— Куда ж пойдёте? — спросил однажды Неупокой.

Он не сказал: пойдём. Он видел, что воры рады отделаться от него, только не знают, как по-христиански поступить. Гнать его на ночную улицу к дозорщикам воровская совесть не позволяла.

   — Надо бы к солнышку, — уклончиво ответил главный.

Воров было четверо. Они сидели на затоптанном ковре, когда-то утеплявшем стену спального чулана Колычевых, и еле видимыми в полутьме глазами разглядывали Неупокоя. За окошком с раздавленной слюдой дотлевал последний свет. Ночь, судя по закату, обещала быть с морозцем.

   — Филипку-то с собой возьмёте?

   — Да уж не кинем. Из него ловкий климач получится.

Климач — вор на тайном языке. Думал ли Венедикт Борисович... А государь? Осознает ли он, сколько он со своими «подобедами, сиречь порозитами» сеет зла? И что ждёт эту землю, когда взойдут плевелы? Ничто ведь не проходит безнаказанно ни для народа, ни для власть имущих. Одна надежда — что зло, посеянное нами, поразит не нас, а наших внуков.

А из Филипки вырастет в степях умелый душегубец. Возможно, он захочет вернуться на Москву и разобраться кое с кем.

   — Деньги нужны, — просипел главный. — Рублёв хоть... пенда! Ловака пулим, да и на грызик надо положить какую малость хоть раз на дню. У, лобари несытые!

На пять рублей он собирался купить — «пулить» — лошадь и пропитаться, пока не попадут в места, где можно снова воровать.

Утекая из Старицы, Неуиокой но мог взять много денег, и те были уже проедены. Из ценного у него остался только золотой, полученный за тайные дела у Молодей. Он берёг награду в сапоге на самый чёрный день.

Неупокой стал стягивать сапог:

   — Ребяты, об одном прошу, мальчишку не бросайте!

Воры склонились над золотым. Поднесённый к окну, он изловил последний алый отблеск и погас. Старшой вертел его кривыми пальцами.

— Што ты за человек? Такие награды выдаются не ниже сотника.

Неупокой ушёл в свой угол и стал укладываться спать. Воры шептались.

В ближайшую неделю их пророчество, основанное на знании тюремной жизни, исполнилось: умер архиепископ Леонид. Смиренное вытачивание ложек не спасло его.

Двадцать четвёртого октября казнили троюродного брата и оружничего царевича Ивана, Протасия Юрьева. Отрубленную голову государь велел кинуть во двор боярина Никиты Романовича.

Самого покорителя Пернау по указанию государя ограбили до нитки. В одной холодной однорядке он явился на соседнее подворье к англичанам. Джером Горсей дал ему шубу ценою в рубль. Такие шубы из овчины выдавались английским приказчикам на год.

Самое дикое случилось в день закрытия собора.

Царь и великий князь Иван Васильевич отрёкся от престола!

Он передал титул государя крещёному татарину Симеону Бекбулатовичу. Сам переехал на Арбат.

Всю следующую неделю изумлённая Москва шуршала разговорами о том, что государь велит звать себя князем Иванцом Московским, а Симеону пишет челобитные о новом переборе людишек, как перед той опричниной. Что это — скоморошество? Новая опричнина в шутовском наряде?

Воры злорадно полагали, что государь таким путём показывает боярам силу своей власти: шута горохового поставлю над вами, и станете ему служить! Никто, конечно, Симеона Бекбулатовича не принимал всерьёз, а издевательство над шапкой Мономаха подданные проглотили.

Вскоре была назначена торжественная казнь приказных дьяков и князя Даниила Андреевича Друцкого — «под колоколы». Вот куда поволокутся москвичи, вот где раздолье резать калиты и тайные карманы. Воры всю ночь не спали, совещались, зачем-то ползали по дому и, показалось Неупокою, увязывали мешки. Под утро он уснул, а, когда проснулся, в доме было пусто.

Он пожалел, что не простился с Филипкой. «Всё одно, удачи им», — коротко помолился Неупокой.

