Он посмотрел вниз – на полу растекались лужи, сливаясь в одну. Ему стало любопытно, он вышел в коридор, и ноги выше щиколотки погрузились в стоячую воду.

«Как же там? «в сей день разверзлись все источники великой бездны, и окна небесные отворились; и лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей», кажется так, – мысленно процитировал он. – Может, пора строить ковчег?»

Вскоре выяснилось, что залила соседка с пятого этажа, а, поскольку соседи с четвёртого этажа продали квартиру и забрали с собой из неё всё, включая раковины и ванну, то вода спокойно текла и залила даже полуподвал, который выкупили под ресторан и где молодые ребята из стройфир-мы проводили заключительные работы по окраске и побелке. В дверь постоянно кто-то звонил, приходил, спрашивал, просил закрыть кран в абсолютной уверенности, что залили всех они – на четвёртом и пятом этажах никто не отвечал.

Филипп, хотя ему было всё равно, взял, в конце концов, ведро и черпал воду, потому что тряпкой не вытереть. Входную дверь он оставил открытой, и люди шли всё воскресенье. В понедельник он позвонил на работу и сказал, что в понедельник его не будет – комиссии из ЖЭКа, начальник ЖЭКа, люди из ремонтного бюро, экспертная комиссия оценивала ущерб, поскольку фирма, выкупившая полуподвал, требовала возмещения убытков от хозяйки, которая скупила почти весь пятый этаж и сдавала иностранцам, сорвавшим какой-то фильтр, что не мешало им крепко спать и не слышать звонков в дверь. Хозяйка отдыхала на море, но застраховала все нижние квартиры на случай нанесения ущерба по её вине, поэтому комиссии и эксперты ходили по всем квартирам, лазали по всем углам и составляли акты.

Это раздражало бы Филиппа, если бы Лариса с ребёнком по-прежнему жили здесь, а теперь это даже отвлекало его от назойливых мыслей и не давало почувствовать одиночество. Потом Филипп решил, что если бы Лариса и Аня были здесь, то его бы это не особенно коснулось – он бы с утра уходил на работу и возвращался, как обычно, поздно, когда все эксперты и начальники ЖЭКов уже не ходят смотреть чужие квартиры, а отдыхают в своих.

Недели через две или три хождение прекратилось, вода высохла даже на паркете, хотя он немного вспучился, «встал на дыбы», сказал себе Филипп; «паркет опустится, когда полностью высохнет, потому что положен по правилам», сказали Филиппу паркетчики. «Обсохла поверхность земли», – сказал себе Филипп, но не мог продолжать, ведь из ковчега на горах Араратских должны были выйти и жена, и сыновья, и жёны сынов, но жена и дочь Филиппа отсутствовали.

Так я прожил три месяца. Целых три месяца. Оказывается, это очень много. Я ходил на работу, по привычке что-то делал, по привычке не очень плохо, и даже кое-как состряпал конец диссертации, который слушали и после выслушивания предложили доработать. Несколько раз звонил тёще и тестю, хотел повидаться с дочкой, но к телефону никто не подходил. Я вспомнил, что лето они обычно проводят на даче, отпуск у них полтора месяца, да оттуда и на работу добираться им недолго. Ехать на дачу без предварительного звонка я не решался, но в один день увидел среди кинофайлов по телевизору отрывок из «Брака по-итальянски», где Марчелло Мастроянни и Софи Лорен расставались, и решил поехать в ближайшие выходные.

В пятницу утром я сказал себе: «Завтра». В пятницу вечером соседка попросила переночевать у неё. Что ж, переночую. Непохоже, что она хочет завлечь мужчину, по-моему, она боится оставаться ночью одна… Теперь это было знакомо. Я вспомнил, как три-четыре раза меня изводили звонками ночью приятели и приятельницы, желая побеседовать; один раз Лариса попросила остаться с ней вечером дома, но у меня была назначена встреча, я не мог не пойти. Тогда я подумал – вполне обойдётся без меня, а теперь знаю, что пустой разговор по телефону иногда значит очень много. Когда он значит. Для конкретного человека в определённый момент.

В восемь вечера я позвонил в дверь.

