В России появление Новой было замечено разве скитальцами, ночующими в сырых стогах, да Елисеем Бомелем.

Алхимик, лекарь, астролог, он имел связь с Империей через голландцев. Они возили ему книги, атласы неба, травники и описания минералов, необходимые для составления ядов и лечения. Благо на эти книги государь денег не жалел. Особенную ценность составлял каталог семисот звёзд, выпущенный Тихо Браге. В нём излагались способы определения восхождений двадцати одной опорной звезды — незаменимое пособие при составлении гороскопов.

Елисей Бомель придерживался передовых, позитивистских взглядов на звёздную науку. Питомец Кембриджа, он не уподоблялся простодушной черни, искавшей в астрологии прямой зависимости судьбы от звёзд. Зависимость темна и отражает «закон симпатий». Мы можем лишь угадывать, как действуют движения светил на дела земные — с известной долей вероятности. Если наши расчёты совпали с тем, что приключилось с человеком, — значит, мы уловили некую закономерность и можем дальше использовать её. Как выразился — по другому поводу — каноник Николай Коперник из Торуни: «Ведь нет необходимости, чтоб эти гипотезы были верными или даже вероятными; довольно, чтобы они давали сходящийся с наблюдениями способ расчёта».

Многое надо знать астрологу и лекарю царя. Но чтобы выжить при дворе, надо владеть ещё искусством политической интриги.

Елисей Бомель родился в Везеле, в Германии. Сколько он себя помнил, его терзало любопытство к явлениям природы. Ради него он был готов заложить душу бесам, как доктор Фаустус.

Елисей не знал, куда сгинул его отец. Мать не жалела последних денег на ученье сына. Их хватило на три класса начальной школы. Там Елисей настолько вызубрил латынь, что объяснялся на ней лучше, чем по-немецки.

Его взяли в другую школу, основанную иезуитами, и обучали за счёт Ордена.

Коллегия запомнилась ему как сочетание жары и холода. В жару учёбы, умственного напряжения горела голова, особенно от книг: «О небе, Духе и о морских приливах»... Холод сквозил от сыроватых балахонов, натягиваемых в четыре часа утра, от стен, от скудной жизни школяра.

Елисей скоро был одобрительно замечен учителями.

Его учителя... Подобно лоцманам, они умело вели свои коллегии по мутным шквалам немецкой Реформации. Они не восклицали с кафедр, как Лютер, и не швыряли чернильницами в чёрта. Они лить замечали издевательски, что дьявол невидим и не настолько глуп, как полагают лютеране. Они учили сопротивляться примитивной логике толпы, закручивать убийственные парадоксы о вере и абсурде и быть терпимым к человеческим грехам. Человек грешен изначально. Не следует пытаться уничтожить в нём человеческое, а саму слабость и греховность надо обратить на спасение.

Терпением и знанием они привязывали детские сердца. Елисей боялся и любил их. Чтобы внушить воспитаннику оба эти чувства вместе, нужно высокое педагогическое мастерство.

Елисей должен был учиться дальше. Его тянуло в Рим, в Париж. Его, единственного из учеников, на средства Ордена отправили учиться в Англию.

В Кембридже он познал сладость философии и математики. Он слушал лекции по химии и медицине, практиковался у известного алхимика, специалиста по ядовитым смесям. Ему повезло в жизни. Он полагал, что расплачиваться не придётся, то есть придётся заплатить не больше, чем потратили на него отцы-иезуиты. Он отработает, пусть только скажут как.

Они сказали.

Они прислали своих друзей. Друзья его учителей подробно объяснили, как надо отработать.

Иезуиты вели в Шотландии и Англии опасную игру против Елизаветы. Они поддерживали католических лордов и Марию Стюарт, недавно посаженную в замок. Иезуиты доставляли множество хлопот лорду Сесилу, главе английской контрразведки. Главной их целью была духовная диверсия.

В те годы — конец шестидесятых — в Лондон волоклись крестьяне, согнанные овцами с земли[23], бродяги, праздные дворяне и полубезработные мастеровые. Их мог увлечь любой бессмысленный призыв. Но Бомель до поры не лез в политику, он писал книгу: «Do utilitate astrologiae». Звёздная наука всё больше захватывала его.

