Посидев ещё немного, я вдруг ощутил настойчивую необходимость убедиться в своём одиночестве. Идти стало трудно — вагон мотало из стороны в сторону — но я добрался до купе проводников. Раззявленная пасть двери манила чернотой пустоты, мелко дребезжали стаканы.

Туалет тоже оставался свободен, дверь в него была открыта и всё время билась в проёме, будто хотела сорваться с петель.

Я шагнул мимо в тамбур, открыл ещё одну дверь и вгляделся, едва различая во мраке, как несётся железнодорожный путь под колёсами. Перейти из вагона в вагон было и рискованно, и сложно, но я всё-таки почти прыгнул и забрался в следующий.

Этот оказался плацкартным, но тоже пустым. Тьма вливалась в окна, чёрные койки и белые стенки перемежались и внезапно обращались шахматной доской.

Никого.

Теперь я уже решительно двигался дальше. Я откуда-то знал, что локомотив несётся впереди, а не толкает сзади, и мне не терпелось узнать, есть ли кто-нибудь там. Есть ли хоть кто-то, управляющий железным монстром, несущимся сквозь ночь на такой ужасающей скорости.

Сколько бы ни оставалось ещё вагонов впереди, но я был полон решимости пройти их все.

Однако уже в следующем всё оказалось не так-то просто. Он тоже был плацкартным, но в нём царил настоящий хаос: разбросанные и выпотрошенные матрасы и подушки, вырванные столешницы, раскрытые зевы коек, из которых таращился мрак. Я остановился, не совсем понимая, смогу ли пробраться через весь этот бардак. Кто или что это сотворило?..

Тут поезд шатнуло, завизжали тормоза, но ход будто бы и не замедлился вовсе. За окнами часто-часто замелькали тусклые фонари. Мимо нёсся то ли городок, то ли станция. Поезд не собирался останавливаться здесь, полосы света нарубали пространство вагона на ровные кусочки, и в этих вспышках хаос казался почти до гротеска ужасным.

Встретив это препятствие, я только удостоверился, что нужно идти вперёд. Пробираться между завалами, едва не спотыкаясь — а вагон шатало так, что это было сродни тому, чтобы пройтись по канату над пропастью — было чрезвычайно непросто. Но всё же я вскоре уцепился за поручень у последних мест. Здесь грузно лежали какие-то чёрные мешки. Вдохнув запах ржавой воды — дверь туалета снова отчаянно хлопала-шамкала беззубой пастью, я в один рывок добрался до тамбура и некоторое время стоял у окна, рассматривая пролетающие фонари. Не похоже, что там находился город. Фонари словно болтались посреди чёрной пустоты, ничуть не позволяя что-то рассмотреть.

Я почти привык перепрыгивать сцепку вагонов, но когда закрыл дверь за собой, услышал страшный скрежет и понял, что сцепка расцепилась, хвост состава странно медленно отделился и начал останавливаться, скоро затерявшись во мраке.

Похоже, у меня совсем мало времени. Я бросился дальше.

В следующем вагоне, должно быть, был ресторан, но он тоже превратился в хаос, потому я уже ничего не рассматривал, лишь пробирался среди мусора и обломков, впитывая запах запустения, дыхание самой черноты.

Опять сцепка, опять прыжок и… скрежет. Ресторан тоже остался на путях, пока наш локомотив мчался сквозь ночь, всё ускоряясь.

Потерялись где-то и фонари.

Следующий вагон встретил меня абсолютной пустотой, точно он был товарный, а не пассажирский. Я быстро прошёл его насквозь, хотя вой, и скрежет, и стук здесь оказались по-настоящему громкими и жуткими. И… наконец-то я был в локомотиве!

Добравшись до кабины машиниста сквозь жар и духоту перегревшегося нутра локомотива, я ничуть не удивился тому, что тут никого больше не оказалось. Голова поезда рассекала мрак сильным прожектором, но оттого темнота становилась только гуще, даже чудилось, что впереди нас ждёт плотная стена тьмы, о которую мы и расшибёмся наконец.

Разобраться в управлении было непросто, но, кажется, я нашёл тормоза, вот только они совсем не реагировали на меня. И тогда только мурашками по спине прокатилось осознание, что нужно немедленно покинуть этот странный состав, выйти прочь из этого мира, иначе я неминуемо окажусь свидетелем катастрофы, если уж не её невольной жертвой. Я был здесь совершенно один, вокруг только темнота и жуткий звук, нарастающий, вопящий звук находящегося на пределе металла.

