Очень интересно в этом отношении, что говорил сам Нестеров о своем видении модели. Начиная делать портрет А. Н. Северцова, он писал А. А. Турыгину: «Фигура живописная. Нечто костистое, неуклюжее, сходное со страшной гориллой, но умное, интересное»^[161].

Весьма характерной для этой группы портретов (исключение составляет портрет С. И. Тютчевой) является и решение композиции, построенное на развертывании фигуры на плоскости. Сильно вытянутый по горизонтали формат полотна, точка зрения сверху, обращение всей, как правило, сидящей фигуры к зрителю, ее распластанность еще более обнажают характерные черты человека. В большинстве портретов 20-х годов образы людей не вызывают симпатии, они, видимо, лишены и восхищенного отношения художника. Он скорее склонен подчеркивать что-то неприятное в человеке, чем видеть его красоту.

Большинство людей, изображенных Нестеровым в 20-е годы, смотрят с полотен строгим, пристальным взглядом, оценивающим события: в них есть суровая требовательность, порой лишенная открытой благожелательности. Точно сам художник строго и беспристрастно, так же беспристрастно, как в изображении своих моделей, пытается оценить все проходящее перед его взором.

Но это была лишь одна из сторон портретного творчества художника. Его образы Н. М. Нестеровой («Девушка у пруда»), художника П. Д. Корина проникнуты высокой чистотой помыслов, большим внутренним благородством, искренностью восприятия жизни. Чистоту духа человека, преодолевающего страдание, он пытался выразить в своей малоудачной картине, «Больная девушка» (1928; музей А. М. Горького в Москве).

В числе работ 20-х годов были и большие удачи, к ним прежде всего принадлежит портрет В. М. Васнецова, созданный в 1925 году (Третьяковская галлерея).

Портрет В. М. Васнецова был задуман Нестеровым очень давно. К этому его побуждали глубокие дружеские отношения, уважение и любовь к искусству художника. Он собирался написать В. М. Васнецова еще в 1908 году и только в 1925 году приступил к работе. Нестеров писал его в тот период, когда Васнецов был уже глубоким стариком, незадолго до смерти (Васнецов умер в 1926 г.)^[162].

В 20-е годы Нестеров не ищет новых моделей^[163]. Круг его портретируемых узок — это портреты его дочерей, портреты П. Корина, В. Васнецова, автопортреты, портреты Тютчевых, тоже связанные скорее с воспоминаниями о прошлом, чем с поисками нового. Обращение к прошлому закономерно для творчества Нестерова этого периода, еще не совсем ясно определившего свой новый путь в искусстве.

Однако портрет В. М. Васнецова наряду с автопортретом (1928; Третьяковская галлерея) был явным выражением новых принципов, найденных художником в 20-е годы.

Когда смотришь на этот почти квадратный по размерам портрет, то прежде всего останавливают внимание лицо и глаза Васнецова, затем кисть как бы спокойно спадающей руки, руки старого человека, с тяжело набухшими венами, но очень тонкой; затем сразу взгляд переходит к старинной иконе, на темно-синем фоне которой выступает фигура святого Николы в белом облачении с черными крестами.

Светло-серый костюм Васнецова с широкой черной накидкой, спускающейся с плеч, седая борода и волосы, тоже холодновато-серого цвета, мягко, почти незаметно контрастируют с интерьером, выдержанным в теплых коричневато-зеленоватых, золотистых тонах, точно обволакивающих фигуру человека.

В фигуре Васнецова, очень прямой, внутренне напряженной и строгой, есть уверенная величавость. Его несколько холодная сдержанность, созданная звучанием серого и черного цветов, почти фронтальной посадкой фигуры, точно разбивается живым подвижным узором иконы (может быть, старой росписи), висящей за спиной художника, где на золотистом фоне ее мягко читаются красноватые, темно-зеленые цветы, какие-то сказочные растения. В этом портрете фон играет не только сюжетную роль, как было прежде, но и характеризует одну из сторон творчества Васнецова, и вместе с тем включен в качестве эмоционального момента в образную ткань портрета. Интерьер обогащает наше восприятие образа человека. Здесь найдена его внутренняя связь с характеристикой модели.

