Вера подтащила заходящуюся в кашле дочь к машине и щелкнула замком. Буран бегал вокруг автомобиля, истошно лая.

– Тихо, Буран, тихо! Садись, – обратилась Вера к дочери, открывая дверь со стороны пассажира.

Оля затряслась.

– Нет, не хочу туда, давай пойдем пешком, – жалобно взмолилась она.

Взглянув на узкое нутро желтого автомобиля, Оля снова ощутила себя в тесной комнатушке, которую заполняет огонь. Хуже и быть не могло.

Вера прекрасно ощущала состояние дочери, и ей пришлось повысить голос, чтобы Оля поняла, что сейчас не до торгов.

– Мы не пойдем пешком, мы уезжаем! – твердо проговорила она, пытаясь усадить дочь в салон.

– Мама, но я… я не могу, там слишком тесно. – Оля уперлась.

– Закрой глаза и представь себя в нашем доме, в своей комнате, в полной безопасности. Я буду рядом, – заверила Вера, давая Бурану запрыгнуть внутрь.

– А где папа? – запоздало удивилась Оля. Зная, что спорить с матерью бесполезно, она скользнула в салон вслед за собакой и начала глубоко дышать.

– Папа занят, – отрезала Вера, садясь на место водителя и заводя двигатель. В этот раз удалось с первой попытки.

Она мягко выехала со двора и направила машину к центру города. Требовалось попасть на главный городской проспект, переходящий в загородную трассу, ведущую к первому пункту назначения.

– Куда мы едем? – Оля сквозь дождь слабо видела улицу, но это не помешало ей понять, что они движутся в противоположную от дома сторону.

– Я потом объясню, – пообещала Вера, все более уверенно переключая передачи и выруливая на проспект. – Расскажи, что случилось?

– Тимура сбила машина, – тихо ответила Оля.

Вера, не меняя выражения лица, бросила быстрый взгляд на дочь.

– Того мелкого агрессора?

Оля кивнула и погрузилась в себя.

– И? – потормошила ее Вера.

– Я ему сказала, что через час он умрет. И это слышали несколько человек. Они решили, будто я на него смерть наслала.

– А почему ты так сказала? – осторожно уточнила Вера.

– Я… я не знаю, просто сказала, и все. Сказала, что его собьет машина. Это оказался грузовик.

Оля закрыла глаза и отключилась. Мощные фонари, освещавшие проспект, кидали размытый свет на лицо девочки. Слишком бледная, даже веснушки слились с молочным цветом кожи. Под глазами темные круги, лицо осунулось. Вера ощутила прилив нежности. Плевать на нее саму, она ведь по доброй воле выбрала себе такую жизнь и ни о чем не жалела. По крайней мере, заставила себя думать, что ни о чем не жалеет. Но она должна спасти дочь. Даже если для этого предстоит вернуться в ад.

Горничная провела Машеньку в малый будуар – камерное помещение в глубине особняка, стоящего на тихой улице старого центра, где портреты хозяйки дома чередовались с панелями, обитыми голубым шелком. Мебель в стиле Людовика XIV, только слегка усовершенствованная – однотонная, как небо над апрельским Парижем, с легкими вставками облаков белых кружев.

Марина сидела возле окна и пила кофе из парадного сервиза китайского фарфора. Она с упоением скорбела и предавалась тоске об утраченном счастье. Хотя, если подумать, счастье было весьма эфемерно.

Он был моложе на пятнадцать лет и напоминал падшего ангела. Да, банально, но Гена вообще был настолько банален, что скрывал настоящее имя, представляясь Юджином. Нет, четвертый муж совершенно ей не подходил. Художник! Подумаешь, такой мазни на любой ярмарке жуй не хочу. Хотя после трех персональных выставок, организованных Мариной, о нем заговорили как о перспективном мастере, она была твердо убеждена – газеты просто хотели урвать кусок ее рекламного бюджета. И только эта бездарь настолько уверовала в свою гениальность, что осмелилась изменить Марине в ее собственном доме, на ее же кровати, на ее (что было совсем недопустимо) любимом шелковом белье, которое она сама лично покупала в Милане!