Вот только подходящей двери поблизости не нашлось.

Локомотив мчался во мрак, и луч света, дрожащий и тонкий, всё сокращался. Впору было бы запаниковать, но во мне не отыскалось ни страха, ни чего-либо ещё, все эмоции вдруг умерли, остановились, замёрзли. И я снова взглянул на свои ладони, прочитал в них сеть линий, сеть шрамов, точно это был строки ненаписанных писем.

Оглянувшись, я понял, что из нутра, которое я прошёл насквозь, ползёт чёрная раскалённая пустота. Что она уже сожрала хвост, отцепила последний вагон. Что мрак вокруг опасен, и единственный свет, отголосок которого едва-едва падает через стекло внутрь — свет прожектора, который бледнеет, бледнеет, чтобы совсем раствориться в темноте.

И мне некуда уйти отсюда.

Я сжал нож, но он молчал. Он был только куском металла, ничего не значащим, изувеченным и пустым. Во мне молчали песни странников, задохнулись линии путей, умерли, не распахнувшись, двери. Я смотрел в глаза мраку, а он смеялся и ждал, когда погаснет последний едва заметный блик.

Страха по-прежнему не было. Я словно замёрз на грани с опаляющим жаром, мои пальцы всё ещё были белыми, но я знал, чувствовал, видел, как кончики замутняются тьмой. Мой голос исчез, но к немоте я тоже был готов. Я только не хотел исчезнуть, не хотел оказаться раздавленным или съеденным мраком.

И закрыл глаза.

Тёплые ладони властно легли на плечи, дёрнули, словно кто-то стремился вытащить меня из тьмы, и когда я оглянулся, то встретился взглядом с… ним.

— Отец.

— Сын.

Мы стояли в лесу, деревья возвышались вокруг, тянулись выше и выше, синий сумрак кутал стволы. Воздух был недвижим, и я с удивлением понял, что меня только-только отпускает ощущение быстрого и неотвратимого движения навстречу… наверное, гибели.

Мы молчали, и его ладони по-прежнему стискивали мои плечи.

— Это был конец? — наконец нашёл я слова.

— Вроде того, — он усмехнулся. — Но не твой.

И всё вновь изменилось. Я ещё чувствовал его прикосновение, но уже находился дома, а его… не было. И в то же время он всегда стоял рядом.

Заваривая чай, я всё ещё слышал, как с лязгом, воем, стуком и криком несётся сквозь ночь сумасшедший поезд, чтобы упасть в глотку ухмыляющейся тьмы с обрыва…

Прямо сейчас.

========== 074. Руины ==========

Город раскрылся передо мной цветком, загудел, зашуршал, пахнул дымом. Я стоял над ним, на смотровой площадке, и смотрел вниз, не торопясь спуститься. Мне казалось, что я приду совсем не туда, а оттого я медлил.

Город был очень молод, почти юн. Он не мог надышаться воздухом весны, он кричал, и пел, и звенел. Я вглядывался в очертания улиц и запоминал его таким, точно зная, что это единственный шанс.

Время в этом мире текло очень странно, я никак не мог понять принцип. Между тем сам оставался вне его потока, как это часто случается. И наблюдая за гудением, шевелением, мельтешением городской жизни, я видел, как город взрослеет, а потом начинает стареть.

Это было интересно, но вызывало странное ощущение, граничащее с неприятием. Когда я всё-таки решился спускаться — лестница ждала меня — город уже казался старым, почти древним.

Пока я шёл, каменные ступени под моими ногами рассыпались пылью и порастали травой. Я двигался через смену сезонов, сквозь сотни зим, вёсен, сквозь внезапно возникающий осенний туман, летний зной, миновал снегопады, обращающиеся грозовым ливнем. Всё проносилось так быстро, что нельзя было и уследить.

Первая улица, что встретила меня, уже превратилась в лесную тропу, в конце которой высились руины. С трудом я узнал в них здание, тянувшееся к свету и радовавшее глаз, когда я смотрел сверху.

Оглянувшись, я понял, что и смотровой площадки больше нет, а лестница обернулась козьей тропой. Город исчезал на глазах, а камни его становились подножием гор.