ходатайства о пересмотре ничего, кроме того, о чем говорили в новостях. Адвокат Сигурд Хенден обратился к нам два месяца назад с ходатайством об ознакомлении со следственными материалами и документами по делу. На той же неделе они были ему отправлены. Сейчас мы можем только ждать работы комиссии. От них зависит, вернется ли это дело в суд.

Один из молодых офицеров уточнил, что нужно для пересмотра.

– Должны быть предоставлены новые доказательства или появиться новые сведения, говорящие в пользу оправдательного приговора, – ответил Вистинг. – Или кто-то из следователей, работавших над этим делом, должен совершить что-нибудь противозаконное.

Только когда он разъяснил порядок, до него дошло, что у адвоката защиты было двойное основание для ходатайства и что обвинения в его адрес не только будут фигурировать в прессе, но и станут поводом для внутреннего расследования. Одно последует за другим.

Он кашлянул, обозначив, что с этой темой покончено, и начал зачитывать в хронологическом порядке оперативную сводку за последние сутки. Обычные дела. Попытки взлома, угон автомобилей, беспризорные собаки и использование наркотиков.

Когда встреча закончилась, он спустился по ступенькам в подвал и пошел по коридору к двери с табличкой «Архив». Вистинг нечасто спускался вниз; в тех редких случаях, когда ему все-таки нужно было взглянуть на старое дело, девочки из уголовного помогали ему.

Лампы дневного света под потолком загудели, замигали, и всю комнату залило ярким светом, отражавшимся от матовых стен.

Старые дела хранились в большой системе подвижных стеллажей. Для некоторых из них стандартные картонные архивные короба оказались малы, поэтому дела стояли в больших коробках на полках вдоль стены. На одной из серых полок пустовало место. Рядом стояла коробка, маркированная «2735/95 – Сесилия Линде. Копия, главный следователь».

Он снял коробку с полки и почувствовал едва заметный запах плесени от старой бумаги. Сверху лежала синяя папка-архиватор, подписанная «Поступившая информация».

С коробкой в руках он прошел вдоль рядов стеллажей и остановился возле другой коробки. «2694/94 – Эллен Рубекк». Еще бо́льшая загадка. Восемнадцатилетняя Эллен Рубекк исчезла так же, как Сесилия, но ее так и не нашли.

Франк Рубекк был ее дядей. Это дело погубило его полицейскую карьеру. Чувство неполноценности, вызванное невозможностью помочь своим близким, превратилось в рану, которая не затягивалась и со временем воспалилась. Дело Сесилии прорвало этот абсцесс.

В тот день, когда Рудольфа Хаглунна посадили в камеру в подвале полицейского участка, Франк взял архивный короб с делом об исчезновении Эллен. Он прочел все материалы заново, новыми глазами. Глазами, которые видели Рудольфа Хаглунна. Прочитав все написанное, он начал снова. Потом еще раз, и еще. Тогда с ним что-то произошло. У него в руках был мужчина, который мог пролить свет на исчезновение его племянницы, но он не мог найти зацепку, чтобы потребовать у него ответа.

После того как Рубекк начал читать, его стало невозможно привлечь к другим расследованиям. Он выполнял простые задания, но не мог сосредоточиться ни на чем другом. Через месяц он вышел из полицейского управления в последний раз, так и не найдя ничего, что могло бы подтвердить связь между двумя исчезновениями. Не найдя что ответить своему собственному брату.

Длительный больничный перетек в пенсию по инвалидности. Поначалу Вистинг часто навещал его, но потом между встречами проходило все больше и больше времени. И с каждым разом все очевиднее был упадок. В последний раз Вистинг был в гостях у Рубекка год назад.

Мобильный не ловил внутри толстых подвальных стен, но начал звонить, когда Вистинг нес картонную коробку вверх по лестнице. Вистинг дал ему звонить и не доставал из кармана, пока не поставил старые материалы по делу Сесилии посередине письменного стола. Четыре пропущенных звонка и три сообщения на автоответчике с незнакомого номера. Журналисты, предположил следователь, хотят получить комментарии.

За окном кабинета пролетела пара голубей. Над фьордом серой дымкой висел моросящий дождь.

Даже в закрытом архиве пыль ухитрилась лечь тонким слоем на крышку коробки. Вистинг скользнул указательным пальцем по верхней папке. Пыль собралась в шарик, он взял его двумя пальцами и выкинул в мусорное ведро.

В синих папках содержалась поступившая информация, в зеленых – документы, относящиеся к делу, собранные по категориям: свидетели, полицейские отчеты, криминалистические экспертизы. В красной папке с этикеткой Подозреваемый на торце находились показания Рудольфа Хаглунна и вся собранная о нем информация. Была также черная папка с так называемыми ноль-документами: заметками для внутреннего пользования, которые не передавались прокурору и адвокату защиты вместе с делом.

Записная книжка Вистинга тоже лежала в картонной коробке, была засунута сбоку. Прошитая тетрадь в твердой обложке. Вверху, в правом углу он написал свое имя.

Вистинг вытащил тетрадь, поставил коробку с материалами на пол, задвинул ее под стол и сел.

В самом начале тетради лежала цветная фотография Сесилии Линде формата А4. Белые края фотографии пожелтели. Она была сделана для одной из рекламных кампаний коллекции одежды ее отца. У нее на груди было большими буквами написано CANES. Ниже, мельче – Venatici[14]. Эту фотографию и использовали во время поисков девушки. Эффект был сильнее, чем от любой рекламной кампании. Всю коллекцию свитеров раскупили за лето, но больше их уже не шили.