Рэй лишь глубоко выдохнул, понимая, что начни он перечить, и брат что-то заподозрит. Где бы ни спрятались Неясми и Нави, оставалось надеяться, что они опрометчиво не покинут свои укрытия, так что никаких страхов или же сомнений у юноши, переступающего порог отдельной комнаты, не было.
Дверь хлопнула слишком громко, словно выдавая его нетерпение. Или же воину только показалось, судя по тому, что шедший впереди мальчишка даже не дрогнул в ответ на оглушающий звук? Или же это был стук его собственного сердца, давно не знающего тревог и волнений, но сейчас рывком сорвавшегося на стремительный, оглушающий и колотящий изнутри темп ударов?
Йен замер у порога. Знал бы кто из его ратников, каких усилий стоил их командиру этот час в обществе младшего брата, сразу же бросил бы оружие, отказавшись служить под началом того, кто был одержим пусть одним-единственным, но самым отвратным из всех земных грехов. Его репутация ярого поборника веры ещё пригодится Йену, так что не стоило вскрывать карты раньше положенного времени. Признаться, Йену даже слегка не терпелось, и именно поэтому он сейчас оказался в ванной комнате наедине с полуобнажённым младшим братом. Наконец за столь долгое и мучительное время наедине.
Рэй, вопреки его собственным убеждениям, никогда не был один. Если бы это было так, не было бы ни этого похабного наряда на его худосочном братишке, ни Рэя в стране врага и на ложе ардского вождя, ни самого Йена в пределах Империи. Однако по приказу короля Рэй был под постоянным наблюдением.
Пусть сам Рэй и не помнил, но из-за того, что он был сыном Сицилии, в младенчестве его неоднократно пытались похитить наёмники далёких прибрежных княжеств, лелеющих надежду взрастить сильного мага и с его помощью таки совершить государственный переворот, который наконец расколол бы империю на независимые друг от друга западную и восточную части. Именно с этой целью, дабы уберечь ребёнка единственной женщины, которую любил нынешний вессалийский король, к мальчику и был приставлен и пронырливый Клавдий, и опытный Ормудс, и ещё с десяток слуг, которые на самом деле и слугами-то вовсе не были.
Йен уже тогда не понимал одержимости отца младшим сыном, в то время как на его глазах… Нет, под его величественным носом старший сын, наследник, с юных лет одерживал воинские победы, достойные генерала, а средний… Йену не особо нравилась война. Он предпочитал побеждать противника не мечом, а разумом. Рубить головы — каждый мастак, а вот заманить врага в ловушку, парализовать его, вынудить метаться в страхе и отчаянно цепляться за собственную жизнь, наблюдать за этими бесплодными попытками свысока — это было приятно его душе, которая не шибко-то и тянулась к внешнему миру людей.
Люди были грязными, отвратительными и порочными созданиями. Да, Йен учился в семинарии и даже был возведён в пастыри, однако церковь не стала ни его пристанищем, ни убежищем. Йен пошёл в семинарию по одной причине: на фоне старшего брата он действительно был более слаб и как воин, и как державец, и, понимая это, не собирался всю жизнь оставаться у него в тени, но догматы истинной веры так и не нашли ревностного отклика в его душе.
Причина была в тех же людях. Ромея гнила и разлагалась изнутри. Некогда сильная империя, простиравшаяся от края западного океана и до самых непроходимых влажных лесов востока, от Хладного моря и до нещадных песков южного материка, превратилась в сочное яблоко с напрочь червивым нутром.
Начиная с самых верхов, от императора, власть которого ослабела настолько, что он уже и не пытался её вернуть, довольствуясь сытой жизнью в роскоши, и до самых низов, среди которых процветало воровство, пиратство, проституция и ещё только одному Творцу известно какие гнусности. Даже церковь лишь про людские глаза продолжала блестеть на солнце своими золотыми куполами, на самом деле превратившись в арену борьбы за власть.
Йен не был предан ни Империи, ни церкви. Он был предан только себе, чётко зная, чего он хочет добиться: былого величия и мощи Ромеи, от поступи багряной армии которой содрогалась бы вражеская земля. Однако эти цели так бы и остались призрачными, не заручись он поддержкой сильного и влиятельного союзника, которым и стала церковь. Увы, солнце династии Багрянородных уже склонилось к горизонту, и он оказался одним из первых, но далеко не единственным, кто это понял, выбрав фракцию Великого кардинала Босфорца.
