Доктор Уилкокс приосанился, и расправил узкие плечи.

– Я считаю, вам необходима моя помощь, – значительно произнес он. – Для установления истины. Вам ведь нужна истина?

* * *

Электрический свет подрагивал, дождь затихал и вновь набирал силу, за дверью временами слышались шаги и приглушенные голоса и в отдалении тревожно рокотал гром.

Доктор Уилкокс, помилованный и допущенный к тайнам следствия, сидел на стуле, который прежде занимал Кросс, выспрашивал у Бродвуда подробности тех коротких минут, что предшествовали обмороку и коме и что-то отрывисто фиксировал в своем затертом блокноте. Кросс стоял у окна, и, приоткрыв штору, смотрел, как капли дождя разбиваются о стекло и сбегают по нему быстрыми змеящимися струйками.

Доктор Уилкокс сделал последнюю запись, задумчиво почесал затылок и посмотрел на Кросса.

– Этот человек… капитан Джонсон… вы говорили, у него было ружье… и штык погнут как лезвие косы.

– Да, – бросил Кросс, задвинув штору и отходя от окна. – Эта деталь и мне не дает покоя.

– Не напрасно. Воспаленное сознание articulo mortis, когда человек при смерти, рождает галлюцинации на основе извращения зрительной и слуховой информации, так что… – Доктор Уилкокс сделал неопределенный жест руками, – кривой штык мог сделаться лезвием косы, а черный на фоне солнца силуэт приобрести пугающие черты. Это… это вполне вероятно.

– Вполне вероятно? – прошипел Кросс.

– Да. Насколько я могу судить.

– А насколько можете? – Лицо Кросса напряглось, мышцы на лбу сложились сложным узором едва сдерживаемого гнева.

– Я… э… – Уилкокс задумчиво постучал пальцами по подбородку, – это сложный вопрос. Однозначно утверждать, знаете ли…

– Вы что-то говорили об истине, доктор, – Кросс чуть подался вперед. – Разве, нет?

– Да, но… понимаете… человеческий мозг, особенно танатология… это все очень размыто. Я вывел некоторые законы биохимии умирания и того, что ее сопровождает: видений, галлюцинаций… но утверждать, говорить наверняка…

– Что ж, ясно. Скажите просто, мог ли он все это выдумать?

– Вероятнее всего… как я думаю…

– Доктор! – взревел Кросс.

Уилкокс вздрогнул.

– Нет, – сказал он поспешно. – То есть, вряд ли. Вряд ли, да. Хотя почему нет, если разобраться…

– Ох, черт, – Кросс перевел злобный взгляд на Бродвуда. – Что ж, истина по-прежнему далека. Вы, мистер… Боуэн, не из тех, кому можно верить на слово – вы очень умны и очень… изобретательны.

– Польщен, – кисло процедил Бродвуд и впервые с тех пор как явился доктор Уилкокс, взглянув на Кросса.

– Ваша история шита белыми нитками, – продолжал Кросс с жаром. – Чересчур вычурно. Предсмертные видения, затуманенный разум. В это сложно поверить, знаете ли. Все это звучит бредово. Капитан Джонсон – единственный, кто мог бы подтвердить ваше алиби, но капитан Джонсон мертв, и, как ни верти, он застрелен не случайно в пылу битвы кем-то неизвестным – это вы вогнали ему в грудь три порции свинца, каждая из которых смертельна.

– А у вас огромный нос, – сказал Бродвуд.

Кросс запнулся.

– Что, простите?

– Гигантский шнобель, – пояснил Бродвуд. – Сирано де Бержераку не мечтать. Просто отвратительно. Очень вам сочувствую.

Кросс замер.

– А я все ждал комментариев по поводу носа, – он приложил руку ко лбу, закрыл глаза, вдохнул, выдохнул, посмотрел на Бродвуда неприязненно, но сухо, мышцы на лбу расслабились, весь он, будто обмяк. – Ладно, мистер Бро… Боуэн, черт, вот что я скажу, я поверил вам ровно наполовину. Во всяком случае, той части, которая касается убийства капитана Джонсона. Но вы по-прежнему главный, да практически единственный подозреваемый. Будете изолированы здесь столько, сколько потребуется. Вас будут охранять мои люди – не спорьте, Уилкокс, – взгляд Кросса метнулся в сторону доктора, намеревавшегося высказать возражения – доктор осекся и прокашлялся – взгляд вернулся к Бродвуду. – Сбежать даже не думайте, стрелять будут на поражение. Без шуток. Но пока вы здесь, не теряйте зря время. Я знаю, память у вас что надо, попытайтесь вспомнить все, что происходило в Судане во время вашего расследования. До мельчайших деталей. Может быть, обнаружите то, на что не обратили внимания прежде. Советую начать с самого первого дня.