Главное в ней — не замутить источника, не увлечься мнимой выгодой практического применения. Чистый источник — Птолемеев «Тетрабиблион». В нём просто, прозрачно сказано: «Сила, исходящая от вечных частей эфира, распространяется на всё, окружающее Землю, и подвержена непрерывным колебаниям». Симпатия — это всеобщая связь между элементами Вселенной, в частности — между космическими колебаниями и природой человека. Как учит Тихо Браге: «В человеке заключена частица эфира, и этим он связан со звёздами».

Всё остальное — от лукавого. Все наши предсказания должны рождать сомнения. По Тихо Браге, гороскопы позволяют только предвидеть наши склонности и ожидаемые перемены, чтобы остерегаться неудачных дней и сочетаний звёзд. Не больше.

Друзья его учителей явились в самый разгар работы.

Они и позже являлись внезапно, как бы соткавшись из нечистой мглы. В случае надобности Елисей не мог их отыскать, а они всегда знали, где он. Болезнь всегда не вовремя... Друзья его учителей были тайной болезнью Елисея.

Потребовали они немного: пусть Бомель выступит на диспуте или с лекцией-проповедью, как это принято в Англии. Его астрологические изыскания вызовут интерес. Публика любит, чтобы наука имела приложение. Были рассмотрены и варианты приложений.

Отдадим должное Елизавете: в условиях жестокой идеологической борьбы священники и учёные пользовались в Англии немыслимой свободой слова. Контроль был слаб, может быть, потому, что в толкованиях Писания и изысканиях астрологов запуталась бы всякая цензура... Елисей неожиданно увлёкся своими лекциями, вниманием толпы. В его характере была болезненная склонность опьяняться воображаемыми ужасами, избирательная доверчивость к дурным предчувствиям. Он умел передать своё настроение слушателям, заметив, что жестокие пророчества вернее вызывают их сочувствие. Народ шёл к Бомелю за своеобразным утешением: когда в обычной жизни всё скудно и безнадёжно или просто скучно, как каменная городская улица, хочется страшного. «Часы, — указывал на небо Елисей. — Мир есть песочные часы. Звёзды — песчинки. По их расположению угадывается предел, конец периодов — счастливого, несчастного. По нашим наблюдениям, Англию ждут потрясения. Она переживает их каждые пятьсот лет. Со времени Вильгельма Завоевателя прошло пятьсот...»

Он никогда не говорил о королеве, лордах и политике. От его лекций шло беспокойство беспредметное. Как всякая поэзия, оно бессмысленно тревожило людей.

Придраться к Елисею было трудно, и всё-таки архиепископ Мэтью Паркер велел ему прекратить лекции. Известие об этом с подозрительной быстротой распространилось по Лондону. Гонимый проповедник возбуждал двойное любопытство. Друзья его учителей посоветовали Елисею пренебречь запретом Паркера. На его лекцию собралась такая толпа, такое в ней бродило злобное волнение, что Бомель сам перепугался. С тем большей убедительностью говорил он о «циклах катастроф» в истории великих государств. Шпионы лорда Сесила записывали его лекцию подобно примерным школярам. С кафедры Елисея увезли в тюрьму.

Его арест как-то вписался в замыслы друзей его учителей. По словам лорда Сесила, деятельность Елисея «нанесла вред королеве». На допросах Бомель искусно разыгрывал учёного, опьянённого Числом. Он написал архиепископу и лорду Сесилу о «циклах». Он заявил, что знает, как предотвратить несчастье Англии. Он предлагал свои услуги в качестве консультанта по катастрофам.

Письмо осталось без ответа. Наверно, циник Сесил, организатор многих катастроф за рубежом, долго смеялся.

Невыносимо тянулась тюремная весна. О Елисее, казалось, все забыли. За эти месяцы он окончательно испортил себе желудок, дважды отравившись какой-то странной пищей. Он чувствовал, что долго его держать в тюрьме не станут... Однажды майским днём сторож обмолвился, что в Лондон прибыл русский посланник Совин.