* * *

– Я вижу три нити, которые могут привести нас к личности Ангела Смерти, – рассуждал Бродвуд сухим менторским тоном. – Первая: слухи о нем появились задолго, до убийств, значит, их кто-то распустил, подготовил почву. Выяснить источник слухов вряд ли реально, но некоторый шанс есть. Джереми, это работа для тебя. Ллойд тебе поможет. Нить вторая: узнать, кто приходил к Бордо в ночь накануне явления ему Ангела Смерти и в ночь, собственно, убийства. Может быть, никто не заходил непосредственно к Бордо, но кто-то мог, например, какое-то время ошиваться вблизи его палатки. Здесь вероятность успеха существенно выше. Особенно с вашим опытом разведки, Хорнсби. Эта нить ваша. Сулеймана возьмите с собой. Зачем – не знаю.

– А третья нить? – спросил Джонсон.

– Третья самая толстая. Тут все просто, если солдат, охранявших Торна в ночь его убийства, сморило сном на таком важном посту, без снотворного тут не обошлось. Нужно выяснить, кто принес им еду. Думаю, Торн был убит без контакта с Ангелом Смерти: он, как и его стражи, просто съел свой ужин, но приправленный куда основательней. Этим займусь я. И еще: раз уж есть основания полагать, что Ангел Смерти здесь, в роще, следует строго контролировать всех, кто покидает ее пределы. И лучше бы не силами моих подчиненных. Так что я заодно загляну к полковнику Мартину, попрошу выделить сотню солдат, чтобы оцепить наше расположение. Да, и попытайтесь по ходу дела разболтать как можно большему количеству людей о том, что мы ведем расследование, и обязательно упоминайте всех, кто принимает в нем участие.

– Зачем это? – буркнул Ллойд.

– Хочу спровоцировать нашего друга на действия. Я уже говорил капитану Хорнсби, Ангел Смерти не из тех, кто подожмет хвост и затаится – он пойдет ва-банк. Нам на руку, если он выберет жертвой не штабных офицеров, а кого-то из нас.

– Охота на живца, – поморщился Джонсон.

– Именно, – сказал Бродвуд.

– Это опасно, – возмутился МакМиллан. – Не хочу, чтобы меня убили.

– Я, возможно, тебя шокирую, но военных часто убивают, – сказал Бродвуд. – Смерть это практически наша работа. Если кто-то еще хочет высказаться, молчите. За дело.

Бродвуд помалу приходил в себя, уже на третий день после воскрешения смог уверенно держаться на ногах, а к концу первой недели возобновил занятия гимнастикой. Время от времени он подолгу стоял у окна, за которым на смену дождю вскоре пришел снег, глядел на мрачный седеющий Лондон и ворошил картотеку воспоминаний в поисках того, что могло дать ответ, кто, в конце концов, таился под маской Ангела Смерти. Но ни одной свежей мысли не было.

Случалось, Бродвуд вспоминал о Джереми Джонсоне и его нелепой кончине. Впрочем, фатализм полковника не позволил уколам совести обернуться сильной душевной болью: понимание того, что Джонсон все равно бы погиб в омдурманской мясорубке, даже без его, Бродвуда помощи обезболивало и предрекало быстрое исцеление духа. Бродвуд мыслил трезво и холодно, в прозаическом смысле прагматично, руководствуясь измышлением Уильяма Джеймса «то, во что для нас лучше верить – истинно». Однако, находясь в капкане четырех тесно сомкнутых стен, он был разбит и подавлен и без душевных терзаний.

Зима за окном казалась Бродвуду нереальной, за годы суданской кампании он успел отвыкнуть от снега и холода, ему было неуютно и тоскливо, Лондон день ото дня становился все более серым, тонул в трясине меланхолии, влача за собой и Бродвуда.

– Я вас очень понимаю, – сказал доктор Уилкокс однажды. – Случалось, и по моей вине умирали люди. Но я живу с этим.

– Очень рад за вас, – буркнул Бродвуд.

– И вы сможете, – ободрил Уилкокс. – Даже не сомневайтесь. Главное, не позволяйте этой тяжести поработить ваш рассудок.

– Тяжести?

– Ну… тяжести в сердце. Вы убили своего друга. Я вижу как вам плохо.

– Мне плохо, доктор, оттого, что я торчу взаперти. Смерть Джонсона не причем.

