Давно я не слышал этого густого звука, и в сердце что-то откликнулось, и в душе что-то запело в тон.
Забыв надеть куртку, я выскочил на крыльцо и там заиграл. Мощный голос варгана разнёсся по округе, на мгновение словно бы заставив весь мир замереть. И вот уже я играл и играл, обо всём забыв, закрыв глаза.
Наверное, вокруг меня летели снежинки, превратившиеся чуть позднее в дождь, наверное, происходило что-то ещё, но я был центром и ничего не видел. Во мне оживала, пронзала меня насквозь мелодия.
Я не чувствовал ни ветра, ни холода. Растворился в звучании, которому сам был источником, и когда очнулся из этого мистического транса, уже вечерело. По-прежнему стоя на крыльце, я опустил руку с варганом. Снег уже давно кончился, перестал и дождь, а небо расчистилось. Усталое солнце разбрасывало розоватые блики по городским окнам и бегущим ручьям, воздух сладко и свежо пах подступающей весной.
А в душе моей больше не было никакой раны.
Постояв ещё немного, я вернулся в дом и принял горячий душ, чтобы согреться. Мне было радостно, я был счастлив.
***
Следующее утро, однако, снова оказалось солнечным, и опять танец света на потолке обнажил мою внутреннюю опустошённость. Не похожая на раскрытую чёрную дыру, она, тем не менее, продолжала меня беспокоить, ни капли не нравилась. А потому я смотрел и смотрел на пляску световых пятен, вспоминая, что же вчера так помогло мне.
Варган нашёлся на тумбочке у кровати. Я заиграл, даже не вставая. Не потребовалось никакого долгого транса — опустошённость сбежала, исчезла, заросла, заполнилась звуком.
И день пошёл своим чередом.
Открылась дверь, снова затянул меня к себе таинственный и славный мир, снова я с кем-то встречался, о чём-то болтал и смеялся. А хворь… Хворь отступила, если не совсем исчезла. Впрочем, я не загадывал. Главное, что у меня появилось лекарство.
***
На следующее утро февраль рыдал холодным ливнем. Гулко гудели трубы водостока, звенели капли, отскакивая от плитки, которой был замощён мой балкон, и ударяясь в стеклянную дверь. Весь мир звучал как-то по-новому, совершенно иначе.
Не было световых пятен и бликов, но я и не хотел рассматривать их на потолке. Возникло ли чувство опустошённости? Я даже не понял этого, потому что мне так захотелось влиться в общую мелодию, что я подхватил варган совсем без раздумий.
Почти нагим выскочил я на балкон, продолжая играть. Город пробуждался под этим ливнем от долгой зимней спячки, капли дождя пожирали оставшийся снег, обнажая землю, ручьи пенились, с шумом сбегали по улице, где низвергались в канализационный сток со звуком настоящего водопада.
Мы играли с дождём, плели общую мелодию, и в этом было только лишь незамутнённое счастье.
Музыка была моим лекарством…
***
Я не мог забыть тот февраль.
Сколько бы февралей не минуло после него, но именно тот навсегда отпечатался в памяти, да так ярко, будто бы в него можно было шагнуть в любой момент.
Варган, как и шаманский нож, теперь всегда был при мне. Моё личное средство первой необходимости. Мой верный друг, спасший меня от меня самого.
Однажды у костра, где, как водится, собрались странники, шедшие во всех направлениях длинным трактом, ведущим от одного мира до другого, кто-то посетовал на ту же болезнь.
Голос его был робким и тихим, даже нельзя было однозначно сказать, парень или девушка пытаются поделиться своей болью. Я слушал внимательно, да и другие примолкли, то ли вспоминая, то ли не зная, как поддержать.
Когда говорящий замолчал, поглубже надвинув на голову капюшон, точно спасаясь от сильного ветра. Мне пришло в голову спросить:
— Как давно ты играл или пел?..
— Давно, — признал этот странник, глянув на меня и тут же отводя взгляд.
— Попробуй сделать это на рассвете, — я пожал плечами и почти неосознанно тронул варган, что в особом мешочке болтался на моей шее.
— И я тоже давно не играл, — раздался ещё один голос.
А вскоре уже и все странники загалдели, признаваясь в том, как мало в последнее время они уделяли внимания музыке. Решено было встретить рассвет всем вместе, всем разом.
Может, все мы были больны в тот миг? Я ведь, даже зная лекарство, не мог отрицать, что был поражён и болезнью.
И конечно, едва рассвело, мы встали на краю обрыва. Здесь были те, кто держал в руках варган, был юноша со звонким думбеком, были две девушки с флейтами, а у кого-то нашлась скрипка…
Точно, как раз у того, кто у костра жаловался на свою пустоту.
И стоило первому лучу выглянуть из-за края, как мы заиграли. Мелодия лилась каскадом, и каждый из нас понимал, что в этот самый миг рана наконец-то исчезает полностью, не оставляя даже рубца.
…Мы разошлись, когда солнце встало, унося в своих душах мелодию, что сплотила нас, излечила и дала нам сил.
========== 045. Письмо с августом ==========
Я сидел на холме и смотрел, как долина внизу постепенно кутается в туманную шаль. Скрадывались очертания пышных кустов, пропала из виду серебристая лента речушки, скрылись высокие травы. Только пение сверчков звенело и звенело сквозь сизую дымку, прорываясь к небу, удивительно чистому, синевато-фиолетовому.
Крупные звёзды можно было срывать, как цветы. Они чуть заметно дрожали, точно хотели потанцевать, но оказались слишком крепко прикручены к небосводу.
Я откинулся на спину, приминая траву, и вгляделся в наступающую ночь. Было спокойно и тепло, но спать не хотелось ни капельки. Ещё вчера я бежал от промозглого февраля, а сегодня нашёл настоящий август, и нельзя теперь было так просто покинуть это место. Хотелось напитаться любимым месяцем, стать сосудом, в котором он плескался бы подобно дорогому вину.
Ароматы пряных трав, сверчки и звёзды… И совсем немного яблочно-медовых нот. Вот мой личный августовый рецепт.
Улыбнувшись, я прикрыл глаза на мгновение, а когда снова открыл, надо мной парила стайка светлячков. Блуждающие огоньки, отливающие синевой и изумрудной зеленью, кружились и танцевали. Я вытянул руку вверх, один из светлячков тут же опустился мне на пальцы. Крупный, словно недовольный чем-то, он долго устраивался удобнее, но всё же вспорхнул и скрылся в ночном небе. Наверное, там было поинтереснее.
— Какой прекрасный мир ты нашёл.
Я повернул голову на голос и узнал свою давнюю знакомую. Её меч лежал на траве между нами, в рукояти мрачно горел тёмно-алый камень.
— Ты только из битвы, — угадал я.
— Пришла по твоему имени, — она кивнула и недовольно поморщилась, а потом закатала рукав рубашки, показывая повязку на предплечье. — Засмотрелась, вот и…
— Скоро пройдёт, — мне не нужно было видеть рану, чтобы почувствовать, насколько она пустячная.
— Это да, — она тоже улеглась в траву. — А что, тут всегда август?
— Вот этого не знаю, но если бы так, запомнил бы путь в этот мир, — я усмехнулся.
— Я бы тоже, — она помолчала. — А вчера я была у северного моря. Но там царил декабрь, кажется, вечный.
— Наверное, там было непросто, — я представил валы холодных волн, хрустящую ледяную корочку на камнях в полосе прибоя, обледеневший маяк…
— Непросто, — она усмехнулась. — И холодно, а я… как всегда. Ну ничего. Смотритель маяка приютил потом.
Вокруг разлилась звенящая сверчками тишина, звёзды смотрели нам в глаза и перемигивались между собой.
— Хорошая ночь, — она чуть повернула голову. — Но мне нужно больше действия, я не могу вот так.
Я тихонько рассмеялся.
— В этом между нами разница, я ценю такие моменты, а ты стремишься сквозь них пробежать.
— Зато нам не скучно, — она села. — Куда пойдёшь потом?
— Пить февраль, — теперь и мне захотелось сесть. Я поймал кисточку травы и пропустил сквозь пальцы, ощущая, как она нежно покалывает кожу. — На самом деле я тут решил немного отдохнуть от него.
— Февраль… Я давно не виделась с февралём, чаще всего оказываюсь в каком-то… ноябре.
Мне это было понятно. Ноябрь порой становился настоящей клеткой, занимал собой всё пространство, не позволяя другим месяцам занять положенные места. И было особенно мучительно пытаться прорываться сквозь ноябрьскую белую пелену, изукрашенную обнажёнными ветвями деревьев.
