Удивившись, я двинулся вдоль оврага, выискивая нечто вроде переправы. Отчего-то соваться в саму темноту не хотелось. И не потому, что там могло поджидать что-то опасное, злое, но я словно опасался слиться с ней. Ведь и так почти растворился в полутонах.
Странное чувство, что владело мной, вело меня по самому краю. Иногда камешки и песок тонкими струйками срывались из-под ступней и вливались в темноту на дне оврага, та принимала их, скрадывала и… ждала, когда я тоже сорвусь.
Я смотрел только себе под ноги, не желая падать. Оттого-то я не сразу заметил, что изменился и мир вокруг, изменилось небо. Из-за горы показалось бледное светило, оранжеватый лик его можно было бы наречь лунным, но в то же время в нём немало было и от угасающего, побледневшего солнца, которое валится за горизонт в осенних сумерках.
Зачарованный, я смотрелся в него, как глядятся в зеркало, я пытался угадать его имя, прочувствовать его свет. Тени и сумерки словно и не изменили своих оттенков, но я ощущал лучи, я видел восход. Наверное, это всё же луна, а может, тут нет ни солнца, ни луны, а эта большая звезда, оберегающая мир, почти призрачна и неизведана.
А потом я увидел серебристый луч, словно раздвигающий травы передо мной. Светило дарило мне дорогу, и я ступил на неё, не сомневаясь. Пусть даже оно и повело меня в овражью тьму, куда я не ходил входить, но теперь, пока серебристая лента тропы вилась под ногами, никакая тьма не могла бы поглотить меня, растворить меня, окрасить изнутри и снаружи.
Я долго кружил по оврагу, я видел, как мягко взлетает сова, унося в когтистых лапах мышку, заметил, как одинокий волк рыщет на другой стороне оврага, распутывая следы кролика, обратил внимание на то, как беспокойно мечется олень в высокой траве, почуяв запах хищника. Мир, не так давно затихавший, оживал, раскрывался, начинал петь, шептаться, рассказывать истории.
Дверь встала передо мной неожиданно. Она была столь высока, столь неопределённо, что можно было принять её арку за причудливое сухое дерево, изогнувшее крону. Глядя на неё, на чуть мерцающую дымку, отделявшую миры один от другого, я подумал, что, должно быть, действительно уменьшился. Ведь в такую дверь мог бы пройти здешний великан.
Светило всё так же вглядывалось в меня, чуть спрятавшись за горный склон. И мне всё больше казалось, что я нахожусь в сердце акварельного рисунка, что становлюсь лишь чёрточкой или даже точкой. И, наверное, это означало, что пора перешагнуть порог.
В последний раз взглянув в лицо луне или солнцу, я шагнул в неизвестность…
Новый мир был почти обычным, в нём не нашлось ни странных теней, ни сумерек. Сияло обычное солнце, чирикали птицы. Дверь позади меня захлопнулась, исчезла, рассыпалась, не оставив в этой реальности на память о себе даже шрама.
Но в глубине души я всё ещё стоял там, очарованный тем миром до такой степени, что мне хотелось узнать его имя.
Я быстро нашёл новую дверь, и в этот раз она привела в мою собственную гостиную. Уставший, почти обессилевший, я расположился в кресле и долго смотрел в огонь камина, вспоминая потрясший меня мир.
…В полночь кто-то постучал в моё окно. Я распахнул створку и никого не увидел. Но на жестяном подоконнике меня ждал плотный конверт, квадратный, из белоснежной бумаги. Я подобрал его и отправился в кабинет, где открыл осторожно, стараясь не повредить причудливую печать, которой он был скреплён.
Наконец перед моими глазами открылось послание. Акварель была воздушной и странной, в ней как будто бы что-то искажалось, а что-то оказывалось очень правильным. На ней был изображён тот самый мир, и его меланхоличное светило снова смотрело мне в глаза.
Я не стал запирать акварель в рамку и прятать её под стеклом, оставил её на рабочем столе — эта улыбка иной реальности согрела мне сердце. Это было приглашение, а значит, мы с миром пришлись друг другу по вкусу.
