—Эори Рэй, — быстро пролепетал Офелий, и Рэй страдальчески, в чём-то подражая Босфрца, закатил глаза. Таис определённо с первых же дней начал муштровать энареи казарменными методами. Возможно, весьма предприимчиво, а то Зевран, по мнению вессалийского принца, мужскую гордость в этих мальчишках воспитывал абы как.

— Так пропускай, Офелий! И чаю нам!

— Слушаюсь, — пискнул энареи, спешно открывая дверь нараспашку и склоняясь в низком поклоне. В чём-то эта манера напоминала дворцовую, и Рэй даже не сомневался, что в парсе тайя Роксана грядут великие перемены. В том числе и никакого разврата.

Как-то Таис посетовал ему на то, что мальчики слишком увлечены своим будущим совершеннолетием, после которого они смогут открыто принимать ухаживания мужчины, а те, кто уже достиг возраста согласия, слишком часто были замечены им за флиртом.

— Подобное нужно пресекать, друг мой, — сказал ему тогда Босфорца. — В глазах варзов мои энареи не будут выглядеть как дешёвые шлюхи. Договор между опекуном энареи и варзом — это своего рода и торговое соглашение. Если уж и отдавать мальчишек в другие дома, то только в знатные, союз с которыми принесёт выгоду нашему караресу.

Вспомнив это, Рэй хмыкнул: похоже, Таис уже успел провести воспитательную беседу с энареи. К тому же мальчики в парсе были юными и, скорее всего, только недавно взятыми под опеку. Чёртов Босфорца, похоже, всех старожилов, в том числе и Майю, оставил на него, что Рэй обязательно ещё припомнит ушлому другу.

— Таис? — Рэй отодвинул дымчатый полог, ступив в спальню. Его бывшие комнаты кардинально преобразились: теперь спальню, которую занимала большая кровать, от части с камином отделяло несколько занавесов, от плотного до полупрозрачного, а саму гостиную обставили мебелью на ромейский манер. Хотя, признаться, Рэй удивился тому, что графу не выделили другие, под стать его новому положению комнаты.

— Проходи, Рэй, — Таис, лёжа на боку, приподнялся на локтях. — Признаться, я ждал тебя только завтра утром. Мне казалось, что пир смертельно тебя утомил.

— Я в порядке, — бросил юноша, присматриваясь к другу. Ничего в Таисе за эту ночь не изменилось: тот же острый взгляд глаз цвета серебра, ироничная ухмылка тонких губ, повелительный тон голоса, разве что одежды на нём были тончайшие, расшитые золотом и красной шёлковой нитью. Так может, и не было ничего? Может, консумация по какой-то причине не состоялась, и он просто накручивал себя, переживая за друга?

— Чай, эори, — Офелий, прошмыгнув мимо Рэя, поставил на столик поднос не только с ароматным напитком, но и с виноградом, который здесь, в Арде, был и редкостью, и роскошью. Похоже, варз своего эори либо баловал, либо задабривал, либо… Хотя Роксан даже отдалённо не походил на мужчину, который совершал бы поступки, о которых после мог бы сожалеть.

— Угощайся, Рэй, — Таис гостеприимно указал на низкий столик, который, что юноша заметил только что, стоял у кровати так, что Босфорца мог дотянуться до него рукой, не подымаясь.

— Уж прости, что встречаю тебя, словно хансинский ван, — Босфорца хмыкнул, выразительно указывая на себя, лежащего на постели, — но лекарь на какое-то время строжайше ограничил меня в передвижениях.

— Что? — Рэю потребовалась минута, чтобы понять сказанное. Чтобы более пристально присмотреться к другу. Тот улыбался, но… Его пальцы слегка дрожали, под глазами залегли едва заметные тени, а губы… Только нанесённая на них мазь слегка скрывала отчётливые следы от зубов, вокруг которых шелушилась тонкая кожа. А сам Таис говорил, даже жестикулировал, но почти не двигался, будто был намертво прикован к постели.

— Что с тобой сделал этот варвар?! — выкрикнул Рэй, не заботясь о том, что его слышат энареи. Юноша был слишком зол, чтобы контролировать себя: на Роксана, в воинской благородности которого он разочаровался в один миг, и на самого Таиса, который не только притворялся перед ним, своим другом, но и покрывал своего варза.

— Ничего такого, что бы не входило в обряд консумации, — прищурившись, холодно ответил Таис. Босфорца предвидел неизбежность подобного разговора, но всё же рассчитывал на то, что за время, прожитое в караресе, вессалийский принц несколько поумнел, поняв, что скандал в присутствии энареи положительной репутации ему не прибавит.

