Случай доставил Джером Горсей.

Он возвратился из поездки в Вологду и был представлен государю. Желая напомнить о заслугах англичан, он заговорил о каких-то кораблях, строившихся на вологодской верфи. Иван Васильевич, скосившись на бояр, воскликнул полушёпотом:

   — Какой изменник показал их тебе?

   — Государь, о них по городу идёт молва, — изумился Горсей. — Народ сбегается смотреть, и я решился...

Государь медленно справлялся с недовольством. Никто не понимал, о каких кораблях идёт речь.

   — Сколько ты видел кораблей?

   — Не больше двадцати, государь.

   — Скоро их будет сорок, не хуже этих. Расскажешь в Англии, что видел, — в голосе прозвучал нажим, намёк. — У королевы нет таких?

Неизвестно, что ответил смущённый Горсей, но записал так:

   — У королевы лучший в мире флот.

   — Чем же он лучше нашего?

   — Английский корабль идёт вразрез волне... Он может одолевать моря.

Он намекал на то, что вологодские суда одолевать моря не могут.

   — Как он построен?

   — У него острый киль и крепкие борта, не пробиваемые ядрами.

Судя по отзыву Горсея, в Вологде строили плоскодонные суда. Иван Васильевич не обратил на это ни малейшего внимания.

Ещё что? — спрашивал он.

   — На каждом корабле по сорок пушек крупного калибра, запасы пороха и пуль... Тысяча моряков и воинских людей. Порядок, ежедневные молитвы. При этом в изобилии пиво, хлеб, мясо, рыба, дичь, горох, масло, сыр, уксус, овсяная крупа...

Горсею не хватало русских слов. Толмач Воллюзген стал переводить. Но и с его помощью не объяснить было Ивану Васильевичу согласную работу парусов, руля и киля. Он не выказывал ни удивления, ни понимания. Только поглядывал на бояр — загадочно и подозрительно.

   — Довольно, — сказал он. — Сколько у королевы кораблей?

   — Сорок, твоё величество.

   — Хорошо. Такой флот может перевезти сорок тысяч воинских людей. Еремей! Никому не говори о нашем разговоре, пока живёшь у нас. Пусть Елизар, — он кивнул Воллюзгену, — возьмёт у тебя описание английского корабля. Жалую тебе милость свою и руку.

Горсей поцеловал руку в крупных перстнях, врезанных в рябоватую кожу. Он испытал пугающую близость к чему-то глубоко чужому и сильному, нечто сродни укусу неведомого зверя.

Колычев был задержан государем.

Иван Васильевич заговорил о том, что в государстве могут быть тайны не столько от чужих, как от своих. Правда, случается, что к русским тайна просачивается кружным путём, через Литву. Англия далеко, оттуда не дойдёт...

Речь явно шла о вологодских кораблях. Колычев понимал, что этому строительству государь придаёт особое значение. Наверно, он всё же готовится к морской войне. Но флот требует денег. Откуда шли деньги в Вологду? В Большом Приходе нет такой статьи.

   — Из дворовой казны Сукин отпускает, — неохотно объяснил государь.

Василий Иванович припомнил, что после московского пожара было приостановлено строительство опричных крепостей. Часть денег была брошена на корабли.

   — Отправишь человека в Вологду, — велел Иван Васильевич, показывая, что не желает больше обсуждать этот вопрос. — Он осмотрелся бы да доложил, почто вся Вологда знает про корабельное строительство и отчего верфь не огорожена от посторонних глаз. Да много ли в городе иноземцев опричь англичан. От англичан тайны нет.

На Колычева возлагалась почти невыполнимая задача — пресечь распространение слухов о строительстве. Но радость его была сильней заботы: он, словно в солнечном луче из низких облаков, увидел наши корабли на рейде осаждённого Ревеля. Он перекрестился. Иван Васильевич спросил, чему он радуется. Колычев объяснил. Государь угрюмо промолчал и отпустил его.

Умной давно приглядывался к Вологде. Там, при торговом доме Строгановых, жил их приказчик Оливер Брюннель, выкупленный из тюрьмы. Прошлое Брюннеля было достаточно темно, чтобы заняться им. А в вологодской тюрьме десятый год сидел монах Исайя из Литвы. Осуждённый за клевету и шпионаж, Исайя умудрялся переписываться с изменником Марком Сарыхозиным. Василий Иванович намеревался послать своих людей в Литву. Припёртый к стенке, Исайя мог оказаться полезным.