Утро следующего дня было ярким и прозрачным, ветер влажно дышал с востока, тянул по ясно-голубому небу хлопья легких, как сон облачков, наполнял воздух свежестью и прохладой. Полковник Бродвуд возлежал на заваленной пестрыми подушками софе, в тени огромной пальмы в дюжине шагов от входа в командирскую палатку. Практически каждое утро он коротал именно так, на воздухе, утопая в подушках: читая книги, чистя оружие, или просто глядя на Нил, протекающий чуть ниже пальмовой рощи, открытый с этой позиции во всей полноте своего великолепия.

Бродвуд был по-обычному взъерошен и небрит, на нем была рубашка с распахнутым воротом, белая, дышащая чистотой, тщательно заправленная в черные с алыми швами офицерские брюки. Его красный кавалерийский мундир с медно-золотыми пуговицами и эполетами, черным воротником и такими же черными манжетами висел на спинке софы подчеркнуто небрежно.

Перед софой стоял приземистый бочонок, на котором были разложены щеточки и тряпочки для чистки оружия, патроны и разобранный револьвер Веблей, который был модифицирован уже столько раз, что никто, даже сам Бродвуд не знал, какая именно модель Веблея была под оберткой этого изящного вороненого револьвера с щечками рукояти из настоящего цейлонского черного дерева и корпусом отполированным до маслянистого блеска.

Бродвуд самым тщательным образом прочистил и смазал свое оружие, и уже вкладывал в барабан патроны, когда к нему приблизились двое. Один – долговязый британский офицер в униформе цвета хаки и пробковом шлеме, со смуглой кожей, лицом воинственным и мужественным, глазами серыми, как справедливость и волосами исключительной черноты. Другой – чернокожий, завернутый в непонятную одежду и увешанный костяными бусами и браслетами, с обезьяньим лицом, прищуром хищной птицы, волосами рыже-коричневыми, жесткими и взъерошенными, словно застывшая на пике шквала волна.

– Это вы полковник Бродвуд? – спросил тот, что был британцем.

Бродвуд с интересом осмотрел незнакомца – руки его при этом продолжали заряжать револьвер – и кивнул.

– Лейтенант Бутч Хорнсби! – отрапортовал офицер. – По приказу генерала Герберта Горацио Китченера поступаю под ваше командование.

– Ага, – сухо буркнул Бродвуд. – Можно было не так громко, но с другой стороны, переспрашивать я точно не стану. А вот эта нелепая штуковина рядом с вами, полагаю, бишаринский следопыт?

Лейтенант Хорнсби покосился на Бродвуда с тем слегка одурелым выражением лица, какое бывает практически у каждого впервые услышавшего его далекие от учтивости речи.

– Да, это бишарин, – подтвердил офицер. – Сулейман Альханатлех. Он тоже готов вам служить.

– Очаровательно, – все так же бесцветно произнес Бродвуд, закончил заполнять каморы барабана патронами, защелкнул рамку револьвера и вложил его в кобуру, висящую на спинке софы рядом с мундиром. – Что ж, пойдемте. Не стоит, думаю, обсуждать подробности нашего дела прямо здесь у всех на виду.

Он встал, взмахом руки предложил лейтенанту Хорнсби и Сулейману следовать за ним и вошел в командирскую палатку. Бишарин и британец переглянулись и поспешили за Бродвудом.

Командирская палатка была светлой и просторной, здесь стояло несколько соф, точь-в-точь на какой провел утро Бродвуд, дюжина прямых аскетических стульев, и в центре три составленных вместе раскладных стола. Углы палатки были заставлены бочонками и сундуками, на деревянных подпорках и под потолком висели масляные фонари, а почти на всех поверхностях стояли свечи в простецких канделябрах.

Открыв один из сундуков, Бродвуд выудил на свет темно-зеленую винную бутылку, достал мутные бокалы, расставил их на столе, зубами вытащил пробку и разлил яростно-красный напиток, щедрее всего плеснув себе.