Пока не нашёл ещё один.

Издали он показался мне близнецом предыдущего: те же каменные блоки, то же чахлое дерево, чья листва почти не даёт тени вдосталь. Но приблизившись, я обнаружил, что этот полон водой.

Вмиг проснулась и жажда, и усталость. Я сел на землю и некоторое время набирался сил, только после этого сумел подняться, зачерпнуть воды и умыться, а после — и напиться ею досыта.

Вечер расползался вокруг, и самым верным было остаться. Дверь, которую я чувствовал всё ещё слишком далёкой, не могла в этом мире закрыться без меня.

Ночь подступала тёплая, я не стал разводить огня. Так и сидел, опираясь на ствол дерева и вслушиваясь в шелест ветра. Звёзды постепенно загорались над грядой холмов, точно обозначали дорожку, указывали направление, вот только совсем не то, что было мне нужно.

И конечно, я не заметил, когда задремал.

***

Снилось дерево. Оно застилало ветвями свет, узором выплеталось на синеве неба. Я же стоял на дне сухого колодца и смотрел вверх, не в силах выбраться. Гладкие каменные блоки были так плотно пригнаны друг к другу, что я не мог ни зацепиться, ни поставить ногу, ни вбить клинок между ними.

Не испытывая страха, я всё осматривался и осматривался, будто бы это как-то улучшало моё положение.

Нет. Колодец не хотел отпускать меня.

Впрочем, я не успел отчаяться, потому что проснулся.

***

Вокруг стелилась ночь, на меня смотрело полное небо звёзд.

Поднявшись, я подошёл к колодцу, в тёмной воде тоже плыли звёзды. Отчего-то я оглянулся назад, но, конечно, не увидел другого, потерявшегося среди пустоши. Только темнота, только ветер ночной, и всё.

Однако я точно видел самого себя, склонившегося над другим колодцем. Будто в какой-то момент, ещё днём, в жару, забыл там свою часть, тень, кусочек себя самого.

Странное и тревожное ощущение никак не хотело уходить.

***

Я больше не уснул. Набрал флягу воды, но не спешил уйти, отчего-то решив встретить утро именно здесь.

Постепенно ночь посвежела, и в какой-то миг на востоке небо стало бледным, как тонкий фарфор. И разбилось, выпустив из трещины огненный сгусток солнца. Тогда я решился идти.

Стоило ступить несколько шагов в таких ещё неярких розоватых лучах, как навалилась необычная, злая усталость. Я увяз в воздухе, тщетно пытаясь вырваться. Глаза закрывались сами собой.

Не понимая, даже не в силах разозлиться, я опустился на землю, и меня отпустили — но я знал, что на деле пленитель только ослабил путы.

Я взглянул на молчаливый колодец и не нашёл там ответов, запрокинул голову и… вдруг понял, что на самом деле сейчас и нахожусь на дне, только этот колодец много больше встреченных скважин. Всё в него поместилось, и небо будто накрыло его крышкой.

Куда бы я ни шёл, меня ждали только гладкие каменные стены, сложенные, наверное, из камней ещё более крупных, ещё более древних, чем каждая из встреченных миниатюрных копий колодца.

Тогда я разлёгся на траве. Главная загадка отгадалась, и дверь уже не казалась мне далёкой. Скоро она должна была открыться, потому что теперь колодец уже был надо мной не властен.

****

— Вставай.

Наверное, я заснул, потому что совсем не узнал голоса. С трудом открыв глаза, я увидел парня моих лет. Он склонился надо мной, но вряд ли был так уж озабочен моей судьбой, лицо его было спокойным, почти равнодушным.

Сев, я потянулся и уставился на него, не зная, как начать разговор.

— Я должен выпустить тебя, — скупо пояснил он, видя моё замешательство.

— Выпустить? — ухватился я за это слово.

— Ну да. В этом мире тебе больше нечего делать, Путник.

— Так ты — Дверь?

— Привратник, — он оглядел пустошь, покачал головой. — А ведь до третьего ты так и не добрался, но уже угадал главное.

— До третьего колодца? — переспросил я, проверяя, не потерял ли что-нибудь в этом мире. Всё было на месте.

