Я шёл, касаясь стены внезапно похолодевшими пальцами — камень надёжно удерживал в себе прохладу, каким бы ярким и солнечным ни был день. Лестница круто забирала вверх, заворачиваясь спиралью, местами ступени истёрлись, просели или начали рассыпаться, в них зияли дыры. Страшно было не провалиться — лестница внутри была не полой, а споткнуться и покатиться вниз, это уж точно не принесло бы никакого удовольствия. Свет проникал сквозь бойницы и трещины в камнях, тонкие лучи пронзали полумрак, как шпаги. Внезапно вспыхивали живыми искрами танцующие в воздухе пылинки.

Когда лестница сделала новый поворот, выводя меня на верхнюю площадку, пришлось зажмуриться от яркого солнца. Привыкнув, я подошёл к краю. Зубцы здесь осыпались, и можно было легко оступиться, но меня не покидала уверенность, что со мной ничего страшного не произойдёт.

С высоты башни было видно, что у подножия холма лежит посёлок, на другом конце стоит здание, очень похожее на церквушку, пусть даже в этом мире могут вообще не верить в богов. Солнечный свет превращал вид в пейзаж с картины умелого мастера, пронизанный тихим покоем и счастьем.

Холм, заросший травой и кустарником, мягкой волной спускался к ручью, русло которого расходилось шире, берега золотились песком.

Замечтавшись, я едва почувствовал, как задрожал воздух за моей спиной, а обернувшись, увидел дверь, зовущую продолжать путь. Конечно, хотелось оставаться в этом утре подольше, но я не стал отказываться от дороги.

***

Единственное, что будто бы изменилось, — погода. Я стоял на башне, и пронизывающий ветер толкал меня в спину, то ли мечтая сбросить, то ли настойчиво увлекая на лестницу. Я оглянулся на вид, но не было ни посёлка, ни церквушки, мир совершенно точно изменился, остался лишь такой же разрушенный замок. Померк солнечный день, ветер хищно вцеплялся в остывшие камни, влажный туман струился над руслом ручья.

Лестница в этой башне пришла в ещё большую негодность, спускаться оказалось сложно, то и дело вниз срывались камни и камешки, грохотали в горле лестницы, и я замирал, ожидая, когда же волна разрушения остановится.

Замковый двор встретил меня запустением, только серые камни и больше совсем ничего, ветер нанёс пыли и палой листвы. За аркой ворот виднелась пожухлая рощица, тропа заросла травой, но там сейчас стояла совершенно сухая. Осень?

День был слишком тёплый для осени, а деревья ещё не потеряли листву. Наверное, окончание лета. Тот миг, когда всё вокруг уже устремляется к увяданию.

Я спустился к ручью — он был похож на тот, из летнего и солнечного мира, только не бежал резво, а зарос тиной и ряской, зацвёл, больше не щебеча весело на камнях. Да и по ширине он значительно уступал, мне удалось одолеть его одним прыжком.

Интересно, зачем дорога показывает мне столь схожие и столь различные реальности?

Сердце подсказывало, что новая дверь очень близко — всего-то добраться до поворота тропы, и на этот раз мне не хотелось задержаться. Когда же я перешагнул порог, то оказался в собственном саду — с нерешёнными вопросами и удивлением вместе.

***

Вечером ко мне в гости заглянул Чефировый кот. Он с удовольствием выслушал мою историю, а затем сказал:

— Ведь всё просто, оба замка родились из твоих снов, тебе же выдалась возможность посмотреть на то, как они теперь существуют.

— Забавно, что оба они разрушаются, но один внушает приятные ощущения, а второй кажется зловещим, — усмехнулся я.

— Одному ты подарил вторую жизнь, другому медленное умирание, — с радостью пояснил кот. — У тебя бывают разные настроения.

— Да уж, вот это ты меня утешил, — я сделал глоток чая и спросил серьёзно: — Не нужно ли там моё вмешательство?

— Ну, если было бы необходимо, ты понял бы это ещё у ворот, — отмахнулся кот.

— Вдруг я не настолько сообразителен?

— О, миры, что выросли из чьих-то снов, умеют призвать создателя к ответу, — и он довольно потянулся за новой порцией чая.

