Возможно, где-то здесь, в темноте, таятся сотни тысяч чужих масок и лиц. И когда они вот так присутствуют в материи сна, даже не различить, чем же отличается маска от лица, что более настоящее. Главное, не прикладывать ни одну из них к себе, ведь мало ли, какой попадётся характер…
Город спит и смотрит сон, в котором не видит себя, но находит множество зеркал. Те ничего не отражают, кроме клубящегося снегопада. Я тоже вижу эти зеркала, но для меня они — точно двери. Я прохожу сквозь каждое, стремясь надышаться мирами, в которые они ведут, уводят и увлекают.
Мне сегодня легко находить дорогу назад, потому что достаточно идти на голос снегопада. Оп! — и я уже снова танцую с ним вальс. Тягучие ноты разносит северный ветер, сегодня он сместил всех своих братьев. У него, видимо, сольный концерт.
Прохожу улицей, которой никогда и не было прежде. Вполне возможно, что для заблудившегося в себе города появление новой улицы как раз оправданно. Интересно, как же утром город поступит с ней, когда пробудится. Неужели стыдливо спрячет? Или же примет как должное?
Между людьми и городами на поверку оказывается много общего. И когда идёшь по граням городского сна, только о том и думаешь. И кстати, очень легко проникнуть в сон каждого из людей, что сомкнули веки с городом вместе. Некому мне помешать, и я брожу из мира в мир, из сна в сон, из города, который представляет себя, в город, который не знает, что он такое…
Странная ночь. Странный ветер. Я тоже становлюсь странным. Это лёгкое чувство, оно растает, если только вглядеться в него пристальнее, рассыплется, если попробовать коснуться его пальцами. Но я не смотрю и не касаюсь. Только ощущаю. Это гораздо лучше, а мгновения словно растягиваются. Есть время налюбоваться.
Снегопад превращается в кружение мотыльков. Фонари замирают на месте, но сейчас кажется, что они выросли в чаще, похожи на плотные переспевшие плоды: только тронь — и брызнут сладким соком. Город окончательно потерял себя и стал лесной чащей. Кто же поручится, что внутри себя город не может быть лесом? Кто же скажет, что ему должно всегда придерживаться одной и той же навечно застывшей формы? Уж тем более кто заставит город поступать так внутри его собственного сновидения?
Я не боюсь ни леса, ни зеркал, ни забывших себя городов. Но застыв посреди чащи, я вспоминаю о доме. Мысль чуждая и несвоевременная, мечтать о выходе из изменчивого пространства ищущего себя города только ради того, чтобы обнаружить собственный дом, как-то слишком уж дико, даже если всё вокруг странно.
Потому-то я остаюсь на месте, а через мгновение уже понимаю, что вокруг не лес, а горы. Город-горы. Как многого город не знал о себе, что ищет таких сравнений.
Теперь я стою на краю ущелья. Там, далеко внизу, гуляет северный ветер и идёт снег. Но я слишком высоко, смотрю на тела снеговых туч, что медленно переползают от одного края ущелья к другому. А город… города почти нет, я только знаю, что последний, запутавшийся в ветках дерева фонарь, кажется, раньше стоял на моей улице.
Всё снова меняется, миры вырастают и развеиваются пылью, снеговой крошкой, водяными каплями. Подо мной, надо мной и во мне катятся волны моря, а потом сон вспыхивает тысячью огней, те становятся звёздами, и…
Да, город просыпается. Ещё не рассвет, в снежном мареве тонут и фонари, и дома, и улицы. Я стою почти на крыльце и медлю, не зная, как высказать городу, что мне понравилось бродить в его сне. Северный ветер смеётся надо мной, ему-то как раз всё давно понятно.
Наконец я открываю дверь. Прихожая темна, но мне и не нужен лишний свет, внутри меня горит звездой клочок сна. Тот самый, где есть новая улица, что прежде не существовала. Знаю, она поведёт на холмы, пробежит мимо леса… Знаю, но всё же не спешу выпускать её из себя.
До рассвета не больше получаса, снегопад скоро совсем перестанет, уляжется и северный ветер, тогда будет самое время выпустить улицу в мир. Пока же она ещё так хрупка. Почти что только моя. Моя и, конечно, спавшего города.