— Ага, до третьего, — он хмыкнул. — Ну теперь-то неважно…

Меня выбросило из этого мира прямо на крыльцо дома. Я недовольно нашарил ключи. Что же там было, в третьем-то колодце? Чем он-то был полон? Ночной темнотой?..

Но, похоже, эта загадка уже не разрешится.

Я вошёл в дом.

========== 099. Два мира ==========

Мир казался созданным из разноцветного стекла, в котором вспыхивали блики и загорались звёзды. Я стоял на хрупком, причудливо изогнувшемся мосту, и во мне тоже было вдоволь хрустальной хрупкости. Можно было смотреть сквозь собственные пальцы, а за стеклом груди наверняка видно было, как гулко бьётся сердце.

Оказавшись здесь, я замер, испугавшись, что неосторожным движением расколю самого себя или всё мироздание разом. Но когда привык, всё же посмел коснуться гладких перил, всмотреться в блестящие, отражающие друг друга поверхности и плоскости.

Всё расцвечивалось радужными бликами, пастельные, мягкие тона перетекали один в другой, преображаясь бесконечно, мерцая, удивительным образом рождая внутри крошечные сияющие точки. Под моей кожей тоже текли, переливаясь, крохотные галактики.

Небо гляделось в землю, всё отражало друг друга, и я, наверное, отражал частичку этого мира столь же чётко, как он мог отразить меня.

Даже звук тут казался хрустальным, звенящим, даже ветер словно лился, неся в себе мельчайшие сияющие частицы. Не вредно ли таким дышать? Или моей плоти, ставшей такой же стеклянно-прозрачной, уже ничто не повредит, кроме прямого удара?

Наконец я сбросил оцепенение и перешёл по мосту на другую сторону навечно застывшего хрустального потока. Словно деревья, здесь высились зеркала, и в них я дробился и бесконечно повторялся. В таком лесу можно было заблудиться, даже не двинувшись с места.

В округлом куполе небес не сияло солнца, но свет как будто бы проникал изнутри, шёл от неведомого источника и потому был мягок и чист. Он почти не давал теней. На мгновение я представил, что на самом деле нахожусь в одной из тех сфер молодых миров, что так часто парили вокруг лампы на моей кухне. Когда я улыбнулся этим мыслям, тысячи меня повторили улыбку.

Я шёл мимо зеркального леса, и во множестве своих дубликатов потерял осознание самого себя. Вот только это было совсем не страшно, напротив, стало спокойнее. Может быть, на какой-то бесконечный миг я даже превратился в зеркало или прозрачную стеклянную статую — ничего нельзя было утверждать конкретно.

Само передвижение по этому миру казалось скольжением и парением. И когда-то я забыл о возможных осколках, о том, что стекло способно разрушаться. Наверное, то была секунда чистейшего счастья.

***

Наступил миг, когда весь мир зазвенел, точно захотел расколоться, напомнив мне о вероятных угрозах. Но нет, и снова страх был ложью, никаких трещин не появилось, ничто не дрогнуло, не опало осколками. Всего лишь открылась дверь.

Она, конечно, тоже была стеклянной, и переступать её порог было немного больно — растворяясь в этом мире, я почти что забыл о других. Или о том, что мне нужны какие-то другие.

Однако дорога вела меня прочь, и я сделал шаг вперёд. Как было нужно.

***

Дыхание перехватило, и лишь секундой позже я осознал — всего лишь ветер бьёт прямо в лицо, быстрый и безжалостный. Он был влажным, даже ледяным, нёс снеговые хлопья. Дышал не то застоявшейся зимой, не то гневной, выхолодившейся весной.

Дверь разбилась, осколки спрятались среди лежащего пухом снега. Я этого почти не заметил.

Ещё немного тоскуя о заворожившем меня стеклянном мире, я поднёс ладони к глазам, но они вновь налились плотью и больше не были прозрачны. Я перестал быть зеркалом или стеклом, перестал отражать. И грустно, и, наверное, к лучшему.

Теперь мой путь лежал сквозь усыпанную снегом пустошь, всё дальше, к темневшему на фоне высветленных до белого небес лесу. А сердце всё ещё стучалось неровно, слишком гулко, словно искало стекло внутри меня.

От мокрого снега я быстро промок насквозь, вот только почему-то совсем не испытывал холода, как будто забыл, что это такое.