— А ты не такой? — чуть приподнявшись, спросил Таис.

— Нет, — категорично качнул головой ард, с хитринкой покосившись на растрёпанного, а от того ещё более соблазнительного мужа. — Я воин, охотник, защитник, наставник, опекун и любовник, но уж никак не вождь.

— И не обделил же себя, — фыркнул Босфорца, пытаясь отодвинуться от мужа.

— А ты не согласен? — перевернувшись и нависнув над насупленным юношей, спросил Роксан. — Могу подтвердить каждое сказанное мной слово на деле. По пункту «любовник» хоть и сейчас.

— Обойдусь, — Босфорца всё же отпихнул от себя мужчину, переворачиваясь на бок. — Будешь на рассвете уходить — даже не думай будить меня. Хочу наконец выспаться.

— Знаешь, я бы ни за что не влюбился в тебя, окажись ты женщиной, — со смешком фыркнул Роксан, прижимаясь к мужу со спины и крепко обнимая его поперёк груди.

— Окажись ты ромеем, я бы тоже… — Таис закусил губу, сжав пальцы на ладони супруга. — Относился бы к тебе иначе.

В ту ночь не было произнесено никаких заветных слов, не было дано пустых обещаний и никто из них не обязал ничем другого. Отведя взгляд от мужа, Таис посмотрел на отчима. Максимилиан поймёт и примет его выбор — юноша был в этом уверен, — однако прежде стоило полностью расплатиться с Босфорца и таки закончить эту последнюю на его службе у империи миссию.

— А вот и шавка Его императорского Величества, — Йен даже приподнялся, когда Максимилиан Босфорца предстал перед ним и церемониально, отдавая показную дань уважения, склонил голову.

— Сказал тот, кто и сам на коротком поводке у своего хозяина, — фыркнул мужчина, оценивая ситуацию. Скверную, надо признать, учитывая то, что у Чёрного Паладина были довольно-таки ценные заложники, но на их стороне была численность… И Таис. Максимилиан ни секунды не сомневался в том, что пасынок почувствует момент, когда противник, которого он планировал заболтать, потеряет бдительность.

— Как дела в столице? — пропустив колкость мимо ушей, спросил Йен. — Кардинал всё ещё сопротивляется, но уже прижат к императорскому ногтю, не так ли?

— Понятно, — Максимилиан, склонив голову, фыркнул. – Так вот, значит, с чьей лёгкой руки к нам просочилась информация о рейде паладинов на Бьёрн.

— Я всего-то придал этой скучнейшей миссии толику живости, — отмахнулся от замечания Босфорца мужчина. — Впрочем, голыми руками кардинала вам не взять: слишком уж обширно он раскинул свои сладкоречивые сети.

— Тебе некуда отступать, Йен, — резко сменил тему разговора Максимилиан, убеждаясь в том, что, что бы там ни говорили о Чёрном Паладине, умом он был здрав и навыков не только воина, но и политикана ему было не занимать.

— А никто и не говорил об отступлении, — ухмыльнулся Йен, ещё крепче сжав ладонь брата в своей. — Я пришёл в Бьёрн за головой Зверя, которую собираюсь заполучить в честном бою.

— И как ты себе это представляешь, ромей? — Арес, всё это время не вмешивавшийся ни во внутрисемейные, ни во внутригосударственные разборки, вышел вперёд.

Посмотреть на Сейри было выше его сил, но, поддавшись то ли порыву, то ли инстинктам, то ли чувствам, Арес всё же бросил на юношу короткий взгляд. Тот уцепился в ладонь Чёрного Паладина, бледный с лица и какой-то растерянный, словно околдованный. И хорошо, если так: если Сейри предал по велению магии, а не по собственной воле. Чем глубже в памяти оседал инцидент с поцелуем, тем больше крепчала уверенность вождя в том, что чего-то очень важного он таки не доглядел.

— По закону чести конечно же, — ухмыльнулся Йен, как бы невзначай наступив носком сапога на угол перины, на которой полусидела Славка. — В бою один на один.

— Сперва отпусти заложников, Чёрный Паладин, — сжав руки в крепкие кулаки, ответил Арес. Воинская честь и мужская гордость не позволяли Аресу отвергнуть этот вызов, однако, как вождь, он был в ответе за всё племя, да и неразумно было приставать на условия врага, тем самым изначально проигрывая ему важное, стратегическое очко, — а после мы сразимся на равных условиях.

— Или всё же на моих, — настоял на своём Йен, нехотя отпуская ладонь брата. — Или ты, Зверь, думаешь, что здесь столько огня из-за моей прихоти?