Возможно, он был прав. Первый мир и вовсе не вызывал у меня печали, но вот второй. Как будто что-то там всё-таки оказалось не так, что-то было не настроено, недоделано. И я почти чувствовал зов, оставалось надеяться, что та реальность снова призовёт меня — сквозь сны или двери. Призовёт, чтобы я мог ей помочь.

Когда Чефировый кот исчез в ночи, я закрыл двери от лунного света и поднялся в спальню. Предчувствие кололось в кончиках пальцев. Кажется, я понял, что именно увижу во сне. Ко мне придёт замок, которому некогда я сам дал жизнь.

========== 148. Плетущая время ==========

На меня надвигалась темнота, сумеречная реальность перетекала и лилась, в ней все формы были неопределёнными, полупрозрачными и растворялись тут же, стоило только вглядеться пристальнее. Я медленно шёл куда-то, сознавая, что здесь нет никаких направлений, нет ни верха, ни низа, и на самом деле я мог бы с тем же успехом лететь или плыть, а может, и вовсе постоянно оставался на месте, пока мир вокруг танцевал и плавно деформировался, создавая иллюзию смены пространства.

Мрак и мгла иногда пронизывались лучами света, призрачного и неяркого, но настолько притягательного, что в какой-то миг я осознал, как стремлюсь догнать ускользающий луч, дотронуться до него, ощутить его прикосновение. И чем больше я погружался в эту реальность, тем отчётливее слышал повторяющийся монотонный звук.

Очень похожий на тиканье часов, но только отчего-то во мне крепла уверенность, будто ничего общего именно с часовым механизмом этот звук не имел. Он значит что-то абсолютно другое. Вот только проверить наверняка можно было, если бы источник нашёлся, но я не видел его и не мог понять, где именно он находится. Тут и не было ничего настолько чёткого, чтобы это звалось «направлением».

Иногда мне казалось, что я скольжу в кронах деревьев, иногда — будто прохожу морским дном, а вокруг колышутся водоросли. Порой возникало чувство, что всё вокруг лишь туман, и когда я протягивал руку, чтобы ощутить хоть что-нибудь пальцами, то кончики пальцев скользили по тончайшим нитям, а потом чувство исчезало, вокруг оставалась лишь пустота.

Реальность текла сквозь меня, я пробирался через неё. Мне представлялось, что этот мир обрёл внезапно змеиную форму, скользит, обнимая меня кольцами гибкого тела, но не впуская в свою суть.

Сначала мне хотелось понять, постичь, затем — выбраться, и наконец — раствориться.

***

Здесь словно не было красок.

Чёрное переливалось серыми полутонами, лишь редко возникало голубоватое свечение, но никаких красных и жёлтых тонов. И может быть, этот звук всё-таки был часовым механизмом, равнодушно отсчитывающим минуты в полном ничто — однажды я услышал бой часов.

Или мне только показалось.

Ещё мне слышалось дыхание, рваное, странное, дыхание пустоты или кого-то, в ней сокрытого, но страх или гнев были слишком ярки для этого места, потому я погружался дальше, не становясь их источником, не порождая их внутри себя.

***

В тот миг, когда я почти перестал ощущать себя, когда почти слился с мглой, забывшись, потеряв все устремления, из темноты вырисовалась она. Стройная и большеглазая — зрачки, переполненные мраком, она удерживала в пальцах тонкую и ярко сияющую голубым нить. Чётко очерченные губы улыбались — так, словно улыбка к ним примёрзла навечно.

— Странник? — удивилась она. — Здесь не должно проходить путей, это опасно. Здесь не сработает никакой компас, тебе не выйти назад.

Я замер, если я ещё мог замереть, а не течь, не изменяться вместе со всем вокруг.

— Дверь впустила, дверь должна и выпустить, — но у меня больше не было никаких мыслей, и внутри меня не дрожала привычная стрелка.

Она продолжала улыбаться, нить в пальцах обернулась змеёй, обвила тонкое запястье и скользнула выше, выросла, обняла за шею, чтобы мгновенно опять стать только нитью.

— Я плету здесь время, — усмехнулась она. — Странникам нельзя этого видеть.

— Странники могут быть вне временного потока, — вспомнил я.