Он погрыз сухарь, тихонько вылез в сад, съел яблоко — подмерзшее, с гнильцой. Слабые сучья четырёхлетней яблоньки не загораживали неба. Оно было белёсым, как бумага. Неупокой сел на сырую землю и стал, словно уродивый, смотреть на эту твердь, глухо замкнувшую окоём: ждал.

Когда на звонницах Ивана Лествичника и Покрова-на-рву ударили колокола, бескрасочное небо проникло в Неупокоя, что-то шершаво проскребло в его душе, и он впервые испытал истинно смертную тоску: мир без тепла, красок и смысла заглатывает тебя, и нет не только будущего здесь, но и надежды на спасение там. Такая тяжесть, тяжесть...

«Их убивают, не меня», — пытался оживить себя Неупокой.

Колокол снова ударил, и Дуплев заплакал прощальными слезами.

Торжественно, с сознанием смысла и величия минуты, власть и согласные с ней люди уменьшали число несогласных в России до безопасного предела.

В кустах раздался шорох, словно пробежала большая крыса. Неупокой обернулся с унылым отвращением. Над ним стоял Рудак.

Неупокой считал, что Рудак мёртв или в тюрьме. Но нет, Рудак не был видением, от него даже в свежем саду потягивало острым потом, из-за чего Умной, бывало, не пускал его дальше порога.

   — Как ты меня нашёл?

   — Через воров, — сказал Рудак. — Их взяли на торгу с твоим угорским золотым. Пообещали отпустить, они и выдали тебя.

Только теперь Неупокой увидел в садовых воротцах двух казаков с саблями наголо. Рудак стоял без сабли, очень близко.

   — Продали, — равнодушно заключил Неупокой.

   — Жить все хотят, осундарь мой, — с незнакомой солидностью кивнул Рудак.

   — И ты?

Неупокой за голенищем сапога нащупал нож. Рудак движением локтя остановил казаков.

   — Я не просто жить хочу, осундарь. Есть у меня мечтание, чтобы дети мои писались детьми боярскими. Мне господин мой Борис Фёдорович велел тебя живым доставить. Сам ведаешь, мне выслужиться трудней, нежли тебе. Так что уж ты не заставляй нас тебе поджилки резать, глотку онучей затыкать. Прими казнь со смирением.

Неупокой не угадал последнего удара колокола: тот замолчал внезапно, словно опричный пономарь Малюта, протянув руку из смертной мглы, вырвал ему язык.

Неупокой поднялся и пошёл из сада.

Из деловой переписки 1575 года:

«От великого князя Московского Ивана Васильевича в Псков в Печерский монастырь Успения Пресвятыя Богородицы игумену Сильвестру с братиею. По нашему указу послан вам в монастырь с приставом Рудаком Незнамовым колодник сын боярский Олёшка Неупокой сын Дуплев. А как к вам ся наша грамота придёт и вы бы у него того колодника взяли и велели держать в монастыре с великим бережением. А к Рождеству есте постригли и имя ему нарекли по правилом святых отец иное. А как того колодника у пристава примете, и вы б о том к нам отписали с тем же приставом, а отписку велели подать кравчему нашему Борису Годунову».

«...Прислал еси, государь, к нам колодника Олёшку Неупокоя сына Дуплева. И по твоему государеву указу у пристава Рудака того колодника приняли и в декабря 21 день постригли, по правилом святых отец нарёкши именем Арсений».

УСОВ ВЯЧЕСЛАВ АЛЕКСАНДРОВИЧ родился 27 апреля 1936 г. в г. Дзержинске Горьковской (Нижегородской) области. По образованию геолог, кандидат геолого-минералогических наук. В настоящее время —доцент С.-Петербургского государственного университета.

Публиковаться начал с 1971 года в ленинградских журналах и сборниках. Автор книг: «Вид с холма» (Лениздат, 1976), «Как трава в росе» (Советский писатель, 1981), «Цари и скитальцы» (I—III книги, Советский писатель, 1989; Лениздат, 1992, 1996), «Огненное предзимье» (Политиздат, 1987). Отдельные повести и рассказы, журнальные варианты романов публиковались в журналах «Звезда», «Нева» и др.

Роман «Цари и скитальцы» печатается по изданию: Усов В. А. Цари и скитальцы: Исторический роман. Санкт-Петербург Лениздат, 1992.