— Откуда мне помнить, — безразлично ответил Рэй. — Кто-то же стёр все мои детские воспоминания.

— Прости, мой мальчик, — растеряв свой былой пыл, Клавдий снова вздохнул.

— А есть за что? — как же Рэю претило его незавидное положение. Он только и делал, что тратил время на пустые разговоры, когда нужно было действовать, а теперь ещё и оказался прикован к постели, опасный, но при этом бесполезный.

Был бы рядом Таис, он бы наверняка в привычной для себя, полуязвительной манере сказал бы, что у Рэя просто нет мотивации, а его глупость соизмерима только с его наивностью. Но Таиса рядом не было и никогда уже не будет. Завтра снова взойдёт солнце, и будет новый день, и тот мир, что остался за дверью его ледяного царства, никуда не исчезнет, его судьба не решится сама по себе, а вот за его спиной, без его участия — это с лёгкостью. Босфорца никогда, даже будучи уже вне чертогов мира живых, не простил бы ему подобной слабости.

— Это я стёр твою память. И память всех, кто был причастен к инциденту с твоим похищением, — с некой опаской, почти что шепча, признался Клавдий. – Однако что-то пошло не так: почему-то моя магия срезонировала с твоей и вместе с памятью разрушила магическую нить между зерном благодати и тобой. Конечно, я был уверен, что рано или поздно нить восстановится, однако ты становился всё старше, и мои опасения насчёт того, что повторное пробуждение твоей магии может иметь опасные последствия, только крепчали.

— Так ты маг, Клавдий? — Рэй и сам не заметил, как, будучи поражённым до глубины души, смог приподняться на локтях. — Ментальный, получается.

— Очень слабый, мой дорогой ученик, — усмехнувшись, ответил старик. — Всего-то и могу, что чувствовать отголоски сильных эмоций да навевать сон — признаться, в лекарской практике последнее очень мне подсобило. Так что, берясь за столь непростое ментальное заклинание, я прекрасно понимал всю ответственность, однако мы с Грегором не могли так рисковать: если бы в столице узнали о твоём даре, ты бы никогда не был свободен.

— Вы с королём допустили огромную ошибку,— Рэй прикусил губу, хмурясь. Не то чтобы обида глодала юношу — отчасти он понимал мотивы отца, — однако даже Клавдий не собирался отрицать, что это была существенная оплошность, последствия которой, всплыв спустя столько лет, отразились на судьбе целых государств.

— Мне кажется… Нет, я уверен, что если бы не только я, но и все помнили о том похищении и о содеянном Йеном, если бы вы не отвернулись от него, предпочтя забыть, то, возможно, он стал бы совершенно другим человеком.

— Что уж говорить о «может быть» и «возможно», — парировал Клавдий. — Как было бы, мы не узнаем никогда, жить нам с тем, что имеем на руках, а творить своё будущее, исходя из настоящего.

— А если в настоящем человек не знает, кто он и зачем вообще существует? — провокационно и даже не скрывая этого, спросил Рэй. — Если, — юноша, насколько это ему позволяло его скованное тело, обвёл обледеневшую комнату рукой, — в этом мире для него попросту нет места?

— О чём ты, мой мальчик? — встревожился Клавдий. — Твой дар уникален. Твоя судьба, вполне возможно…

— Не ты ли, Клавдий, — Рэй бросил на учителя жёсткий взгляд, словно говоря, что он не нуждается ни в успокоении, ни в щадящих речах, ни в, тем более, завуалированных фразах, — только что говорил мне о том, что «вполне возможно» — это лишь один вариант из сотни более реальных и сбыточных?

— Ох, Рэй, — протоиерей вздохнул, понимая, что все его попытки хоть как-то примирить юношу со своим магическим происхождением потерпели полное поражение. Что бы с его учеником ни приключилось здесь, в Бьёрне, но сейчас перед ним уже был определённо не мальчишка, по пятам за которым он следовал и которого бдел. Вместе с магией в вессалийском принце пробудился и его истинный характер.

— Что ты хочешь услышать от меня, мой мальчик? Извинения? Объяснения? Иные обличающие речи?