========== 004. Юная и Прекрасная и первый Сновидец ==========
Тонкий абрис, только ниточка, выстраивающая силуэт, отделяющая тьму от тьмы — по засохшим чернилам ночи скользит острое перо с белой, почти сияющей краской. Постепенно очертания набирают плоть, становятся осязаемыми, получают лицо и голос. Передо мной стоит юная и прекрасная, создание ночи, улыбается, а в глазах тонут умирающие звёзды.
— Кто ты? — это не я задаю вопрос, это она говорит, обращаясь притом не ко мне, а к самой себе. Она ещё не ведает различий между «я» и «ты». — Кто… ты? — вот теперь она смотрит и на меня, и пауза, тончайший миг придыхания между «кто» и «ты» даёт понять, что она наконец-то отделила одно от другого.
— Твой проводник, — нахожу я ответ, хотя сейчас мы оба в материи сна, где никто никого не может вести, потому что сон равно не сотворён ни одним из нас, а существует где-то вне. Лишь мы — в нём. Это не я приснил себе её, не она приснила меня, в сущности, она ещё только родилась, а может, почти не родилась, зависла в материи чужого сновидения, остановившись в миге от сотворения.
Но она принимает мой ответ, кивает, кладёт ладонь на грудь.
— А я, — и этот жест на самом деле призван ещё раз подчеркнуть её самоосознание, — Юная.
— И Прекрасная, — я киваю. Такого имени здесь и сейчас ей более чем достаточно. А моего имени ей знать не нужно.
Теперь мы идём по почти неизменным пространствам сна. Идём рядом, но не вместе, а мир вокруг почти не даёт ответов. Юная молчит, ей всё ново, но интереса в глазах не заметить — когда у тебя внутри умирают настоящие звёзды, любопытство может вызвать лишь совсем из ряда вон выходящее.
— Почему же здесь? — наконец вопрошает она. Мы стоим на обрыве, который падает в темноту. Внизу, наверное, найдётся вода, глубокая темнота, в которой утонет всё, даже сам этот сон.
— Почему бы и нет.
Мой ответ под стать этому сновидению. Да и сам я тут начинаю растворяться, меня почти что и нет, да и зачем бы я был тут нужен. Кто-то вытащил меня в сновидческую реальность и забыл зачем.
— Потому что нет света? — она не спрашивает, не отвечает, но в конце её фразы слишком отчётливо рисуется вопросительный знак. Он звучит чуть фальшивой нотой. Она здесь потому, что не умеет задавать вопросы, теперь я это знаю.
— Звёзды — тоже свет, — намекаю я. Над нами рассыпается купол звёздного неба, разламывается и крошится, начинает кружиться и падать мелким песком, снегом, осколками звёзд.
Она внимательно смотрит, протягивает руку, чтобы поймать. Разочаровывается, потому что ещё не до конца воплощена — все осколки пролетают сквозь тонкие пальцы.
Сквозь меня тоже, но лишь потому, что это по-прежнему ничуть не мой сон. Чей-то ещё. Найти бы хозяина, который грезит о Юных и… Усмехаюсь, небо как раз закончило падать и обернулось алым. Здесь наступает рассвет.
На губах её читается невысказанное «Что это?»
Рассвет для неё впервые. Ночь тоже была первой, но Юная сама — часть ночи. А вот встающее солнце — это нечто совершенно новое. Нечто такое, чему она не может найти названия, не может отыскать понимания сразу.
— Восход солнца, — доносится не мой голос. Оборачиваюсь, чтобы заметить прячущегося в облаках Сновидца.
Причудлив здешний творец, но скромность — это даже хорошо.
— Солнце, — повторяет она, чтобы лучше запомнить. Раскидывает руки в стороны, обретая внезапно и крылья тоже. Только пока что ей трудно понять, как развернуть их, как поймать рассветный ветер.
Теперь уже я отступаю в тень. Мне тут совсем нечего делать.
Просыпаюсь.
Тягучий сумрак кутает всю комнату, даже кажется, что на самом деле я проснулся в ещё один сон. Проверять не хочется, только вспоминаю Юную, стоящую перед лицом рассвета и улыбаюсь. Должно быть, это здорово — увидеть восход солнца в первый раз.
Интересно, хватит ли у Сновидца сил дать ей жизнь?..
Где-то бьют часы, требовательные четыре утра. И можно снова попробовать уснуть, но вместо того я поднимаюсь и иду на кухню — варить кофе, мечтать о первом рассвете, кормить ранним завтраком внезапно залетевшие на огонёк миры. Рутина, такая приятная и умиротворяющая.
