Ветер рвёт лепестки и становится тише. Засыпает закат в поле красном от крови, маки дивно прекрасны, но капельку боли в своих листьях несут, не стараясь делиться.

Солнце уж закатилось, затихли и птицы…

***

Он замолчал и лукаво усмехнулся.

Поле маков, простиравшееся до самого горизонта, пламенело в солнечных лучах. Я стоял рядом, сначала прислушиваясь, а теперь просто в молчании, не желая ни продолжения истории, ни даже точно знать, правда это или выдумка.

Домишко, почти развалившийся, стоял по правую руку от меня. Я старался не оглядываться на него, но он таращился единственным окном, распахнув пасть двери, щерясь единственным зубом — кирпичом, оставшимся от порога.

Над нами с тягучим кличем пролетели птицы, и я неосознанно двинулся в том же направлении, раздвигая сочные маковые стебли. Алые лепестки трепетали, словно хотели рассказать мне что-то или остановить.

Что заставило меня опуститься на колени?

Вокруг был терпкий маковый запах, и голова почти сразу закружилась, хотя мне бы ничуть не повредили эти цветы. Я всматривался в переплетение их корней и стеблей, то ли рассчитывая найти что-то, то ли, напротив, надеясь ничего не разглядеть.

Земля дышала, она была живой и полной, она дарила столько сил своим детям… И я едва не поверил, что услышанное ранее было лишь страшной сказкой, что любят рассказывать на закате, но… потом я заметил нечто белое. Точнее, не совсем белое. Сливочно-жёлтое или оттенка слоновой кости…

Кости! Да, это и была кость, совершенно точно человеческая. Продолговатая, чуть присыпанная землёй, она лежала под маками, давая им жизнь, быть может.

Чуть поодаль торчали сквозь маковые стебли дивной решёткой рёбра. Они так сплелись с цветами, что уже невозможно было бы разделить, такой цельной был эта картина.

Так, шаг за шагом, маки вскоре явили моему взгляду целый скелет. Распростёртый среди них, забытый временем, выбеленный дождями…

Даже череп был здесь же. И сквозь него нашёл путь цветок.

— Видишь, это не ложь, — он встал рядом.

Я не ответил. Пустые глазницы черепа всматривались в мою душу.

***

Когда я вернулся домой с этой прогулки, алое поле так и не истёрлось из памяти. Я точно оставил частицу себя там, у костей, рядом с чёрным, навсегда опустевшим домом. И в груди поселилась глухая тоска.

Мечты, рассыпавшиеся маковыми семенами по полю, сбываются так или иначе, да вот только не всегда получается оценить их, рассмотреть их, почувствовать.

Было горько.

Я стоял в собственном саду, вдыхая пряный августовский запах, но он не лечил меня теперь, не обнимал, не кутал, не заставлял вновь улыбнуться солнцу. Я потерялся сам в себе, и вместо меня вырастало новое маковое поле, будто именно мои кости остались там забытыми, потерявшимися среди алых лепестков и зелёных стеблей.

— Тебе не о чем тревожиться так сильно, — сказал он, выступив из тьмы. — Не о чем.

— Наверное, — уронил я в ответ.

— Одна жизнь сменяет другую…

— Я знаю, — закрыв глаза, я опять представил маковое поле. Что заставляло меня испытывать такую глухую боль?

— Круг жизни более тебя не утешает? — он обнял за плечи, и я поддался ему, позволил увести себя в дом.

— Круг жизни и не может утешить, он только… заставляет смириться, разве не так? — я замер на пороге. Маки плескались во мне, наполнили до краёв.

— Верно, не может, — согласился он. — Так отчего же ты не смиришься?

На это я не ответил. Перед моими глазами на безжизненном поле упал старик, за спиной его висел большой мешок, набитый маковым семенем. Старик упал, чтобы не подниматься, и вместо него скоро, так скоро, поднялись тысячи цветов. В этом мне чудилась метафора, смысл которой я никак не мог постичь.

— Ищи, — посоветовал он и исчез.

Я же так и остался, а внутри меня колыхалось маковое поле, залитое кровью заката.

Я был и маком, и солнцем, и небом, и ветром, и… стариком, и его костями.

***

Ветер рвёт лепестки и становится тише.