— После ритуальных слов Роксан снял с меня подаренную накидку из шкуры ракша, уложил на постель и взял, как положено варзу брать своего эори. Свидетели, в том числе и сам Великий сай, подтвердили, что брак консумирован.

— Мерзость! — ослеплённый негодованием, Рэй резко взмахнул руками, сметая со столика поднос с угощениями. Таис с небрежным вздохом покосился на расползающееся на ковре тёмное пятно: если Рэй выкинет нечто подобное во время консумации, его отдадут в общественный карарес, проще говоря, в бордель, из которого нет пути обратно в энареи. Промолчать бы, но совесть не позволяла, хотя сейчас Рэй вряд ли станет слушать его доводы.

— Как ты, принц багрянородных кровей и воин, можешь с такой лёгкостью говорить о той мерзости, которую с тобой сотворил этот варвар?! — продолжал напирать Рэй, злясь ещё больше из-за того, что Таис смотрит на него так, словно делает ему одолжение, позволяя высказаться.

— Тебе плевать на свою честь?! Гордость?! На своё происхождение?! Ты целый месяц промывал мне мозги своей философией подпольной борьбы, и вот так, за одну ночь, сдался?! Ты отвратителен мне, Таис! Слабак и содомит! Ты предатель, Босфорца! Когда ты добровольно лёг под этого варвара, ты предал всех тех, кому по-прежнему остался дорог в Ромее, и саму Империю!

— Предатель? — прошипел Босфорца, подымаясь. Ломота в теле не была такой уж и нестерпимой: в сражениях он получал куда более серьёзные ранения, и тогда у него не было под рукой притупляющих боль и заживляющих мазей, которыми снабдил его местный лекарь. А вот боль душевная… Рэй назвал его содомитом и предателем. В порыве, конечно, но эмоции — вещь заразительная, и раз вессалийский щенок не стал сдерживаться, то и Босфорца не видел причин оставаться понимающим и терпеливым.

— Что ты знаешь о предательстве, Рэй? – Таис встал на ноги, глядя другу в его пылающие ненавистью глаза. — Думаешь, то, что ты тенью рос при королевском дворе и тенью же оставался для своего отца, предательство? Нет, Рэй, — жёстко цедя каждое слово, покачал головой Босфорца, — это была забота, которую тщательно маскировали.

— Тебя избегали и укрывали, дабы не привлекать к тебе ненужного внимания. Сын выдающейся Сицилии, никто, даже кардиналы, не верили в то, что нет в тебе благодати. Все в сонме считали, что Грегор просто скрывает тебя и твою магию, но у них не было тому доказательств. Знаешь, Рэй, — отойдя к окну и заложив руки за спину, уже без прежнего запала продолжил Таис, — я более чем уверен, что, если бы заложника выбирал король, ты бы не поехал в Арду. Ты здесь, Рэй, только по своей глупости. Если бы и дальше тихо сидел неприметной мышкой, то спустя пару лет были бы тебе и земли, и виноградники, и милашка жена с выводком детишек, а так, — Босфорца безразлично пожал плечами, — у тебя есть только тобой же исковерканная судьба, с которой ты продолжаешь играть в слишком опасные игры.

— Тогда что такое предательство, Таис? — опустошённо, чувствуя, что его душит горечь слёз, спросил Рэй. Всё, что говорил Босфорца, было правдой. Да, вессалийский принц не мог принять её одним махом, никогда не смотря на факты, упомянутые Таисом, с такой точки зрения, но и те сомнения, от которых он никак не мог избавиться, вмиг улетучились. Возможно, если бы кто-то раньше рассказал ему о том, почему он был никем для своего отца, братьев и всего народа, Рэй и сам смотрел бы на мир вокруг по-другому.

— Предательство… — задумчиво протянул Босфорца, колеблясь. В конце концов, от этих болезненных воспоминаний нужно было избавиться, и поделиться ими с кем-то, возможно, было не самым нелепым его решением.

— Предательство — это когда женщина, которую ты любишь всем сердцем и которую готов назвать своей женой, отворачивается от тебя, узнав, как властьимущие распорядились твоей судьбой. Предательство — это когда твоё сердце вырывают из груди и безжалостно топчут, плюя на него ядовитыми словами вроде «слабак» и «содомит». Предательство – это когда выпивают лавровый настой, дабы скинуть ребёнка от мужчины, от которого отказалась не только семья, но и вся держава. Вот что, — Босфорца горько усмехнулся, — я считаю предательством, Сейри.