Вход в школьный двор был огорожен желтой линией. За ней в пенистых лужах, радугой отзеркаливающих солнечный свет, разворачивалась багряная пожарная машина. Глеб почувствовал, как кроссовки промокли. Пожары Глеб тоже когда-то любил, особенно моменты, когда наряд уже сворачивал шланги. Потерпевшие напуганы и растеряны, а в оставленных без присмотра квартирах всегда можно раздобыть что-то интересное. Но сейчас один вид полыхающе-алой машины вызвал животный ужас.

На крыльце стояли несколько человек: заплаканная женщина, трое мужчин канцелярского вида и мужик в форме, очевидно, командир пожарного наряда. Глеб направился к ним, на ходу отметив, что в холле разбито стекло. Что же здесь произошло? Поджог?

– Здравствуйте, я ищу директора, – уверенно начал Глеб.

– Это я, – всхлипнула женщина. На вид лет сорок. Явно из тех, кто знает каждого ученика поименно.

– Я отец Оли Подольской, – проговорил Глеб, и тут директор горько разрыдалась. Глебу стало не по себе. Он рванул ворот футболки, чтобы избавиться от спазма и сделать глубокий вдох.

– Мы… мы… – Директор не смогла договорить.

– Мужчина, подождите, нам надо закончить, – привычно-хамским тоном обрубил Глеба один из стоящих на крыльце чиновников.

– Нет, это вы подождите. – Мягкий вкрадчивый голос за спиной. Волосы на затылке и руках моментально встали дыбом. –  Что-то случилось с Олечкой? – Борис Лобанов-Ростовский участливо протянул рыдающему директору бумажные платочки.

– Я… я не знаю. – Женщина высморкалась и с надеждой уставилась на Бориса, словно в нем одном почувствовала опору и здравомыслие. – Мы нашли ее рюкзак с мобильным телефоном в классе, а в подсобке, где начался пожар, лежала книга, которую Ольга читала. Обгоревшая.

– А сама Оля? – помертвевшими губами прошептал Глеб.

– Пропала, – развела руками директор, – вчера убежала с последнего урока, но никто не видел, как она уходила из школы.

Глеб резко развернулся и чуть не налетел на Бориса.

– Что здесь происходит, Глеб Николаевич? – спокойно поинтересовался тот.

– Я знаю не больше вашего, Борис Вольдемарович, – огрызнулся Глеб. – Когда я вернулся, Веры и Оли не было дома, моя машина исчезла, из сейфа пропали документы и наличность. Я решил зайти в школу, надеясь выяснить, что происходит, а здесь пожар. Остальное вы слышали.

– Машина? – Борис выловил ключевое слово в потоке оправданий. – Ваша машина исчезла? Ее угнали?

– Не знаю, возможно, ее забрала Вера.

– Но ваша жена не умеет водить, – покачал головой Борис.

– Откуда вы знаете? – поразился Глеб.

– Неважно. Я надеюсь, все это устроили не вы, Глеб Николаевич? – пытливо вглядываясь в должника, уточнил Борис.

– Вы слишком хорошо обо мне думаете, – снова огрызнулся Глеб. – Я ничего не понимаю.

– Уверены?

– Абсолютно.

– А как же ваша способность видеть будущее? Ну что вам стоит напрячься и посмотреть, где жена с дочерью будут через пару часов? – не выдержал Борис.

Глеб закусил губу, взглянул на Бориса и промолчал. А Лобанов-Ростовский решил не вдаваться в детали мошенничества, гораздо больше его занимало другое:

– Вы же меня не обманываете, Глеб Николаевич? Мне бы этого очень не хотелось.

– Я похож на идиота? – поинтересовался Глеб.

– Нет, поэтому я и спрашиваю, знаете, до последнего верю в людскую честность, – вздохнул Борис. – Я попробую отыскать вашу жену по своим каналам и надеюсь, что во время этих поисков вы не станете предпринимать лишних телодвижений. Мы друг друга поняли?

Глеб кивнул и, морщась из-за отсыревшей обуви, направился к выходу со школьного двора.

Нахмурившись, Борис смотрел ему вслед. В том, что Подольский не врал, он был уверен. Вера слишком умна для того, чтобы позволить этому олуху проиграть ее в карты. Во всем произошедшем виноват он сам, Борис. Нужно было действовать предусмотрительнее – пока Глеб бездарно спускал свою жизнь в унитаз, стоило приглядывать за Верой. А он упустил это из виду.