Засыпает закат в поле красном от крови, маки дивно прекрасны, но капельку боли в своих листьях несут, не стараясь делиться.

========== 205. Нэйра ==========

Горные тропы и побережье, леса и просторы полей. Я видел всё это будто бы с высоты, но не чувствовал себя ни ветром, ни птицей, пока не осознал, что нахожусь в очередном сне. Смутно помнилось, что прежде я сидел в сумрачном парке на скамье, очевидно, устал и уснул именно там. Но, как бы там ни было, это не имело никакого значения прямо сейчас.

Я выбрал округлый выступ скалы и опустился на него. Подо мной простиралось ущелье, в котором с клокотом и шумом бежала бурная река. Усевшись и свесив ноги, я окинул взглядом раскрывшееся передо мной сердце местных гор и улыбнулся.

Здесь, где-то между осколками камней, среди изрезанных морщинами горных пиков скрылась сказка, за которой я мчался, прежде чем уснуть в парке. Я ждал её, зная, что скоро она, подобно любопытному лисёнку, выглянет и… расскажет сама себя.

***

Она родилась среди выходов скальной породы в шаге от снегов. А может, и не родилась, всего лишь соткалась из клочка облака и радужно сияющей водяной пыли, поднимавшейся по утрам от несущейся вниз реки. Появившись на свет, она улыбнулась, мир представлялся местом светлым и чудесным, никого не было рядом, чтобы убедить в обратном.

Росла она быстро, и к полудню уже оказалась сильной и рослой, плела из солнечных лучей плащ для себя и напевала, подражая журчанию воды. Длинные и белые волосы свободно трепал ветер.

К вечеру она, полностью готовая к пути, окинула взглядом склон, который дал ей жизнь, и побежала по каменному крошеву, стремясь отыскать кого-нибудь — она пока совсем не решила кого!

Прыгая с камня на камень, балансируя на осколках скалы, она казалась такой ловкой и такой невесомой, что могла бы показаться с птицей или призраком, но только некому было сравнить.

***

В горное селенье пришла она уже в ночи, частокол хоть и высился вдвое против её роста, не стал ей препятствием, и вскоре она уже брела по улицам, недоумённо рассматривая сбившиеся близко друг к другу скромные домики.

В наползавших с гор сумерках они выглядели мрачными и печальными, и только одно крыльцо было ярко освещено — дома старосты, где вечерами собирались немногочисленные жители, чтобы выпить чего-нибудь и поболтать.

Она, конечно, постучала в дверь, хотя и не понимала пока нужды в крыше над головой, и встретил её сам староста.

Был он мужчина видный, ещё не в летах. Стоило ему увидеть рождённую среди гор, как сердце его забыло, как биться ровно.

— Кто ты, гостья? — спросил он, впуская её в переполненную дымом и голосами залу.

—Я? — удивилась она, открыв в себе способность к человеческой речи. — Не знаю.

— Что же случилось? — удивился он. — Быть может, дикие звери напали на тебя?

— Меня не трогают звери, — пожала она плечами.

— А откуда ты родом?

— Из сердца гор, — она взглянула на него и чуть нахмурилась. — Из сердца гор…

— Наверное, ты заблудилась, — решил он. — Ну-ка, налейте-ка кружку, обогрейте мою гостью. Она ничего не помнит о себе.

Пройдя в центр залы, она присела на табурет, озираясь с любопытством того, кто впервые видит так много людей. Кто-то протянул ей кружку, и она сделала глоток, хотя не нуждалась в питье, тепле и еде.

Староста улыбнулся.

— Как же тебя зовут?

— Не знаю, — пожала она плечами, ведь истинное имя её было столь сложным, что высказать его на человечьем языке она не сумела бы.

— Тогда… — он всмотрелся в её чистые и нежные черты, — я дам тебе имя Нэйра.

— Нэй-ра… — повторила она, сощурившись.

— Хорошее имя, — поддержали его.

— Хорошее, — кивнула и она, отставляя на стол кружку с напитком.

— Наверное, ты устала, — и он подал ей руку. — Пойдём же, Нэйра, я устрою тебя отдохнуть.

В отдыхе ей не было нужды, но она пошла. Едва же они остались вдвоём, как он обнял её и прошептал: