***

Свет, краски, сияющий воздух — всё воспринималось обострённо, во всей неожиданной полноте, точно нервы мои внезапно обнажились, перестали прятаться в недрах тела. Или же я просто сам по себе обратился в нечто, умеющее исключительно воспринимать, принимать, вникать.

Слышалась мелодия весеннего города, сотканная из шагов, гудков, голосов, из шума пока обнажённых ветвей, звона проводов в пальцах ветра, из пения птиц, из лая собак, с наслаждением бегущих за автомобилями, что выехали из арки двора. Музыка, где каждая нота исполнялась необычным инструментом, собранным из частичек привычного шума.

Я растворялся в этой реальности, переставая ощущать себя самое, чтобы прочувствовать весь город, все удалённые уголочки, центр, каждую улочку, каждый парк, сквер и бульвар.

Чтобы увидеть за всем этим, а точнее, над всем этим великолепное море, невероятное, не имеющее границ.

Я был бесконечно влюблён.

***

К ночи, когда я уже проводил закатное солнце, прохлада всё же пробралась и в сердце. Теперь я стоял на площади и всматривался в темноту небес, будто выискивая в ней ответ.

Мне снова чудилось, виделось, мнилось и шепталось море. Пойманное в апреле, скованное весной, оно силилось проснуться и в полную силу развернуться там, где некогда пребывало.

Влюблённый, я никак не мог разобраться, кому отдал сердце — океанская ли волна, апрельский ли город это?

Прикрыв глаза, я наконец-то отрешился от всего, представил себя в тишине и мраке, чтобы рассмотреть получше, что выросло в глубине души.

***

— Вы — очарованный странник, — её фигура вышагнула из мрака, высветилась, будто сплелась из мельчайших сияющих точек.

— Влюблённый. Сегодня, — поправил я, решая про себя, её ли вообще искал.

— И это тоже, — теперь можно было разобрать в ней древнее существо, спрятавшееся за привлекательной и невинной оболочкой. Однако интуиция ничуть не взвилась, а спала где-то на дне меня самого. Неужели никакой угрозы?

— Отчего вы решили заговорить со мной? — спросил я.

— Никак не могу решить, — она обвела ладонью городские постройки, и тут же мы оказались на островке два на два шага, на осколке скалы, запертом в сердце океана, — что следует оставить, а что — убрать? Подскажите, странник?

— Я и сам не могу выбрать, — улыбнувшись, я развёл руками. — Познакомившись с городом, я нашёл за ним океан. И оба они заняли по кусочку сердца.

— Да… Да, я понимаю, — она погрустнела. — Однако мир мой кажется мне незаконченным. Потому-то здесь всегда лишь апрель. Потому каштанам на центральном проспекте никогда не зацвести. И морю, моему океану, никогда не занять всё до самого горизонта…

— Одно вложено в другое и тесно сплелось, — согласился я. — Но разве в этом не прелесть?

— В незавершённости?

— В слиянии.

Она замолчала надолго, то ли осмысляя, то ли решив, что советы странника и его рассуждения никакого внимания не стоят.

Внутри меня прогорала влюблённость. Я смотрел на то, как пламя становится всё скромнее, пока и вовсе не исчезает. Это было и печально, и радостно, ведь поймавшее меня незначительное чувство на самом деле мешало другим.

— Слияние, — повторила она. — Это ты полюбил?

— Некогда, — кивнув, я услышал, что моя дверь собралась из осколков звёзд, замирая позади.

— Что ж, это повод для размышлений, — и она чуть улыбнулась. — Уходи, странник, мне нужно сделать уборку.

Послушавшись, я сделал шаг, не оборачиваясь к ней спиной. Я чувствовал дверь, не было нужды всматриваться в неё.

Острый приступ любви исчез в тот миг, когда я перешагнул порог.

Или остался со мной, скрывшись в воспоминаниях о городе, который был морем, об океане, который всегда жил над ним, о творящей мир, что решилась сплести вместе и то и другое.

========== 195. Мысли ==========

Я брёл берегом ручья, куда-то спешившая вода помогала мне упорядочить мысли, и пока я следил за ней, мир раскрывался и изменялся, представая в ином свете. Эта реальность пришла ко мне в ответ на накопившиеся вопросы к самому себе, обещая помочь если не разрешить их, то хотя бы упорядочить.