Арес оглянулся, хмурясь и, откровенно говоря, лишь смутно догадываясь, о чём нынче толкует противник. Учитывая то, что стены каменные, а простор большой, не спалить же он их всех живьём задумал?

— Где хансинский порошок, Йен? — в отличие от союзника, не колеблясь в своих догадках ни секунды, спросил Максимилиан. — Куда ты его спрятал?

— Да так, — опустив взгляд вниз, небрежно бросил Чёрный Паладин. — Считай, что у себя под ногами.

Арес вздрогнул, переведя взгляд с невозмутимого врага на камнем застывшую у его ног женщину. Та была бледна, по её виску катилась капелька пота, но взгляд её был решителен и непоколебим. Арес не сомневался в том, что Славка, тоже поняв, где именно спрятан взрывной порошок, была готова принять смерть. Во благо племени и ради своего вождя. Однако её рука, судорожно прижатая к высокому холму живота, говорила совершенно об обратном: убить дитя, которое она столько месяцев носила под сердцем, женщина была не готова.

— Каковы твои условия, ромей? — со вздохом, но не растеряв решительности, всё ещё надеясь на озарение в последний миг, спросил Арес. Время потянуть всё же стоило, ведь мало ли какую оплошность враг может допустить в следующую секунду.

— Мы сражаемся с тобой, Зверь, в честном бою на мечах. Прямо здесь, на глазах у толпы, чтобы всё было, как говорят, по-честному. Если победишь ты, то тут всё понятно, а если я… — Йен усмехнулся. — Я просто беспрепятственно покину Бьёрн, забрав твою голову и одного заложника из трёх здесь присутствующих.

— И как это понимать? — хмуро переспросил Арес.

— А так, — продолжил Чёрный Паладин, заинтригованно склонив голову вбок. В конце концов, мирские радости ему претили, однако лишиться их всех он так и не смог. Сломить врага и заполучить свой приз. Увидеть растерянность, неверие, страх, безысходность на его лице. Упиться этим выражением и с чувством наслаждения принять неоспоримую победу. Вот вторая причина, по которой Йен Вессалийский отправился в Бьёрн.

— Прямо сейчас ты, Зверь, выберешь того заложника, которого я, в случае победы, заберу вместе с собой. И от имени всего своего племени принесёшь клятву, что никто не помешает мне покинуть эту крепость вместе со своими трофеями.

— Только одного? — словно всё ещё не осознавая сути предложения, переспросил Арес.

— Только, — согласно кивнул Йен. — И выберешь ты его сейчас, иначе, — остриё меча небрежно пожавшего плечами паладина рассекло тонкую ткань перины, из которой посыпалась струйка тёмного песка, — все труды сразу двух держав окажутся бессмысленными.

Арес смотрел на врага и совершенно его не понимал. Паладин оказался для него полнейшей загадкой, то ли будучи просто безумным, то ли действительно настолько гениальным, что более изощрённых условий нельзя было и представить. Как бы там ни было, а вождь был вынужден пристать на них, прекрасно понимая, что взрыв от такого количества хансинского порошка сметёт не только его карарес, но и затронет соседние. Аресу предстояло сделать выбор, однако это было практически нереально, учитывая то, из кого приходилось выбирать.

Логично было бы отдать врагу Босфорца. Лично Максимилиану он ничего не должен, Таис не нравился ему самому: своей пронырливостью, своей ролью во всей этой игре, своим влиянием, которое этот юноша имел на важных для самого вождя людей, да и изначально предполагалось, что этот юнец станет разменной монетой, однако… Как быть с братом? Роксан был опытным воином, который не понаслышке знал, какова на вкус горечь потери, но Таис стал для его брата кем-то намного большим, чем просто дорогим человеком. Таис был тем, кого Роксан ждал всю свою жизнь. Возлюбленным, который в бою прикроет его спину. Так простит ли его брат, если он спасёт свою семью, пожертвовав его?

Славка… Эта женщина носила его дитя. Да, первенца, хотя на одном ребёнке свет клином не сходился. Если бы кто дал гарантию, что паладин просто убьёт заложницу, не мучая её и не истязая, Арес дал бы своё согласие, и Славка всецело поддержала бы его решение. Однако, просто присмотревшись к Чёрному Паладину, Арес сразу же понял, как тот поступит, выбери он Славку: женщину убьёт, а ребёнка воспитает как своего, в ненависти к варварам, и однажды его сын поведёт ромеев против ардов. Помнится, именно в подобном ключе звучало одно из прорицаний последнего сколотского шамана.