— Конечно, если вы — мисс Киттифолд, — ответил он, удивлённый до крайности.

— Именно так, — рассмеялась она. — Томас, вы очаровательны. Как видите, я вступила в права и теперь ношу иной облик, именно поэтому я заказала портрет. Вы прекрасно увековечили то, что я никогда уже не верну в полной мере.

С этими словами она подхватила картину и… растворилась в воздухе. О том, что это не было мороком, напоминал только кошель и лёгкий аромат духов.

Он лёг в постель пораньше, чтобы утром как следует обдумать произошедшее. Конечно же, он спустился проверить входную дверь и убедился, что та закрыта, а мисс Киттифолд лукавила, когда объяснила своё появление. Но раздумья об этом были бы слишком тягостными среди ночи.

Утром, однако, кошель всё так же оставался в мастерской, где он положил его, а вот картины не было, так же, как и всех набросков к ней, кроме того, самого первого, выполненного простым грифелем.

***

— И я потерял покой, — закончил мой гость.

— Теперь вы, Томас, разыскиваете мисс Киттифолд в иных мирах? — уточнил я, всецело ему сочувствуя.

— Я прошёл много реальностей, — кивнул он. — Потерял там свой возраст, но не умение писать картины. Я ищу тот мир, откуда пришла ко мне баронесса, ведь там не осталось своего художника. В этом моё призвание, понимаете?

Я понимал, потому кивнул и вышел в центр гостиной. Уж с этим-то я мог ему помочь. Уже очень скоро передо мной открылась дверь.

— Прошу вас, Томас, мисс Киттифолд наверняка ждёт вас.

Он позабыл свой плащ и шляпу, ринувшись в дверной проём так быстро, что мне оставалось лишь улыбнуться.

========== 160. Заброшенный дом ==========

Я набрёл на заброшенный дом, выбитые стёкла щерились в мою сторону осколками, дверь висела на одной петле, и плющ вскарабкался на крыльцо и втекал зелёной волной внутрь. Мне тоже стало любопытно, что же там скрылось, да и осталось ли вообще хоть что-то.

Меня встретил зеленоватый полумрак. В небольшом холле царил хаос: сломанная мебель, разбитое зеркало, песок и старая листва. Местами, там, куда попадал солнечный свет, зеленели побеги, в тёмных углах росла плесень, похожая на тёмную, набравшую воды губку.

Я прошёл дальше, мимо покосившейся двери, ведущей на кухню — туда было не войти, обрушилась стена. Уцелела гостиная, в ней даже оставался столик, на котором, будто ожидая меня, лежал конверт.

Не сдержав любопытства, я поднял его, но не сразу решился открыть. Впрочем, адресата автор не указал, и послание могло быть оставлено любому и каждому, кто когда-либо переступит порог.

Я всё-таки вытащил чуть сыроватый листок, в одном уголке его тоже уже цвело плесневелое пятнышко.

***

Здравствуй, неизвестный!

Возможно, ты обнаружишь это письмо тогда, когда сам я уже превращусь в пыль. Что ж, зови меня Пайтер, если тебе вообще нужно моё имя, и читай мою историю не спеша, потому что у меня не было желания писать слишком большие письма.

Я всегда был одиночкой. Хоть и родился в хорошей семье, никогда ни в чём не нуждаясь, к двадцати одному году я постарался полностью отречься от родителей и их дел, уединился здесь, в глуши, предпочитая жить охотой, а не заниматься скучными расчётами. Я не научился любить людей и быстрый пульс жизни больших городов, не сумел насадить в себе чувство необходимости кого-то рядом.

Здесь, в лесах, мне было хорошо. Отец, понимая, что не вернёт такого, как я, в лоно семьи, подарил мне этот клочок земли, занявшись воспитанием младшего брата, ставшего его надеждой и опорой.

Скромный мой дом не требовал слишком больших затрат сил, хотя моя семья порой помогала мне — в основном оставляя полезные мелочи и продукты в условном месте, а не набиваясь на встречу. Вскоре я позабыл звук их голосов, их имена и лица. Надеюсь, и они так же легко выбросили меня из памяти, лишь по привычке привозя какие-то бесполезные вещи.

Так продолжалось достаточно долго, я совсем одичал, отпустил бороду, наслаждался пением птиц. Мне было легко и привольно в кои-то веки.

