— Тогда она станет только твоей, изменится, не будет моей, — пожал я плечами.
***
Наконец я выбросил всё это из головы, повалившись в траву и зажмурившись.
Чёрт с ними, с мыслями и тревогами. Пусть меня заключит в инклюз из солнечного света этот чужой август, приключившийся в мире, настолько далёком от путей странника, что я прежде никогда не встречал его.
Трава чуть шуршала под ветром, иногда слышалось журчание воды, всплески выпрыгивавшей рыбы, и я едва не задремал или едва не развоплотился.
— Этот мир и есть твоя мысль, — узнал я голос.
И тут же понял, что вокруг нет никакого августа. Мы стояли на всё той же крыше, тонули вместе с городом в темноте и холоде, на нас опускалось звёздное небо.
Мне было жаль ненастоящего августа.
***
Позже, когда мы спустились в кофейню и потягивали кофе — у него было по-венски, мой же — латте, он добродушно объяснял:
— Всё так, как я говорил. Мы все теряем и мысли, и воспоминания, и идеи. Но они, как и сны, впрочем, никуда не исчезают. Почему бы мне не разделить с тобой знание?
— Ты намеренно преподнёс это так…
— Да-да, — отмахнулся он. — Но это же тоже интересно.
— Интересно вогнать меня в такое состояние? — всё же меня начинало это забавлять.
— Ага, ты смешной, — он откинулся на спинку стула. — Ты начинаешь искать последствия, за которые отвечаешь.
— А это неправильно?
— Ну ты ведь и сам сказал, что сбежавшие мысли…
— Перестают быть моими.
— Именно, — и он отставил пустой бокал. — Именно.
***
Проснувшись, я недоумённо огляделся, вокруг расстилались позолоченные подступившей вплотную осенью холмы, шептал ручей, вздыхали травы. Я вновь оказался в пучине августа.
Или, быть может, она выплеснулась из меня самого?
Что было настоящим, что случилось во сне?
Я покачал головой, не зная больше ни единого ответа. Поднявшись, вновь двинулся вдоль ручья, наблюдая за стрекозами, вслушиваясь в мир и себя. С одной стороны, я будто бы только сильнее запутался, с другой, чувствовал необычайную ясность сознания.
Случайно бросив взгляд в сторону, я увидел висящее в воздухе округлое зеркало. В воздухе?
Теперь я не мог пройти мимо и остановился прямо напротив, ожидая увидеть собственное отражение, но нет, только холмы и кустарник. Я сделал ещё шаг, заворожённый этим зрелищем и растерявший все вопросы.
Тогда только изнутри шагнул к стеклу и он. Нас разделила незримая граница, мы смотрели друг другу в глаза.
— Забавно, да? — спросил он.
— Не уверен.
— Ты любишь август.
— Где я на самом деле?
— Может, лучше спросить, кто ты сейчас? — он усмехнулся, откинув с лица рыжие волосы. Я сделал тот же жест мгновение спустя.
Перед глазами проскользили образы и тут же потерялись. У всех было моё лицо, но…
— Маг.
— Шаман.
— Перестань играть со мной.
— Перестану, безусловно, — и он протянул руки, пробил податливую зеркальную плоть и обнял меня за плечи. — Это всё Охотник, которого ты отпустил.
— Кто-то ещё хочет обрести собственный путь? — прикосновение его было очень приятным и одновременно пугающим.
— Нет, да и Охотник… Всё ещё часть тебя, где бы он ни бродил. Не понимаешь, Шаман?
— Нет, — признался я. — И не хочу.
— Ну, поэтому и не понимаешь, — он засмеялся и слился со мной.
Пропало зеркало, август, холмы и солнечный свет.
Я стоял посреди мрака, на меня падало звёздное небо, подо мной шуршал город, ворочался во сне, недовольно мигал огнями.
Я же был совершенно один.
Но не одинок.
Внутри меня смеялся Маг.
Я тоже улыбнулся.
— Ты прав, — шёпот на мгновение сверкнул в воздухе и рассыпался колкими осколками, — это действительно забавно.
========== 196. История странника ==========
Я подслушал эту сказку в таверне, что стояла едва ли не у самого горизонта, на западе. Там постоянно, даже ранним утром, мерещился закатный свет. Среди путников часто встречались сказители, вот один из них и разговорился, выпуская дым изо рта да поглядывая по сторонам искоса, проверяя, кто же на самом деле слушает.