Однако сокрушаться по упущенным возможностям было не в его правилах. Что сделано, то сделано. Служба безопасности разыщет Веру в течение двадцати четырех часов, и больше таких ошибок он не допустит. А Подольский? Подольский тоже заплатит. Ведь финансовые долги никто не отменял.

Веру разбудил стук в дверь. Она подскочила на кровати и попыталась сообразить, где находится. Через мгновение произошедшее вчера нахлынуло и накрыло с головой. Спасение дочери, побег от мужа-изменщика, возвращение туда, куда она надеялась никогда не вернуться.

Солнце настойчиво светило в окна, не спасали даже шторы с подсолнухами. Стук повторился. Вера тряхнула головой и быстро оглядела комнату – убого и обветшало, все еще хуже, чем показалось ночью. Впрочем, родной дом никогда не казался ей роскошным особняком, несмотря на то что возможности сравнивать у нее особо не было. В другие дома ее не приглашали.

И снова стук. Вера бросила взгляд на часы – восемь утра. Тетя Маня что-то заметила? Наверняка. Впрочем, больше некому.

Вера спала в одном белье, а потому схватила джинсы и блузку, поспешно оделась и направилась к двери, собирая волосы в импровизированный узел. Оля еще спала, из ее комнаты не доносилось ни звука. Судя по отсутствию Бурана, пес храпел рядом с девочкой. Защитник называется.

Вера вышла в сени, потерла лицо и распахнула дверь. Соседку она любила – за мудрость, чувство юмора и доброту.

Но вместо тети Мани на крыльце стояли парень и девушка. Ему около тридцати – косая сажень в плечах, борода лопатой. Для довершения образа норвежского лесоруба не хватало только топора на плече. Впрочем, норвежцы в большинстве своем белокуры, а парень притягивал взгляд смоляными глазами и бронзово-смуглой кожей. Похож на одну из статуй Стонхенджа – грубо вылепленный, монументальный, величественный. Огромные руки с массивными пальцами. Рядом с ним его спутница выглядела мотыльком на гранитном надгробье. Словно статуэтка севрской фарфоровой мануфактуры: смесь «королевского синего» – глаза, «розового Помпадур» – губы и «желтых нарциссов» – волосы. Огромный живот, казавшийся ненастоящим, будто деформировал совершенное тело. В руках девушка держала плетеную корзинку, в которой Вера разглядела две банки домашнего варенья и банку соленых огурцов.

– Здравствуйте, – пробасил парень, – я Петя, а это моя жена Настя, мы ваши соседи.

– Вот возьмите, пожалуйста, свое, домашнее. – Настя протянула корзинку.

– Здравствуйте, – кивнула ошалевшая Вера, не приглашая гостей войти. Посетители совсем не вовремя, к тому же она вовсе не собиралась обрастать дружественными связями. Она вообще в дружбу не верила.

В светелке скрипнула кровать – Оля проснулась. Надо было выпереть этих любителей дружбы по-американски как можно скорее и приготовить дочери новую порцию отвара, пока она снова не впала в панику.

– Возьмите, это от всего сердца, и добро пожаловать, – настойчиво пробасил Петр.

– Мама? – услышала Вера тихий голос дочери.

– Спасибо, я не ем сладкое. И соленое, – объявила Вера соседям и захлопнула дверь перед их носом. Невежливо, но сейчас у нее нет другого выхода.

Вернувшись в гостиную, Вера увидела дочь. Заспанную, с растрепанными рыжими волосами и мертвенно-бледным лицом, на котором яркой россыпью полыхали веснушки. Худенькие руки с синими, явственно проступившими венами обхватили тонкое горло, Оля задыхалась. Вера подхватила дочь под руку, подтащила к окну, раздвинула тяжелые шторы, с трудом открыла растрескавшуюся створку и усадила дочь на широкий подоконник.

– Дыши, глубоко дыши, я сейчас отвар приготовлю.

У Оли не было сил ответить, она просто кивнула и прилегла на подоконник. Утренняя прохлада пробрала старый дом до последней дощечки. Оля покрылась гусиной кожей, но то, что она мерзнет, было даже к лучшему. Немного отвлечется от страха перед замкнутым пространством.

Вера метнулась в кухню, поставила на огонь кружку с водой. Пока та закипала, вернулась в комнату. Самым главным сейчас было – переключить Олино внимание: