Борис потянул Глеба за руку, и тот сделал непроизвольный шаг вперед. Словно в увеличительное стекло разглядел серое, невзрачное лицо Бориса. Можно смотреть до бесконечности, но все равно пять минут спустя невозможно будет воспроизвести черты по памяти. Парадокс. Серый человек, которому даже не требуется повышать голос, чтобы добиться желаемого.

– Будь я на вашем месте, Глеб Николаевич, я бы из кожи вон вылез, чтобы она согласилась. Иначе мне придется вам помочь.

– Уговорить Веру? – не понял Глеб.

– Нет, – покачал головой Борис, отпуская руку Глеба, – вылезти из кожи.

Все оказалось точь-в-точь как на смазанной картинке в Вериной голове. Дом бабки по-прежнему стоял на окраине, напротив – покосившаяся хибара тети Мани, которую та постаралась привести в божеский вид. Впрочем, попытка провалилась.

Слева дом все так же граничил с проклятым лесом, ставшим еще более густым и непролазным, наводившим суеверный ужас на местных жителей. Весьма кстати. Желающие полюбоваться на ромашки на лесных лужайках Вере вовсе ни к чему. Она остановила машину вплотную к забору и вышла. Был предрассветный час, но окружающие детали уже проступали из тьмы. Женщина подошла к калитке и замерла.

Кусты малины и ежевики, которые бабушка высаживала возле входа во двор, разрослись, напоминая сказку про Спящую красавицу, выставили гигантские шипы и перегородили вход в сад. Сухие, колючие. Вера вернулась в машину, согнала Бурана с места и достала из салона многострадальный плед. Обмотав руку, вернулась к покосившейся калитке, покрытой зеленой краской, уже большей частью съеденной ржавчиной. Размахивая обмотанной пледом рукой, словно мечом-кладенцом, Вера начала прокладывать путь к старому дому.

Кусты закончились неожиданно. За ними буйствовал сад, хотя деревья были все еще голыми и ломкими. Кроны старой вишни и яблони тесно сплелись друг с другом, и, чтобы подойти к крыльцу, Вере пришлось наклонить голову.

Протянув руку и пошарив за козырьком, Вера нашла ключ и тяжело вздохнула. Они знали. И мама, и бабушка. Знали, что она вернется. Может, поэтому и не пытались ее разыскать. Они всегда все знали лучше ее.

Вера открыла дверь, та даже не скрипнула. Такое впечатление, что ее смазали к приезду долгожданных гостей.

Не зажигая света и подсвечивая себе телефоном, Вера вошла в сени или, как их еще называла мать, «приемную», где всегда ждали многочисленные просители. Вера и припомнить не могла, когда в доме не было посторонних людей. Сидели в сенях, топтались во дворе, с раннего утра толпились возле калитки. До семнадцати лет у нее не было ни единого шанса побыть в одиночестве. Всегда кто-то рядом. Всегда кто-то, кто для мамы и бабушки важнее ее, Веры, и ее проблем. С самого первого дня жизни она должна была понимать и не мешать. Помогая незнакомым людям, они не смогли помочь себе.

Вера отогнала ненужные мысли. Рефлексию и плач по утраченному она ненавидела. Жить нужно сегодня, глядя в завтрашний день.

Вера щелкнула выключателем в сенях. Лампочка зажглась на долю секунды, щелкнула и перегорела.

На ощупь Вера толкнула старую растрескавшуюся дверь, расположенную справа от входа, и попала в гостиную. Подошла к лакированному серванту, стоявшему слева. Открыла верхнюю секцию, подсветила себе телефоном – свечи всегда хранились там. Мать и бабка убили бы Веру, если бы узнали, что она собирается воспользоваться магическими свечами не по назначению. Но мамы и бабушки уже нет, а она ни за что не вернется к прошлому.

Задернув плотные цветастые шторы, Вера вернулась к серванту, достала свечу, найдя на полке коробок, извлекла из него спичку и чиркнула. Свеча занялась сразу. Через несколько секунд мерцающий свет уверенно осветил пространство.

Вера поставила толстую красную свечу на старый круглый стол, прикрытый кружевной скатертью, и окинула взглядом комнату.