Теперь я следил за стрекозами, вспоминая хокку, ловил блики солнца, вместе с тем стараясь разложить смутные ощущения по полкам, осмыслить всё то, что меня взволновало и продолжало пока бурлить глубоко внутри.

***

— Ты когда-нибудь замечал, что мы оставляем наши мысли среди чужих улиц и равнодушных зданий, бросаем их, не заканчивая, обрывая, ухватившись за новую тему, показавшуюся более интересной? — он стоял рядом со мной на крыше, и ветер подталкивал нас в спину, будто желал нам падения.

— Нет, — идея показалась мне интригующей и пугающей одновременно.

— Вот если представить… — он прикрыл глаза. — Такой мыслепоток замирает в воздухе… Или кружит, подобный сухим листьям, над дорогой, которой ты только что шёл. Вдруг существуют целые миры, где сейчас остались лишь позабытые кем-то мысли?

В груди шевельнулась тревога.

***

Чувствовалось дыхание приближающейся осени. Листва кустарников местами уже начинала желтеть, краснели округлые ягоды, похожие на боярышник. Тени отливали синевой. Я остановился там, где ручей внезапно менял направление, и вдохнул глубже, желая впитать предвкушение осенних деньков.

Вдохнуть и вместить в себя немного чужого августа, который мог бы именоваться как угодно иначе, но всё равно для меня оставался августом, осенним привратником, возлюбленным братом.

Оглянувшись, я не увидел ничего странного, и это удивило, словно я должен был оставить след из потерявшихся мыслей, а тот почему-то не отразился в прогретом солнцем воздухе.

***

Мы сидели на крыше непозволительно близко друг к другу и молчали, пока он не расколол тишину:

— Ведь есть же миры, переполненные обрывками снов, есть же те, где сплелись фантазии, впечатления, ощущения тысяч странников. Значит…

— Полагаешь, где-то существует и мир, в который уносятся все оставленные мысли? На кого же они там похожи?..

— Не знаю, — мы встретились взглядами.

***

Я бродил по холмам, прорезанным сухими руслами ручьёв, обнажающими их каменное естество, мои шаги шуршали по иссохшей траве, жёлто-соломенной, острой, жадно вцеплявшейся в одежду. Ветер трепал мне волосы, из-под ног выпрыгивали кузнечики и разбегались сочно-зелёные крупные ящерицы.

Мне уже стало намного легче в этом уходящем лете, переполненном светом, уступающим осени по капле, по одному листку.

Я даже не сумел бы сказать, отчего так встревожился. Почему меня так взволновала идея, что оставшиеся без присмотра мысли станут, как брошенные сны, бродить по мирам.

Впрочем, спокойствие бывает сродни печали, а её мне совсем не хотелось.

***

— А ещё мы разбрасываемся своими воспоминаниями, не ценим краткие мгновения, каждое из которых, в сущности, неповторимо и этим уже бесценно. А потом, когда нам приходит в голову желание вспомнить, то мельчайшие подробности, упущенные, как капли воды сквозь пальцы, не придут и не помогут. Картина будет казаться неполной, в ней не останется жизни, не будет самого главного — души, — проговорил он торопливо.

— Странно, я тоже когда-то думал об этом, — нахмурился я. На крыше было уже слишком холодно, нас согревало только тепло друг друга.

— Вдруг эта мысль не принадлежит мне, а твоя? — поддел он. — И я поймал её, забрал, присвоил.

— Мне нужно ревновать её? Что, думаешь, я должен сделать с этим?

— Не знаю, — он озадаченно усмехнулся. — Решать, выходит, тебе.

***

Ручей растворился в речушке, я сидел на берегу и тоже мечтал раствориться, только в воздухе, переполненном солнечной усталостью. Тепло не могло вылечить затаившийся внутри меня холод, тот самый, которого я впитал слишком много на крыше.

Зачем он заставил меня беспокоиться о мыслях, разбежавшихся по другим мирам? И если уж они всё равно унеслись прочь, может, в том и был их смысл?

***

— И тебе её совсем не жаль? — сейчас он походил на хищника. — Не жаль, что я её изувечу?