Основным в решении образа является утверждение строгой величавости, значительности личности. К этому направлены все средства — и композиционные, и цветовые. Нестеров почти отказывается от обостренной, очень конкретной передачи физиономических черт модели, присущей его портретам того времени (портреты А. Н. Северцова, Н. И. Тютчева), хотя его отношение остается по-прежнему объективным. Момент утверждения этого величавого человека определил и прямую, не по-старчески напряженную посадку фигуры, строгость черт лица, определенность и ясность взгляда. Нестеров таким знал Васнецова, таким хотел видеть его, таким изобразил.

К портрету В. М. Васнецова, несмотря на различные принципы решения, примыкает автопортрет 1928 года (Третьяковская галлерея). Ему предшествовал другой автопортрет, задуманный в конце 1927 и написанный в январе 1928 года. Последний, хранящийся в Русском музее, во многом напоминал рисунок 1918 года (собрание Н. М. Нестеровой). Тот же быстрый мгновенный зоркий взгляд, та же точка зрения снизу, та же претенциозность в образе. На темном фоне резко выделены светом лицо и рука, энергично схватившаяся за край жилета. Черты лица резко очерчены. Из-под пенсне — острый и быстрый взгляд зорких глаз. По своему образному решению, выражающему мгновенное состояние, автопортрет Русского музея очень близок к портретам 20-х годов, близок он и по отношению к модели: резкому, порой граничащему с карикатурностью.

«Автопортрет, — писал Нестеров С. Н. Дурылину, — всем без исключения нравится как по сходству, так и по характеристике. Отзывы о нем разнообразны. Кто находит его несколько старше, чем сам „молодцеватый такой“ оригинал. Кто такое мнение отвергает. Находят его „острым“, что он очень динамичен, что выражает собой всю сумму содеянного этим господином… Словом, хвалят взапуски. А автор „хоть бы что“»^[164].

Летом 1928 года Нестеров написал другой автопортрет, во многом знаменовавший поворот к принципам, начало которым было положено в портрете В. М. Васнецова.

С. Н. Дурылин в своей книге приводит отрывок из письма к нему жены художника Е. П. Нестеровой от 5 сентября 1928 года: «Работал он его недели две и очень усиленно, часов иногда по 5–6. Похудел, извелся, но добился хорошей вещи… Новый автопортрет нельзя ставить рядом с зимним — настолько тот кажется убогим и жалким. Новый — большой, по колена, в белой блузе, которая написана с большим мастерством. Голова и фигура нарисованы очень строго и красиво. Словом, это серьезная, сильная вещь, лучше всех предыдущих»^[165]. В этих словах Е. П. Нестеровой заключена большая правда.

…Высокий человек умным зорким взглядом смотрит на зрителя, взглядом пристальным, неотступным. Нервная подвижность его лица как бы умеряется и успокаивается внутренней сосредоточенностью и собранностью всех мыслей воедино. Эта сосредоточенность определяет прямую внушительную постановку его фигуры, строгую и ясную композицию портрета.

Фигура человека в белой рабочей блузе рельефно выступает на темно-сером, почти глухом фоне. Свет, падающий слева, освещает одну сторону лица, рукав белой блузы, создавая голубоватые, желтые, синие, серые рефлексы, проходя где-то сзади фигуры, высветляет деревянный туес с кистями, покрытый легким цветным узором, блестит на разноцветных кистях. Мы замечаем игру света на фоне, который из глухого темно-серого благодаря красноватым рефлексам вдруг становится коричневатым. Эта игра света, как и сама композиция, далекая от строгой фронтальности (фигура благодаря движению рук и легкому повороту кажется поставленной чуть боком), вносит в образ внутреннюю динамику. Не нарушая строгости и сдержанности композиции, она вместе с тем дает ту подвижность всему образу, без которой он казался бы нарочитым. Здесь, так же как и в портрете Васнецова, художник стремился к значительности и импозантности образа, о чем свидетельствует точка зрения снизу — явление, весьма нехарактерное для большинства портретов 20-х годов.