Все, как тогда. Ничего не изменилось. Покрытые пожелтевшими обоями в мелкий цветочек стены, иконы в дальнем правом углу. На окнах те же плотные шторы в подсолнухах. Сколько Вера себя помнила, они висели здесь. Под ними наверняка тюль, утративший от времени белизну и прозрачность. На старый, растрескавшийся, покрытый красновато-бурой казенной краской пол кинут истертый зеленый ковер. Жалкая попытка создать некое подобие уюта, а по факту просто пылесборник, от которого Вера избавится при первой же возможности. Круглый лаковый столик под пожелтевшей от времени кружевной скатертью. В пару ему лаковый монстр-сервант, ровесник ее матери. Убогость в каждом сантиметре. Повсюду концентрированная пыль людской боли. Первым порывом было выскочить на улицу, сесть за руль и убраться отсюда, пока не слишком поздно, но Вера подавила в себе это желание. Она знала, зачем сюда приехала. И отчаянно надеялась, что старый ковер и пожелтевшие обои окажутся самой большой проблемой.

Пожалуй, здесь она расположится сама, на панцирной кровати, стоящей в дальнем углу комнаты и прикрытой покрывалом, сшитым бабушкой из разноцветных тканевых лоскутов. Хотя здесь принимали пациентов и члены семьи никогда не спали на «рабочем» месте, Вера понимала – в других комнатах, наполненных призраками прошлого, где каждый скрип половицы, каждая трещина на стене, каждая складка старого покрывала может рассказать болезненную историю, спать она не сможет.

Из гостиной две двери вели в другие помещения. Прихватив свечу, Вера направилась к той, что была расположена в аккурат напротив входа в гостиную. За дверью расположилась маленькая светелка на две кровати. На каждой гора подушек и пуховая перина, словно недавно взбитая рачительной хозяйкой. Возможно, Оле здесь будет лучше, чем когда-то было самой Вере.

Она подошла к одной из кроватей, своей, и, держа свечу в одной руке, другой сдернула покрывало. Провела пальцами по простыне. Белье еще хрустело. Вера невольно вздрогнула. Отбеленная, накрахмаленная простыня, от которой, чудилось, до сих пор ощущается легкий запах лимона. Мать добавляла его сок при стирке белого белья.

Вера быстро вышла из светелки, вернулась в гостиную и подошла к серванту. Провела рукой по поверхности, почувствовала, как пальцы погрузились в густую пыль, и выдохнула. Всего лишь показалось. За домом никто не следил. Это хорошо. Возможно, белье просто хранило свежесть в течение нескольких лет. От мамы и бабушки можно было ожидать чего угодно.

Решив продолжить исследование дома утром, Вера снова вышла на улицу и поспешила к машине. Первым выпустила Бурана. Тот радостно засуетился вокруг, принюхиваясь к новым запахам, неожиданно обрушившихся на него. Городская собака, Буран в мгновение ока ошалел от тех соблазнов, что сулила жизнь в деревне.

Доставая вещи из багажника, Вера обратила внимание на то, что одно окно в доме тети Мани тускло светится. Что-то все-таки изменилось в этом краю. Тетя Маня всегда следовала солнечному циклу – ложилась на закате и вставала с первыми петухами. Но с соседкой Вера поговорит утром, а пока нужно закончить основные дела.

Вера, подхватив чемодан, заторопилась к калитке, свистнула собаке, обнаружившей лаз в кротовью нору: «Буран, ко мне», – еще не хватало, чтобы пес ошалел и принялся носиться за кротами, громким лаем перебудив округу.

Бурана не надо было просить дважды. Он кинулся за хозяйкой, в несколько прыжков пересек сад и заскочил в дом. Вера поставила чемодан в сенях и вернулась к машине за сумкой. Еще один заход в дом. Вещи она разберет потом.

После того как все было перенесено, пришла очередь Оли. Девочка крепко спала. Вера потрясла ее:

– Кися, мы приехали, пойдем, в доме поспишь.

Оля сонно потянулась, Вера взяла дочь за руку и помогла выйти из машины. Поддерживая, она осторожно провела девушку через заросли кустов. Все шло хорошо до того момента, пока они не достигли крыльца. Тут сон слетел с Оли в одно мгновение. Она широко распахнула глаза и затряслась.

– Мама, нет, я не пойду. – Оля сделала шаг назад.

– Давай, милая, там ты будешь в порядке, – твердо уверила ее Вера, удерживая дочь на месте.