Когда Йен наконец понял, в чём смысл его борьбы и всего существования, когда, казалось, его сердце должно было успокоиться, а душа — перестать терзаться сомнениями, произошло то, что на некоторое время подкосило не только его здоровье, веру, но и дух. Рэй внезапно вырос, превратившись в привлекательного юношу и тем самым лишив его, родного брата, сна и покоя.
Йен и раньше замечал, что смотрит на Рэя не так, как на других братьев или даже мужчин. В детстве они были более дружны, часто тренировались и даже, бывало, играли вместе. Тогда Йену казалось, что это нормально: желать прикоснуться к брату, заслонить его своей спиной, отгородить ото всех и остаться для него одним-единственным во всём мире, ведь Рэй был таким мелким и хрупким, что любой мог обидеть мальчика. Когда-то Йен считал своим долгом защищать это хрупкое создание с невероятным, смотрящим на него с восторгом взглядом янтарных глаз, а после он просто вырос, взглянув на свои детские желания взглядом взрослого человека.
Отучившись в семинарии положенный полугодовой семестр, Йен приехал домой на каникулы, и первым, кого он увидел, был Рэй. Ормудс так и не прекратил своих попыток вырастить из мелкого подопечного более-менее приличного воина, так что по обыкновению гонял ученика до седьмого пота. Рэй был без рубашки, в одних бриджах, слегка загоревший под летним вессалийским солнцем, стройный, но не тощий, а с красиво прорисованными под кожей мышцами, слегка растрёпанными, на удивление короткими снежно-белыми волосами и румянцем на извечно бледных щеках. В тот день Йен поддался греху, возжелав не просто мужчину, а собственного брата, и в день нынешний не собирался бороться с охватившей его похотью, понимая, что не сможет заглушить то, что ему неподвластно. Рэй должен принадлежать ему, и плевать на то, что после смерти его душу будет терзать пламя Преисподней. В конце концов, в жизнь после смерти Йен Вессалийский не верил.
— Глупый брат, — с придыханием начал Йен, стягивая перчатки, — ты так и не ответил мне на один вопрос.
— Какой? — не оборачиваясь, буркнул юноша. Не то чтобы неприятно, но обнажаться перед братом всё же было как-то неудобно. К тому же ему принесли один из парадных костюмов, которые подарил ему Арес в знак ухаживания, и сдавалось Рэю, что в этом белом наряде на фоне общего положения вещей он будет выглядеть словно шут, однако оставаться полуобнажённым было ещё глупее.
Странные взгляды ратников отчего-то смущали, и пусть сам юноша отчётливо осознавал собственную непорочность, войско Творца, очевидно, думало иначе. Так же, как и Йен. Помнится, Клавдий учил его тому, что из любой, даже самой безнадёжной ситуации нужно уметь взыскать для себя выгоду, так чем это был не шанс. Возможно, оставшись наедине с Йеном, ему удастся поговорить с ним как с братом и понять, кто стоит за этой кампанией и чего этот неизвестный добивается.
Йен отбросил перчатки в сторону, нарочито медленно приближаясь к беспечно ничего не подозревающему брату со спины. Мужчина не торопился, наслаждаясь видом полуобнажённого божества, зная, что сейчас им никто не помешает.
То, что в фамильном замке Рэя бдели, словно зеницу ока, не остановило бы Йена. Он был настолько одержим своей страстью, что рано или поздно нашёл бы способ сделать брата своим. Однако если простодушного Ормудса и вечно хлопочущего возле принца, словно наседка, Клавдия можно было обмануть своим безразличием, то Матильду он провести так и не смог.
Она не то чтобы опекала младшего брата, просто присматривала за ним. И вряд ли сестра догадывалась о его, Йена, истинных мотивах, но всё же на его счёт у этой рыжей бестии были какие-то подозрения, поэтому во время его нечастых визитов домой та усердно играла роль матери, опекая младшего брата едва ли не денно и нощно. Однако сейчас в этой комнате не было ни Ормудса, ни Клавдия, ни Матильды, так что мужчина мог позволить себе такую слабость, как предвкушение.