========== 053. Душа мира ==========
Когда бродишь по мирам и реальностям, по граням того, что произошло и что ещё не успело произойти, встречаются удивительные существа и создания. Можно поговорить со звёздами, можно коснуться ладоней ветров, можно…
…И он тоже был особенным, необыкновенным, сияющим.
В тот вечер я устроился на склонённом стволе дерева над быстрым потоком. Был тихий летний вечер, над тёмной водой кружили светлячки, и мне хотелось просидеть здесь до самого рассвета, потому что было слишком хорошо, слишком тепло, так не хотелось покидать эти места.
Где-то в кронах перекликались совы, вечер превращался в ночь, оливковые сумерки крались в тенях, ветер унялся. Я почти ни о чём не думал. Нечасто выпадал вечер, когда бы можно было отдохнуть, не заботясь о дальнейшем пути, не волнуясь о каких-то заботах, не стремясь поскорее отыскать открытую дверь.
Мне казалось, я один в этой чаще, в одиночестве слушаю пение ручья, но в какой-то миг я почувствовал внимательный взгляд. Кто-то смотрел на меня, прячась то ли в тенях, то ли за стволами деревьев. Я огляделся, стремясь высмотреть наблюдателя. Неподалёку в кустах светлячки сновали так густо, что это удивило меня и заставило улыбнуться.
Лишь несколько мгновений спустя я понял, что это не светлячки. Сияние сложилось в силуэт, а после стало ясно, что это мальчишка. И тогда-то он кивнул мне.
— Всегда думал, что это только моё место, — сказал он, приближаясь.
Шаг его был лёгким, точно он на самом деле почти ничего не весил, но рукопожатие оказалось крепким, а ладонь тёплой.
— Я только путник, остановился отдохнуть перед дорогой, — вернул я улыбку.
— Странствуешь между мирами, — заключил он. — Так интересно, но я не могу покинуть этот.
Присмотревшись к нему получше, я не нашёл, отчего бы у него не было такой возможности, и он заметил мои сомнения.
— Нет, дело не в том, что это — мой дом. Хотя, конечно, это тоже очень важно, — он покачал головой. — Но этот мир не сможет без меня, а я — без него.
Были времена, когда я много слушал о таких существах, о созданиях, в которых внезапно воплощалась душа мира. Они не могли бы покинуть его, а мир никак не мог бы их отпустить. И сейчас я даже не знал, верить ли мне в это.
— И ты опять сомневаешься, — теперь он надо мной смеялся.
— Пожалуй, раньше я не встречался ни с кем, кто не мог бы по своему желанию оставить какой-либо мир. Другое дело, что не все этого и хотели, — я обвёл рукой лес вокруг нас. — Здесь слишком хорошо. Так что я не могу не понять желания остаться.
— Однако я не всегда хочу быть здесь, — и теперь его голос звучал грустно.
Мы помолчали, но я не хотел спрашивать о причинах. И когда он заговорил снова, речь пошла немного о другом.
— Я могу зажигать здесь звёзды, могу поменять местами рассветы и закаты, могу заставить весь мир замолкнуть, — и в то же мгновение оживший в ночи лес замолчал, точно в нём совсем никого не осталось. — Мир сделает ради меня что угодно. Он любит меня.
— А ты не любишь его? — напрашивался вопрос.
— Отчего же… Люблю, — и он вздохнул. — Но во мне слишком много любопытства. Я мог бы не выйти к тебе, ты не заметил бы, не почувствовал взгляда. Вот только… Каждый, кто приходит из иных реальностей, это словно предложение, манящая уловка, которая подтачивает мои силы. И в то же время я не могу без странников и их рассказов. Призванный жить лишь здесь, принадлежать лишь этому миру, я рвусь прочь хотя бы в мечтах.
— И ты таким родился? — почти посочувствовал я.
— Вовсе нет, и это самое смешное. Нельзя родиться душой мира, можно лишь принять её. И не знаю, где она берётся, откуда происходит. Возможно, я умру, едва она покинет меня, отыскав другого носителя. Может, она отпустит меня. Тогда я смогу странствовать, как ты.
В глазах его что-то сверкнуло, он протянул ладонь к небу.
— Видишь, как прекрасно? Как хорошо здесь? В этом есть и часть моей работы. Я должен исправно любить этот мир, чтобы он оставался столь же привлекательным… Но… Мне кажется, любовь моя иссякает.