— Если знаешь, что произошло после того, как магия поглотила меня, расскажи. Если нет, просто уходи, Клавдий, — юноша отвернулся от учителя, прислушиваясь к собственным ощущениям. Неприятно было обманывать не только своего наставника, но и, фактически, друга, однако жизнь быстро и безжалостно научила вессалийского принца своим премудростям. Хотя, скорее, это сделал Босфорца…

Лишь на миг прикрыв глаза, Рэй мысленно кивнул себе же, соглашаясь с решением пока что не говорить даже Клавдию о том, что не так уж и непослушно его тело и не так уж и строптива его магия.

— Я не позволю, — обманчиво холодным, уверенным тоном произнёс Роксан. — Таис — мой супруг, и ты, граф, должен с этим считаться.

— Таис — мой сын, — не менее спокойно, как и обманчиво, парировал Максимилиан. — Заметь, тай, не просто Босфорца или же ромей, но и верующий в Творца. Тело Таиса должно быть погребено в соответствии с нашими обрядами, чтобы его душа обрела покой в чертогах единого бога.

— Его тело, как и велят наши традиции, будет предано огню, но я не говорил, что собираюсь снимать с него атрибутику вашей веры, — стоял на своём Роксан. — Уверен, что Таис хотел бы именно этого.

— Уверен? — Максимилиан фыркнул. — Сколько времени ты провёл рядом с Таисом? Месяц? А я воспитывал его несколько лет, так что не тебе, тай, судить о желаниях моего сына.

— Воспитывал? — на этот раз Роксан опасно прищурился. — Не спорю, ты воспитал из пасынка преданного империи пса, но не более. Был бы настоящим отцом, знал бы, что на самом деле было у Таиса и на душе, и на сердце.

— Я знал, — парировал Босфорца, — но никогда не позволял своим родительским чувствам взять верх над доводами разума. Только Таису было под силу выполнить любое моё поручение, и ты, если действительно, как и говоришь, смог понять его, не можешь этого отрицать.

— Каким образом ваши внутригосударственные шашни относятся к погребальному обряду по моему супругу?

— Самым непосредственным…

Арес, вынужденный уже около получаса выслушивать препирания двоих упрямых мужчин, лишь глубоко выдохнул. Мало ему неуравновешенного ромейского священника, взбеленившего его своим упрямством, так ещё и в парсе брата разыгралась целая драма. С одной стороны, он должен был поддержать Роксана, который имел полное право предать тело своего законного супруга огню, с другой стороны, кто его знает, как там устроена ромейская душа и сможет ли она обрести покой, если не проводить её за чертоги по соответствующему обряду, однако, и Арес прекрасно это понимал, все эти пререкания между мужем и отцом были пылью.

На самом деле и Роксан, и Босфорца глубоко переживали смерть дорогого им человека — глупую и нелепую, нужно признать, — и таким образом, нападая друг на друга, пытались выплеснуть свою боль. Он же, честно сказать, тоже пришёл к брату не по делам государственным. Хотелось поговорить о Сейри. О том, что рыжеволосая женщина настаивала на недействительности их с Рэем брака и собиралась увезти брата обратно в Воргезу. О том, что ромейский священник поведал ему о прошлом его Сейри. О том, в конце-то концов, что он давеча увидел, войдя в комнату к вессалийскому принцу. Даже сумев сохранить самообладание, он, увы, оставался всего лишь человеком, возможно, именно поэтому потребность высказаться, быть услышанным и понятым была столь острой. Однако Роксану, винившему себя в смерти возлюбленного, сейчас было явно не до него, многоликие же всё равно, даже вознеси он им искренние молитвы и щедрые дары, останутся глухи к его словам о распутье, беспомощности и смятении.

— Великий сай…

Арес снова цыкнул: он безмерно уважал Зеврана, однако в последние несколько дней за инари закрепилась раздражающая его привычка появляться не вовремя и не к месту.

— Ну? — Арес покосился на инари, отмечая его взволнованную бледность. Что бы там ни произошло, а дело было важным, хотя это ещё не означало, что вождю хотелось им заниматься. В мыслях был только Рэй, будущее которого сейчас решалось без его участия.