Но однажды утром всё это исчезло, прекратилось, обрушилось, разлетелось прахом… И я могу подобрать и другие сравнения, неизвестный, чтобы описать, как много боли мне это причинило.

В мои леса вторглись шумные люди.

Целая семья, беглецы из города, не умевшие слушать природу, не желавшие её понимать. Они встали лагерем у ручья, где я набирал воду, нарушив и моё уединение, и мой образ жизни, и весь здешний мирок.

И им было хорошо!

Они наслаждались каждым мигом, пока я, заперев дом, приглядывал за ними из чащи. Дети дразнили меня зверем, пусть и не видели ни разу. Их родители смеялись и звали чудаком, не имея на это никакого права. Никто не старался выслушать меня или хотя бы уважить как хозяина этих мест. Я же опасался приближаться к ним. Кто же знает, чего можно ждать от столь странных людей?

В какой-то миг я осознал, что не понимаю их языка!

Я видел их эмоции, читал их чувства, но до меня не доходило ни единой фразы, я не мог вычленить слов. Наверное, необходимость в таком понимании у меня пропала, и постепенно я забыл, как говорить, как звучит речь. Я не чувствовал себя хуже из-за этого, ведь в лесу я прекрасно понимал каждое живое существо. Я говорил по-волчьи и лисьи, мог побеседовать с совой и оленем. Зачем мне были иные наречия?

Я всё реже возвращался в дом, но иногда таки приходил, чтобы написать страницу-другую дневника. Ты не найдёшь его, он погребён слишком далеко теперь.

Написанное я мог прочесть, что, наверное, было странно, а может, мои незваные гости действительно принадлежали другой стране. Как бы я мог это узнать наверняка?

Так или иначе, я следил за ними, всё больше дичая. Я и чувствовал себя зверем, ожидая, что глава семьи вот-вот начнёт выслеживать меня по следам, да только он был слишком слеп, чтобы действительно найти хоть что-то.

Я приходил в свой маленький дом по ночам, устраивался на постели и слушал, как поёт лес. А иногда и не приходил, ночуя под деревом. Они же заглядывали на мою поляну с завидной частотой. Им нравился дом, его добротные стены и крепкая крыша, его тепло, и камин в спальне, и кухонька, куда всегда попадало утреннее солнце.

Однажды они заняли мой дом, и я не вернулся.

Незнакомец, ты спросишь, как же так вышло, что ты читаешь это письмо, находясь в гостиной? Кстати, не слишком ли она обветшала? Наверняка, очень, ведь ни их, ни меня давно нет.

Они называли меня зверем, теперь уже все разом, и однажды — думаю, они сами виноваты в этом — я обернулся таким, каким они видели меня. Я пришёл к ним — в мой — дом диким волком и снял дверь с петель. Я разрушил всё, что попалось мне на пути и…

Наверное, ты понимаешь, что случилось.

Обретя человеческий облик, я не мог больше жить здесь. Я оставил дом сразу после того, как написал эту записку. Оставил, чтобы уйти в лес и никогда больше не вспоминать, как был человеком.

Прощай, незнакомец, спасибо, что выслушал исповедь.

***

Когда я дочитал записку, позади меня послышалось шуршание. Я резко обернулся и увидел крупного, напоминающего волка зверя. Письмо само выпало у меня из рук. Конечно, страннику не страшно было бы умереть от клыков и зубов такого существа — в любом случае я бы… просто проснулся. Но приятного в такой гибели тоже было маловато.

Однако зверь не нападал, настороженно обходя меня по кругу. Я поднял листок, не сводя со зверя глаз, вложил его обратно в конверт и опустил на чистый от пыли прямоугольник.

Зверь замер, настороженно глядя на меня, я же медленно отступал к двери. Не в моих правилах было нарушать чужое уединение.

Пайтер, ставший волком, по-прежнему жил, хоть дом его обветшал много лет назад. Что ж, я запомнил и готов был уйти, рассказать эту историю и другим.

Он… отпустил меня, возможно, угадав мои намерения не до конца угасшим человеческим сознанием, а может, понимая только, что я не представляю для него угрозы.

Мне хотелось бы рассказать, что этот мир лишился городов и давно весь порос лесами, но вряд ли он на самом деле этого не знал, каким бы уединённым ни было его существование. Он должен был чувствовать такие изменения. Или даже он и являлся им причиной, он и ему подобные. Для таких вопросов история не давала даже подсказки.