Если желаешь удержаться наверху, драться приходится обеими руками. Поняв, что государю без него не обойтись, Василий Иванович стал действовать уверенней и на другом — семейном — поприще.

Он был в хороших отношениях с княгиней Анной Тулуповой, матерью Бориса. Чем-то она напоминала неистовую мать Владимира Андреевича Старинного. Недаром, отравив его, оставив в живых его потомство, государь велел отравить мать угаром. Матери часто бывают энергичней сыновей и совершают вместо них то, что, по их надежде, принесёт детям счастье. Вряд ли Борис Тулупов далеко продвинулся бы при дворе, если бы мать не подтолкнула его.

Анна Тулупова и Колычев, до времени скрывая друг от друга замыслы, подолгу беседовали во вдовьих княгининых покоях о людях, которых ненавидели.

Хотя царица не слишком жаловала Тулупову, она считалась с нею ради её сына, которого побаивалась и ревновала к государю. Странные отношения возникли во дворце; Василий Иванович не слишком верил в то, о чём шептались, старался не распыляться. Царица была одной из самых сильных фигур в тавлеях Годунова. Очень хотелось отсечь её от государя...

Было известно, что царица ничего так не хотела, как родить. Господь не отверзал ей ложа. Тулупова по некоторым признакам установила, что Анна не бесплодна от рождения, но в отношениях мужа и жены есть свои тайны... Короче, государыне можно помочь в зачатии, а можно помешать. Она давно изыскивает бабку или лекаря, чтобы он ей «ложесна отверз». Но это трудно и опасно. Когда Тулупова намекнула царице, что в состоянии помочь в самом великом и тайном деле жизни, Анна мгновенно переменилась к ней. В виде задатка будущих милостей она приняла в спальницы юную воспитанницу княгини, бедную дворянку Анну Васильчикову. Везло на это имя государеву дому.

Ворожея и травница у Колычева была в запасе.

После Скуратова в Приказ посольских и тайных дел попали списки многих незаметных тружеников сыска — посадских и холопов, доносивших на своих соседей и хозяев. В них оказалась и Лушка Козлиха, уже знакомая Неупокою по штаденскому кабаку. Увидев, что хозяин поменялся, Лушка смертельно испугалась. Она была уверена, что Дуплев станет мстить. Он в память о её продажной ласке попросил Колычева её не трогать. Лушка жила в Заречье и подрабатывала знахарством. Княгиня Анна ввела её к царице.

Василию Ивановичу осталось ждать, когда прорастёт солод и поспеет пиво. Ему хватало срочных дел. Во многих он обнаруживал сокрытое участие своих врагов.

Боярин Никита Романович Юрьев попросил его разобраться с убийством своего управителя в коломенской вотчине. То было уже известное Москве глухое «дело Собычаковых», с прошлого года залёгшее в бумагах Разбойной избы. Никита Романович считал, что у Василия Щелкалова было достаточно улик, чтобы найти виновных, но он по нерадению закрыл расследование.

В Коломенском уезде у Юрьевых было село Степаново с деревнями. Вотчиной управлял Никифор Собычаков. С ним жили брат, мать и свояченица.

В ночь с 7 на 8 ноября прошлого, 1572 года всех Собычаковых зарезали. Имущества пропало на 650 рублей с полтиной.

Расследовал убийство Колупаев из Разбойного приказа. Местные жители назвали коломенского сына боярского Романа Волжина. Колупаеву не удалось уличить Волжина, он только собрал о нём сведения.

Роман был беден. Поместье, данное за службу ещё его отцу, обезлюдело, двадцать пять четвертей пашни ушли в перелог, заросли кустарником. Крестьяне разбежались к соседям побогаче, многие — к Собычакову. Наверно, он их ещё и льготами заманивал. А Волжин жил рядом с чужим богатством и озлоблялся.

С ночи убийства миновало десять месяцев. Срок был упущен. Сам Волжин в показаниях путался, не мог припомнить, где ночевал седьмого ноября. Обыск в подклете его домишка дал мало. Нашлась посуда, которую Никита Романович как будто видел у Никифора. Говоря строго, уцепиться можно было... Но Колычева занял такой вопрос: зачем Щелкалов, известный своим рвением в делах о душегубстве, остановил расследование на самом интересном месте? Зачем не проследил за Волжиным — ведь сбыть имущество на шестьсот пятьдесят рублей непросто.