В автопортрете есть и некоторые отличия от портрета В. М. Васнецова. В нем отсутствует интерьер. Все внимание сосредоточено на фигуре человека. Правда, художник конкретизирует место действия — мастерскую, но ограничивается лишь изображением расписного туеса с кистями. Эта деталь не психологическая, не композиционная, но вместе с тем она определяет основное направление деятельности человека — его занятия живописью. Если в портрете В. М. Васнецова для характеристики духовной устремленности художника Нестеров прибегал к описанию интерьера, то здесь все сведено только к одной детали.

В портрете есть совершенно новая черта. Художника интересует не столько изображение характера, хотя его психологический дар здесь проявляется по-прежнему, сколько выявление основной и главной черты жизни человека, его деятельности. Перед нами образ художника, волевого и активного. В «Девушке у пруда» (1923) или в портрете В. М. Титовой (1928) Нестеров стремился также показать активность модели, но там это скорее была подвижность человеческой натуры вообще. И только теперь он делает активное отношение к происходящему внутренним содержанием образа, основным его стержнем. Острый взгляд человека, прямой и внимательный, и напряженно выжидательный жест его рук, и рабочая блуза, его настороженность и вместе с тем горделивая осанка фигуры — все говорит о характере художника, осознающего значительность своей деятельности. Это выявление главной, определяющей черты в характере — безусловно новое качество. После дореволюционных портретов Нестеров снова возвращается к своей былой концепционности, но содержание его произведений, их внутренняя тема уже совершенно иные. Это тема активного, мыслящего человека, значительного своей деятельностью.

Мы впервые сталкиваемся в искусстве Нестерова с выражением творческого начала в образе человека. В портрете В. М. Васнецова, при всей глубине характеристики и изображения художественных устремлений, этот момент отсутствовал, как отсутствовал он раньше в портрете Н. А. Ярошенко или Яна Станиславского. Здесь момент творчества, момент созидания является основным содержанием портрета.

Во второй половине 20-х годов Нестеров, как правило, отказывается от многих принципов решения, найденных им в дореволюционный период. В большинстве портретов этого времени, таких, как портреты А. Н. Северцова, Н. И. Тютчева, автопортрет Русского музея, мы не находим пейзажного фона; они не отличаются пространственностью композиции, принцип линейного решения, построенного на силуэтной выразительности фигуры, уступает место световому, пластическому принципу. Они отличаются замкнутостью, а иногда нейтральностью фонов, скорее близки по своему характеру работам Перова и Крамского, чем работам самого Нестерова периода 1905–1907 годов. Художник говорил о Крамском: «Он любил голову у человека, он умел смотреть человеку в лицо»^[166]. Именно этим стремлением смотреть «человеку в лицо», показать его во всей характерности и выразительности определены многие качества портретов этого времени. Мы отнюдь не стремимся доказать неправильность или несостоятельность решения дореволюционных портретов Нестерова. Отойдя от этого решения на определенный период, художник сумел в дальнейшем органично использовать свои прежние принципы, переработав их на новой основе.

Это обращение к прежним принципам наблюдается уже в автопортрете 1928 года (Третьяковская галлерея). В нем Нестеров во многом строит образ на выразительности светлого абриса фигуры, четко выделяющегося на темном фоне. Автопортрет явился началом тех работ, которые составили Нестерову славу лучшего советского портретиста^[167]. Он свидетельствует о том, что к 1928 году у художника вырабатывается новый метод.

На первый взгляд творчество Нестерова кажется оторванным от истории советского искусства 20-х годов. Художник постоянно возвращается к своим старым мотивам. Так, например, в том же 1928 году он создает «Элегию»^[168] (Русский музей), где изображает слепого монаха, идущего по лесистому берегу реки и играющего на скрипке. Однако его творчество было определено реальным ходом истории. Процесс формирования нового метода Нестерова шел вместе с развитием всего советского искусства. Появление именно в 1928 году подобного решения в автопортрете нельзя считать случайностью.

К концу 20-х годов стали определяться основные черты советского искусства. Этот период отмечен созданием таких работ, как «Крестьянка» В. И. Мухиной, «Булыжник — оружие пролетариата» и памятник В. И. Ленину в ЗАГЭСе И. Д. Шадра, «Делегатка» и «Председательница» Г. Г. Ряжского, «Рабфак идет» Б. В. Иогансона, «Оборона Петрограда» А. А. Дейнеки и множества других, то есть появлением произведений, синтезирующих основные черты человека, рождаемого новым обществом, отражающих новое отношение к жизни в обобщенных типических образах. Эти работы, создаваемые в разных направлениях, разными мастерами, имели одно общее качество — в них было запечатлено новое понимание действительности. Художники подходили к решению типического образа, к выражению нового не только через запечатление фактов, как это было на раннем этапе развития советского искусства, а к обобщению увиденного в конкретных образах.

Это обобщение мы находим в автопортрете Нестерова 1928 года, который во многом дополняет наши представления об искусстве этого времени. Большинство портретов художника 20-х годов уже в самом выборе моделей никак не свидетельствовало об искании образа человека новой эпохи, но тем не менее подчеркивание активного, деятельного, творческого начала, заключавшееся в его автопортрете, говорило о начавшемся сближении с основной линией развития советского искусства.

Автопортрет открывает новую полосу в творчестве Нестерова — его дальнейший путь, наполненный разнообразными исканиями, так или иначе связан с этим произведением. Следует отметить, что 1928 год был очень плодотворным для художника. За это время одних только портретов было сделано восемь.

Следующей важной работой Нестерова был портрет художников П. Д. и А. Д. Кориных (1930; Третьяковская галлерея). Появление его на выставке 1932 года «Художники РСФСР за 15 лет», произвело сильное впечатление, особенно на тех, кто мало был знаком с произведениями Нестерова, сделанными после Октябрьской революции^[169]. Этот портрет ярко и законченно выразил уже совершенно новый этап в творчестве художника.

С братьями Кориными Нестерова связывали долголетние отношения, ставшие особенно близкими после 1920 года. Мысль о создании двойного портрета возникла у Нестерова в начале 1930 года. 17 апреля он писал С. Н. Дурылину: «Перейду к Вашему молчаливому другу. Он хотя и киснет, но искра жизни где-то еще, очевидно, в нем теплится. Хвастается, что не сегодня-завтра начнет писать двойной портрет с братьев Кориных. Я говорил ему, что трудная тема, а он свое: „Ну так что же, что трудная, зато интересная“.

Один ему кажется каким-то итальянцем времен Возрождения, другой — русак-владимировец, с повадкой „Микулы Селяниновича“, с такими крупными кудрями…

Оба брата даровиты, оба выйдут в люди…

Подумайте, разве тут какие резоны помогут? „Хочу, и больше ничего“. И я махнул рукой, пусть пишет.

Среди нас не стало Маяковского… А весна идет, молодая жизнь вступает в свои права…

Да здравствует жизнь! Не так ли, дорогой друг?»^[170].

Это письмо многое раскрывает в замысле художника. Оно говорит и о том, что неудача двойного портрета С. И. и Н. И. Тютчевых не только не остановила мастера, а, напротив, возвратила его к нерешенной задаче, ибо эта задача была не столько формальной, сколько концепционной, диктуемой логикой развития нестеровского творчества в этот период.