Женщина открыла почти сразу. Без косметики, без ухищрений с причёсыванием волос, в простом платье она выглядела старше, чем показалась мне впервые. Она обрадовалась, что я пришёл.

– Выберите любую комнату.

Я вспомнил, что она говорила о двух, в какой-то умер человек и она не хотела туда меня пускать. Словно отвечая на мой немой вопрос, она сказала:

– Всего четыре, в одной сплю я, в одной умер мой знакомый, но если вы захотите в одной из этих…

Она пожала плечами.

– Я ещё не стелила постели, так что всё равно.

– Вашу комнату я даже не буду смотреть, покажите мне ту, где жил ваш приятель.

Она ещё раз пожала плечами.

– Вообще-то это приятель мужа.

Мы прошли из коридора вглубь. Обстановка всей квартиры была необычной и несовременной. На стенах висели картины, гравюры, гобелены, кое-где на полу стояли огромные вазы или кадки с цветами, одна-две статуи; с потолка свешивались бархатные портьеры не всегда в тех местах, где находились окна; неожиданно появлялись огромные зеркала; рояль, гитара, скрипка словно приглашали подсесть к ним и опустить руки на клавиши, коснуться смычком или рукой струн…

Наконец она распахнула дверь:

– Вот.

Такая же необычная. На стенах картины, несколько бюстов то ли мыслителей, то ли деятелей культуры, необычный двухцветный паркет – чередование тёмных и светлых плит, большое зеркало от пола до середины стены, рядом кровать с огромной плюшевой собакой на ней, в центре небольшой столик. На нём я с удивлением обнаружил шахматную доску с расставленными фигурами. Но когда я хотел придвинуть её к себе, я удивился ещё больше – она не двигалась с места, ибо была нарисована на поверхности столика.

– Хозяева, наверно, увлекаются шахматами, – сказала женщина, – а может, кто-то один из них. Наш знакомый обожал шахматные этюды и задачи… – грустно добавила она.

Жизнь так сложилась, что когда-то я немного углубился в шахматы, до этого только умел проиграть в упорной бесполезной борьбе не через пять минут только потому, что соперники, хоть и не все такие слабые, как я, задумывались над некоторыми моими ходами, которые, как говорится, ни в какие рамки не лезли. Хорошим игроком я, конечно, не стал, но одно время довольно сносно играл в шахматы с часами, изредка даже выигрывая у играющих получше, опять-таки за счёт неожиданных ходов, которые заставляли задумываться, упускать время и в цейтноте делать грубые ошибки, видные даже мне. Иногда мне потом рассказывали, что я начинаю играть редкие виды, например, начало Нимцовича, которое вообще играют редко, или дебют Сокольского, который соперник не знал, а поскольку я умудрился сделать не самые глупые ходы, решил, что это хитроумный вариант, погрузился в задумчивость; за пять минут до конца своего времени остановил часы и попросил показать продолжение. Я сказал, что понятия не имею, так же, как и о том, что это дебют Сокольского, просто старался действовать поактивнее на ферзевом фланге.

Он сказал, что будет ночевать тут.

– Но… именно здесь… именно в этой комнате…

– Я знаю – умер ваш приятель. Вполне возможно, тысячи лет назад на месте, где мы с вами сейчас находимся, разыгралась великая битва или проходили турниры, или вёлся ожесточённый бой… Что ж теперь, вообще нигде…

– Мы этого не знаем! – прервала она. – Мы не знаем наверняка, даже не слышали и не читали об этих людях, о турнирах и схватках, сражениях в этой местности не помним из истории войн. А здесь всё иначе. Я лично знала человека.

– Мне нравится комната. Я сказал, что буду ночевать здесь. Помнится, вы говорили – я волен выбирать. Если планы изменились, укажите конкретную кушетку или кровать.

– Нет, почему же… Настаиваете здесь – пожалуйста. Я обязана вас предупредить, поэтому предостерегаю.

– Вы предупредили, я не согласился, все стороны удовлетворены. Можно устраиваться на этой кровати?

Она пожала плечами, помолчала немного, потом сказала:

– Хорошо, сейчас постелю.