– То есть… как это? Разве лишь от этого? Разве не… вы ведь застрелили друга! Вы сами!

Бродвуд поморщился.

– И что теперь? Посыпать голову пеплом – и в монастырь? Я многих застрелил. Даже не считал скольких.

– Но убить друга…

– Любой из убитых мною, мог стать моим другом. Но не делать же трагедии из каждой смерти.

– То, что вы говорите, просто ужасно.

– Ужасно то, что я сделал, – возразил Бродвуд, – а разговоры это только слова.

– Вам должно бы знать, что слово подчас ранит больнее свинца, – сказал доктор Уликокс со значением.

– Вот как? – глаза Бродвуда сверкнули. – Скажите, как часто в вас стреляли?

– Никогда.

– А меня, доктор, дырявили восемь раз. Поделюсь опытом: свинец больнее.

Доктор Уилкокс удалился с видом оскорбленного мудреца, и Бродвуд уже привычно остался наедине с воспоминаниями. Но все старания выявить новую суть на затасканном полотне суданского расследования шли прахом.

Желая дать разрядку мозгу, Бродвуд взялся за книги. В больничной библиотеке помимо разного рода медицинских фолиантов оказалось и впечатляющее количество художественной литературы, которую доктор Уилкокс доставлял Бродвуду целыми стопками, изумляясь как это можно проглатывать книги с такой нечеловеческой быстротой. Секрет Бродвуда в основном заключался в бездне свободного времени, шести-семи часов для сна ему было более чем достаточно – остальное время он читал, если, конечно, не занимался гимнастикой, и занимался гимнастикой, если, конечно, не читал.

– Я не думаю, что тем убийцей были вы, – заявил доктор Уилкокс в один из дней накануне Рождества. – Вы кажетесь мне отвратительно искренним человеком. Свое мнение, каким бы мерзким оно ни было, вы обязательно выставляете напоказ, всем на зло. Я очень тонко чувствую людей, которые носят маски. Вот что скажу, им такая прямота несвойственна.

Бродвуд поднял брови.

– Вы сейчас не кажетесь таким уж безумцем, – заметил он.

– Порой этот образ очень утомляет. На самом деле я другой, – доктор Уилкокс заискрился блаженной улыбкой, и ткнул пальцем в сторону порядком истрепанного собрания сочинений Шекспира, которое лежало на прикроватной тумбочке Бродвуда. – «Весь мир – театр. В нем женщины, мужчины – все актеры», – процитировал он чуть нараспев. – Я не просто врач – я ученый, а ученый, знайте, должен быть не от мира сего: неплохо, если с причудой, но лучше чтоб настоящим психопатом. Иначе никто не воспримет всерьез. Заурядный человек ничего прогрессивного не изобретет, так ведь? Ха! Чистейшая глупость. Но есть кое-что выше меня, выше любого, даже самого великого, то с чем просто нельзя не считаться – мнение большинства. А мнение большинства утверждает: настоящий ученый равно сумасброд. Прикидываться безумцем обычно весело, но, как я уже говорил, утомительно. Я слишком стар, чтобы носить маску сумасшедшего, я скоро уже буду настолько стар, что на самом деле сделаюсь сумасшедшим. Я, наконец, сброшу маску, но для окружающих ровным счетом ничего не изменится.

– Какая драма, – иронично подытожил Бродвуд. – Очень проникновенно. У меня даже возникло подозрение, что вы хотите втереться ко мне в доверие. По заданию Кросса, вероятно?

Доктор Уилкокс отвел взгляд.

– Э… ну да, он просил меня… но нет, он уверен, что убийца – вы, а я чувствую, что нет.

– Почему нет?

– Да потому что вы таков, как вы есть. Вы ни за что не станете надевать маску и играть роль. Я думаю, вы просто неспособны врать. И я хочу помочь вам. Понимаете?

Бродвуд был откровенно изумлен обвинением в том, что он «просто не может врать», кроме того он абсолютно не понимал как ему может помочь этот ненормальный старик.

– Ну… ну, не знаю… – замямлил Уилкокс, когда Бродвуд осведомился на какую помощь он может рассчитывать. – Я попытаюсь убедить Кросса…

– Убедить? – Бродвуд фыркнул. – Не говорите ерунды, доктор, убедить Кросса вам точно не по силам.