Ангел был сослан в ад вместе со своей профурсеткой, кровать отдана в добрые руки, а белье Марина час назад спалила в камине. И теперь горевала, сокрушаясь о своей горькой доле и пытаясь хоть немного разбавить ее кофе с коньяком.

Благодаря коньяку в затуманенной голове Марины возникали следующие планы на будущее: мужика надо искать нормального, своего возраста и сразу же крепко хватать за стратегически важное место. Чтобы понимал: если рыпнется – останется без него.

Марина поерзала на козетке, изготовленной на заказ. Та органично вписалась в мебельный ансамбль и чудесно маскировала жлобскую батарею, хоть и прикрытую декоративным экраном, но все равно напоминающую, что дело происходит в двадцать первом веке, а не в восемнадцатом, как того хотелось бы Марине. Эх, живи она в восемнадцатом, погиб бы муженек во время охоты – и делу конец. Или девица утонула бы. Много вариантов, в общем.

При виде дочери Марина снова промокнула глаза кружевным платочком, вздохнула, отставила чашку на крошечный сервировочный столик, поднялась и расцеловала вошедшую в обе щеки.

Машенька расцвела. Внешне ничего общего с Мариной – вылитый отец-подлец, но хороша, ничего не скажешь. Точеная, словно у героини диснеевского мультфильма, фигурка, капризные губки, сладкий, словно леденец, носик и широко распахнутые голубые глаза.

Машенька тщательно следила за собой. Молодец. Выбора у нее, собственно, особо и не было. Умом Господь обделил, профессию выбрала актерскую, но стала одной из тех, кого не талант, а внешность кормит. Еще и возраст. А теперь на пятки банально наступают молодые конкурентки, пора бы понадежнее обустроиться.

Марина легонько провела пальцем возле глаз дочери и приблизила лицо, чтобы лучше рассмотреть. Так и есть, гусиные лапки проклюнулись.

– Милая, ты звонила тому косметологу, о котором я говорила?

– Да, мама, я была у него, сказал, что пока ничего колоть не нужно, справимся массажами и лазером.

Машенька присела на кушетку и потянулась к серебряной подставке, на которой лежали сэндвичи с огурцами. Мать вовремя успела шлепнуть дочь по руке и позвонить в колокольчик, лежавший на белом рояле в углу.

Горничная распахнула дверь, словно ждала зова хозяйки. На самом деле наверняка подслушивала, мерзавка.

– Чай с ромашкой и черный кофе, – распорядилась Марина.

Девушка с готовностью кивнула и исчезла за дверью. Надо будет присмотреться повнимательней, уж больно услужлива. Как ее там – Аня?

В ожидании чая Марина села в кресло напротив козетки и сразу приступила к делу:

– Что Борис?

– Все рисует, – вздохнула Машенька.

– Еще один художник, блин. Жениться думает?

Машенька покачала головой и уставилась в окно. В который раз в хорошенькой головке прошуршало легкое сомнение в собственной неотразимости. Это уже восьмой кавалер за последние два года, кто кидал к ногам розы с бриллиантами, но с походом в ЗАГС не торопился.

– А ты чего ждешь? – нахмурилась Марина. Дочери досталась не только внешность папочки, но и его же пустоголовость. – Беременей. Уже возраст подступает.

– Но, мама! Я так не могу, – попыталась возразить Машенька.

Легкий стук в дверь, горничная вкатила столик с кофе и чаем, на маленьком блюдце лежали несколько швейцарских шоколадок – черные, молочные, белые.

– Я не просила шоколад, – нахмурилась Марина.

– Но я подумала…

– Я плачу не за то, чтобы ты думала, убери.

– Хорошо. – Девушка неловко схватила блюдце, одна из шоколадок упала на пол.

Надо будет уволить.

– Иди серебро почисть, – распорядилась Марина, которой девица действовала на нервы.

Когда за девушкой закрылась дверь, Марина досчитала до тридцати и, сделав глоток кофе – вот же дура, не догадалась коньяк добавить, – снова уставилась на дочь. Та была расстроена.

– Надо рожать, – безапелляционно повторила Марина.

– Я не могу, у меня проблемы, – выдавила Машенька.

– Какие?

– Я не помню точно, была у доктора, сказал, надо наблюдать, если будет прогрессировать, тогда операция.