— Бродил я как-то мирами, что всегда в стороне от торных путей. Уж и не вспомнить, который тогда попался первым, но как сейчас встаёт перед глазами дорога…
***
Дорога была вымощена зеленоватым стеклом, каждая стеклянная плитка, у краёв изумрудная, к центру превращалась в травянисто-зелёную, но цвета казались приглушёнными, мягкими, да и, в общем-то, в этой реальности всё было пастельно-нежным, будто бы здесь и не могло появиться кричащих тонов.
Путь вёл вперёд и вперёд, заворачивал у холмов, спускался к ручьям, где приходилось перепрыгивать по влажным камням, и бежал всё дальше, будто совсем не имел конца.
Странник, бредущий вдоль очень между собой похожих лугов и рощиц, позабыл о времени и только рад был немного отдохнуть от других дорог и иных троп, где приходилось гораздо тяжелее, чем тут, в объятиях солнечного тепла и с подбадриваниями летнего ветра. Лишь к вечеру он задумался о ночлеге, о приюте, и тогда понял, что ничего похожего пока не встречал.
Очередной ручей по широкой дуге огибал рощу и устремлялся на север, и путник решил, что как раз здесь, между деревьями, у воды, которая несётся столь радостно и быстро, он и остановится. Раз уж нигде не встретилась деревенька, если уж до города оставалось так долго и далеко.
Он развёл огонь на песке неподалёку от воды, сел к костру и некоторое время смотрел на танец языков пламени. Из-за деревьев не было видно, как садится солнце, но сам воздух дышал приближающимся, накатывающим океанской волной вечером. В изменчивой тишине, что строилась из голоса ручейка, переклички птиц, стрёкота сверчков, странник почти растворился, отпустив все мысли и тревоги. Он словно уснул с открытыми глазами, а когда пришёл в себя, всюду уже властвовала ночь.
Над водой сновали беспокойные зелёные огоньки, в кронах изредка вскрикивала высоким голосом непонятная птица, и темнота то сгущалась, то внезапно отходила от едва очерчиваемого изрядно прогоревшим костром круга. А напротив странника, на границе между мраком и полусветом замерла девушка.
Точнее, это поначалу он признал существо — девушкой. Но чем дольше рассматривал, не стремясь сразу выдать, что уже может видеть её, тем сильнее ему казалось, что она то ли нимфа, то ли русалка, может, даже сильфида.
У неё были длинные волосы и сияющие полупрозрачные глаза. Черты лица острые, скулы слишком высокие, из-под спутанных, висящих до земли белых волос торчали кончики длинных ушей. Рот, плотно сжатый, едва выделялся на бледной коже, точно губы совсем лишились красок.
Она сидела, подтянув колени к груди, и волосы укрывали её так сильно, что рассмотреть, одета ли она во что-то или как там выглядят её бёдра и колени, было невозможно.
Странник потянулся и спросил:
— Кто ты, красавица? Пришла погреться у огня?
— Проверяю, кто ты, — ответила она холодным голосом. — Что здесь делаешь, странник? Такие, как ты, обычно обходят мир наш стороной.
— Отчего же? Он красив.
— И опасен, — она чуть наклонила голову. — Я легко могу убить тебя.
— Но пока что не убила, — странник только усмехнулся в ответ. — А значит, никогда не убиваешь без разбора.
— О, ты делаешь вывод в свою пользу, но мне, быть может, сегодня лень сразу набрасываться и есть желание разговаривать, — она оскалила белые клыки. — Или я сыта.
— Что ж, такое возможно, — согласился он. — Тебе, конечно, виднее, но я ещё жив, и мы говорим. Это в любом случае отличный знак.
— Хороший настрой, — текучим движением, которое только казалось медленным и плавным, она переместилась так близко к нему, что странник ощутил леденящий холодок, исходящий от её зеленоватой на поверку кожи.
— Завтра уже я покину эту реальность, — сказал он. — А если тебе вздумается пообедать мною, то сегодня. Для меня-то ничего не изменится.
— Скучные вы существа, странники, — она провела длинным пальцем по его скуле, — всё-то вам нипочём. Плотью своей делитесь даже… — она засмеялась. — Вдруг я знаю, как выжрать самую твою суть?